Смерть автора: и контрольный в голову

Сюжет с культовым писателем прошлого в главной роли стал хорошим тоном для западной жанровой прозы. ВАРВАРА БАБИЦКАЯ исследует новый поворот темы

Имена:  Вильгельм Зон · Леонардо Падура · Лоуренс Блок · Питер Акройд

В последнее время можно отметить повальную и очень трогательную моду в западной литературе, а именно моду на оживление чучел классиков в беллетристической форме. В этом не было бы принципиальной новости — в конце концов, одной из главных тем литературы всегда была сама литература, и в последние годы все больше. Но теперь в теме наметился подкупающе простодушный поворот. Сюжет с культовым писателем прошлого в главной роли стал прямо-таки хорошим тоном для западной жанровой прозы, то есть именно для легкого чтения. В центре внимания соответственно скорее биографические загадки и персональный культ (то есть очень личные и очень страстные отношения автора с литературным кумиром), нежели природа творчества, хотя бывают исключения. Никуда не делись и вполне традиционные образцы, скажем «Журнал Виктора Франкенштейна» Питера Акройда, героями которого являются Перси Биши Шелли, Мэри Шелли, собственно Виктор Франкенштейн (в действительности бывший, как мы знаем, героем ее классического романа), а также Кольридж, Вордсворт и Байрон. Акройд — сам живой классик британской литературы, специализирующийся на литературных биографиях, так что его тут можно назвать трендсеттером. Теперь мода, запущенная, в числе прочих, и Акройдом, спустилась с литературного подиума в массмаркет. Складывается умилительное, кроме шуток, впечатление, что нынешний читатель готов воспринимать истории про зомби только под соусом Джейн Остин, а скормить ему, читателю, детективчик нечего и пытаться, если он не про Папу Хэма. Эксперименты Сета Грэма-Смита с творчеством Джейн Остин или Толстого — это уже, конечно, предельный случай редкой наглости, когда принцип, исчерпывающе проиллюстрированный хрестоматийным стихотворением Всеволода Некрасова («Я помню чудное мгновенье / Невы державное теченье / Люблю тебя Петра творенье / Кто написал стихотворенье / Я написал стихотворенье»), доводится до абсурда в чисто коммерческих целях. Между двумя этими полюсами — изощренной постмодернистской игрой и «методом копипейста» — располагается довольно широкий выбор интеллигентной беллетристики, рассчитанной не столько на читательскую эрудицию, сколько на его сентиментальные воспоминания о запойном чтении юности.

Похожую ситуацию с «интеллектуальным детективом» (который сейчас воспринимается уже как «моды прошлых лет») несколько лет назад остроумно обобщил в своем блоге филолог, специалист по Мандельштаму Олег Лекманов, усмотревший в «Коде да Винчи» выразительную иллюстрацию к тыняновской теории эволюции жанров: «По Тынянову, напомню: 1) Сначала периферийный жанр смещается в центр, приобретая здесь черты центрального жанра (это у нас "Имя розы" и "Маятник Фуко"). Затем: 2) жанр стремится распространиться как можно шире (это у нас Реверте). В итоге: 3) Жанр автоматизируется (это у нас "Пелагия" и "Код")».

Примеров множество. Литературной таксидермией занялись кубинец Леонардо Падура (роман «Прощай, Хемингуэй!») и американец Лоуренс Блок (роман «Вор во ржи»). Первый никогда у нас вроде бы раньше не переводился, а второй выходил в издательстве «Омега», однако не прогремел. Насколько можно судить, оба — авторы крепких детективных серий, объединенных сквозными персонажами: у Лоуренса это «интеллектуальный вор», знаток литературы и искусства, хозяин книжного магазина Берни Роденбарр, у Падуры — полицейский следователь Марио Конде, всю жизнь мечтавший стать писателем. То есть в обоих случаях литературно-биографический сюжет лег на подготовленную почву как родной — и тем не менее прежде в творчестве указанных авторов великие тени прошлого служили просто для создания интеллигентного флера, а тут вдруг вышли на авансцену и обросли плотью. Падура даже объясняет в предисловии к своему роману, как это произошло: «Мои бразильские издатели предложили мне участвовать в книжной серии “Литература или смерть” и в случае моего согласия просили сообщить имя писателя, вокруг которого будет строиться повествование. Я недолго раздумывал. Проект меня увлек, а что касается писателя, то на ум сразу же пришел Эрнест Хемингуэй — долгие годы в моем отношении к нему преобладала некая ожесточенная страсть, что-то вроде любви-ненависти». Сюжет: в гаванской усадьбе Хемингуэя обнаружен старый скелет. Задача бывшего следователя и литератора-любителя Марио Конде — выяснить, кто же там кого убил и связано ли это с таинственными страницами, некогда изъятыми ФБР из личного дела Хемингуэя. На самом же деле герой, которого автор наделяет, по его признанию, собственными чувствами, должен разобраться со своей любовью и ненавистью, со своим внутренним мифом о культовом писателе своей юности, решив, способен ли тот был на убийство. События, развивающиеся на современной Кубе, перемежаются экскурсами в октябрь 1958 года, где Хемингуэй стареет и переживает творческий кризис.

В центре романа Лоуренса Блока «Вор во ржи» стоит, как нетрудно догадаться, фигура Сэлинджера (поскольку книга вышла еще при жизни писателя, выведен он под другим именем). Нужно признать, персонаж выбран удачно: во-первых, недавно почивший классик был предметом давнего и несомненного культа, которому, я думаю, почти каждый из нас отдал дань; во-вторых, в век вездесущих таблоидов он сумел сделать свою жизнь загадкой, лишний раз подтвердив мнение о том, что все разговоры о невозможности сберечь в наше время свою частную жизнь — только оправдание тщеславия: было бы желание. А значит, простор для фантазий не ограничен. Это традиционный детектив в прекрасном старом вкусе, в котором хищные биографы охотятся за письмами писателя-отшельника: известно, что Сэлинджер препятствовал публикации своих писем и подал в суд на нескромного биографа, широко цитировавшего их в своей книге. Отправной точкой для сюжета является реальная история отношений Сэлинджера и писательницы Джойс Мейнард, тогда совсем юной, которые продлились только девять месяцев, но оставили в ее жизни долгий болезненный след. В реальности Мейнард свела с Сэлинджером счеты в своих мемуарах и продала 14 его писем с аукциона. В романе Лоуренс Блок, переживая за любимого писателя, придумывает способ обезвредить пристрастную свидетельницу: классик на время выходит из затвора и воплощается, чтобы отомстить неким очень остроумным способом.

Есть и отечественный образец — это роман «Окончательная реальность», чей русскоязычный автор скрывается под псевдонимом Вильгельм Зон. Эта книга вообще-то принадлежит другой, гораздо менее простодушной и как раз постмодернистской таки традиции. Но поскольку роман вышел в тот же отчетный период и даже в том же издательстве, что и большинство вышепоименованных, трудно не вплести это лыко в общую строку, где оно закономерно проигрывает ровно в силу сложности исполнения. Вильгельму Зону, можно сказать, не повезло попасть в тренд.

Сюжетный двигатель «Окончательной реальности» — загадка авторства «Тихого Дона», которую главный герой решает по заданию спецслужб и соответствующими методами, включая путешествия во времени. Вместе с тем главное содержание книжки составляет конструирование альтернативной истории: что бы было, если бы во Второй мировой войне победила Германия. Понятно, что при определенном знании истории фантазировать и изощряться в остроумии на эту тему можно бесконечно, и автор это делает небезуспешно, не забывая попутно запортретировать всех сколько-нибудь значимых персонажей новейшей истории и, кажется, собственных знакомых. Основной прием, который автору ни на минуту не приедается, можно проиллюстрировать таким эпизодом: условный Умберто Эко передает рассказчику (что характерно — семиотику, занимающемуся машинным переводом) от его приятеля Павла Литвинова книгу: «Луис Корвалан. Сто лет одиночества». К ней прилагается записка с просьбой передать книгу Владимиру Буковскому и совет попросить взамен собственную книжку Буковского — «Поминки по хулигану». Думаю, нет нужды цитировать общеизвестную частушку и ссылаться на источники каламбуров. Когда в галерее зоновских карикатур выводятся академик Сахаров или Юрий Лотман — это еще ладно. Но когда на страницах начинает мерещиться поэт Юлий Гуголев, тут уж чувствуешь, что погоня дышит в затылок: очевидно, что автор — кто-нибудь широко известный в узких гуманитарных кругах.

Зон, видимо, решил опровергнуть распространенный предрассудок о том, что «каждый филолог — это неудавшийся писатель», но в результате только его подтвердил, поскольку роман, увы, не самый удачный — и как раз потому, что уж слишком перемудрил таинственный Вильгельм Зон, как будто спешащий в своей дебютной книжке предъявить ошеломленному читателю весь спектр изученных им в теории приемов занимательности. В завершение автор еще подстилает соломки, приводя список использованной литературы (начиная с «Тихого Дона», который Зон пересказывает страницами, что твой Сет Грэм-Смит), и этим подтверждает подозрение, что псевдонимная история — не способ снять проблему «коррупции дружбы» в отзывах на роман, а скорее попытка уйти от ответственности. Что возвращает нас к теме нашего обзора: вот уж действительно, в этом деле от многой мудрости много печали.

Питер Акройд. Журнал Виктора Франкенштейна. М.: Астрель: Corpus, 2010.
Перевод с английского Анны Асланян.

Леонардо Падура. Прощай, Хемингуэй! М.: Астрель: Corpus, 2010.
Перевод с испанского Валентина Капанадзе.

Лоуренс Блок. Вор во ржи. М.: Иностранка, 2010.
Перевод с английского С. Бавина.

Вильгельм Зон. Окончательная реальность. М.: Астрель: Corpus, 2010.