Сергей Магид. В долине Элах

Нынешняя русская поэзия ищет сближения словарей веры и неверия, – опережая собственное время, сосредоточенное на ненависти, раздоре и противоположении

Одна из главных поэтических книг 2010 года вышла — в издательстве «Водолей», неизвестным тиражом, с анонимным послесловием. Это книга Сергея Магида «В долине Элах», второй авторский сборник живущего в Праге поэта (первый, «Зона служенья», вышел в 2003 году в серии «Поэзия русской диаспоры» издательства «Новое литературное обозрение»).

«Зона служенья» представляла собой корпус избранного за тридцать лет. До эмиграции в Чехословакию в конце восьмидесятых Сергей Магид принимал активное участие в неподцензурной литературной жизни Ленинграда семидесятых годов, публиковался в самиздате в Риге и Ленинграде, а позже, в восьмидесятых, входил в полуофициальный «Клуб-81». В официальной печати стихи Сергея Магида были опубликованы впервые как раз в сборнике «Клуба-81» «Круг» в 1985 году. Слова критика Данилы Давыдова о том, что поэтика Магида «характерна для семидесятнического поколения ленинградской неподцензурной словесности», верны относительно «Зоны служенья», а вот с новой книгой дело обстоит несколько сложнее.

«В долине Элах» — книга религиозной поэзии, которую трудно поместить в контекст круга неподцензурных авторов Петербурга позднесоветских времен: ее ближайшими соседями оказываются «Спиричуэлс» Бориса Херсонского; «Переписчик» Сергея Круглова; возможно, отчасти «Дорогие сироты» Михаила Гронаса. Список этот можно продолжать, но лучше попытаться понять, в чем же тут дело и каково, собственно, значение слова «религиозной» в начале этого абзаца. Магид, в отличие от Херсонского, не называет сборник словом, означающим жанр религиозных песнопений. В отличие от Круглова, он не обращается к святоотеческим текстам, лексическим пластам или реалиям, четко маркирующим конфессиональную принадлежность пишущего. Однако в некотором смысле Магид идет гораздо дальше.

Книга, название которой отсылает читателя к истории о поединке Давида и Голиафа ¹, состоит как бы из нескольких частей, которые, однако, не разделены, а, напротив, сложным образом сопоставлены друг другу. Первая часть, очень условно говоря, непосредственно религиозная. Здесь каждому тексту предшествует указание на конкретные главы конкретной книги Ветхого или Нового Завета. Это, по сути дела, прямые толкования на отдельные библейские сюжеты. Вторая часть — стихи, предположительно еще ленинградского периода (к сожалению, тексты в сборнике не датированы), более личные и не обязательно непосредственно затрагивающие религиозную тематику. Наконец, третья часть текстов, иногда пересекающаяся с первой, содержит референции к литературным или фольклорным текстам. Так несколько стихотворений прямо отсылают читателя к книге Владимира Хазана «Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту» ², посвященной Петру (Пинхасу) Рутенбергу — эсеру, участнику событий Кровавого воскресенья. Небольшой цикл представляет собой поэтическую рефлексию над тремя письмами: Демьяна Бедного к Сталину, его ответом и письмом Сталина к Кагановичу о Бедном — и т.д. Деление это, разумеется, вполне условное и произвольное: в книге есть стихи, которые трудно будет отнести к одной из трех групп. Так или иначе, значительная часть книги — это тексты о текстах (или, по крайней мере, они хотят выглядеть таковыми).

Собственно библейские истории зачастую изложены языком, снижающимся практически до газетной передовицы: «когда моисей сошел с горы синая / неся окончательный вариант / гражданского законодательства / а также уголовного и трудового кодексов / и прочих неописуемо новых декретов / общеизраильсконародной власти…» (стихотворение, помеченное «Исход 34, 29—35»). Поначалу кажется, что это прием разрыва языкового стереотипа, позволяющий приблизить библейские события, но по мере того как вчитываешься в эти тексты, возникает понимание того, что одновременно перед нами и прием остранения советского мира, своеобразный метод работы с памятью о нем посредством фиксации через библейский инструментарий. Не только фараон назван «председателем верховного совета» (стихотворение, помеченное «Быт. 41, 55—57; 42, 5—25»), но и «председатель верховного совета» — фараоном.

Более простую в известном смысле, внутреннюю динамику демонстрирует стихотворение «баллада о богочеловеке», где действительно сугубо личное размышление о Боге облекается в советскую риторику: «он и пишет и пашет и шутит и шьёт / только в мыслях, поскольку без тела / человек ему в храмах осанну поёт / став шурупом великого дела». Частый прием советской поэзии — стихотворная обработка цитат из речей Сталина ³ — в данном случае выворачивается наизнанку. Обезличенная, казалось бы, лишенная индивидуальности «уткоречь», побыв долгие годы частью глубоко индивидуального словаря памяти, меняет свою природу и оказывается пригодной для очень личного религиозного высказывания.

Еще более интересный и характерный (не только для текстов Сергея Магида) случай — использование религиозных метафор для размышления над материями не религиозными, а прямо биографическими. В этом смысле показателен следующий текст из раздела «Песни Цлабингса»: «совершить эмиграцию / не свинтить слинять свалить смотать сбежать смыться / а совершить / подняться / взойти / как Он совершил поступок / взойдя в воскресение / сперва умерев». Впрочем, так можно говорить не только о личной истории. Таким же образом Магид размышляет, к примеру, над биографией Пинхаса Рутенберга: «что мне уганда сказал нахум / когда я ищу сион / разве африка ханаан спросил нахум / разве бушурумба иерусалим…». Даже письмо Сталина Демьяну Бедному пересказывается с использованием библеизмов: «ваша критика стала перерастать в клевету на ссср / вы стали провозглашать на весь мир, что россия в прошлом / представляла сосуд мерзости и запустения / и вы хотите после этого, чтобы цк молчал?» В заглавии следующего стихотворения цикла Каганович фигурирует в качестве «лазаря невоскрешенного».

Основная часть текстов книги «В долине Элах», несомненно, религиозная поэзия, но в довольно специфическом смысле. Книга сочетает в себе собственно «религиозные» тексты, повествующие на первый взгляд о повседневном и работающие с повседневным же, обыденным языком, — и тексты, в которых библейская оптика и словарь используются на самом деле для расследования обстоятельств глубоко личных или исторических. «Религиозное» здесь — далеко не всегда предмет рассмотрения. Гораздо чаще оно оказывается средством, позволяющим по-новому мыслить обстоятельства частные, политические и даже историко-литературные. Книга устроена так, что стихотворение, явно маркированное в качестве «библейского», может повествовать о материях совершенно мирских, — и наоборот, текст «лирический» или «политический» при ближайшем рассмотрении может оказаться молением о чаше или главой из (глубоко личной, авторской) «Книги притч». «В долине Элах» — это книга (в том числе) и о конвергенции способов говорить — секулярного и религиозного. Нынешняя русская поэзия (см. имена, перечисленные в начале статьи, а также, очевидно, Федор Сваровский и еще очень многие) вообще ищет сближения словарей веры и неверия, — как обычно, опережая тем самым собственное время, сосредоточенное на ненависти, раздоре и противоположении.

За пределами этой короткой, по верхам рецензии, осталось довольно многое. Например, то, что раздел, посвященный (отчасти формально) исходу из Египта и раздел «Песни Цлабингса» ⁴ следуют друг за другом, а также то, что заглавие первого, «Египет, который мы потеряли», явным образом отсылает к названию фильма С. Говорухина — и, таким образом, к личному опыту автора, эмиграции из России (в страну, которую он впервые посетил в составе оккупационного корпуса советских войск в 1968 году). Отдельного — и также выходящего за рамки формата — разговора требует и раздел «Из чешского контекста», в котором Магид экспериментирует с двуязычными текстами. Все это, как я надеюсь, будет тщательно проанализировано людьми более внимательными и сведущими, чем автор этой статьи.

Я же хотел бы просто обратить внимание читателей — и просто читателей, и профессиональных — на тот факт, что в издательстве «Водолей», неизвестным тиражом, с анонимным послесловием, вышла книга стихов, чрезвычайно значительная и важная для современной русской поэзии. Одна из самых важных за последние несколько лет.

Сергей Магид. В долине Элах. М.: Водолей, 2010.

_____________________

¹ 1-я Царств, 17.
² Владимир Хазан. Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Опыт идентификации человека, который делал историю. М., Мосты культуры / Гешарим, 2008. Поэтические рефлексии по поводу этой биографии составляют значительную часть рассматриваемого сборника.
 ³ В данном случае – «Я подымаю тост за людей простых, обычных, скромных, за "винтики", которые держат в состоянии активности наш великий государственный механизм…» и т.д. (Газета «Правда», 27 июня 1945 г.)
⁴ «12 500 жителей цлабингеских землиц в июне 1945 г. изгнаны из обжитой ими их южноморавской родины, потому что были немцами; при этом 50 человек нашли насильственную смерть», – надпись на памятнике на австрийской стороне чешско-австрийской границы; между тем сразу за памятником стоит плакат с надписями на чешском и немецком языках: «Добро пожаловать, соседи! Мы рады, что вы нашли к нам путь». Так на одном маленьком кусочке (австрийской) земли горькая память уживается с гуманной терпимостью. (Примеч. Сергея Магида к названию раздела.)