Андрей Геласимов. Дом на Озерной

Геласимов написал поучительную сказку про хороших, но испорченных квартирным вопросом людей

Имена:  Андрей Геласимов

Андрей Геласимов — хороший писатель. На эту тему, кажется, все договорились, редкий случай. Литературные премии год за годом включают его вещи в шорт-листы, хотя для решительной победы им все-таки чего-то не хватает. Премия «Национальный бестселлер», которую получили наконец в прошлом году геласимовские «Степные боги», как водится, просто зафиксировала состоявшийся факт: этот писатель давно и прочно любим читающей публикой, и не только отечественной. Например, он самый популярный современный российский прозаик во Франции. Это и понятно: Геласимов учитывает в своем творчестве то само собой разумеющееся для европейского писателя и высокомерно игнорируемое русским романистом обстоятельство, что люди читают книжки для удовольствия. Русский роман часто создает стойкое впечатление, что автор его писал-мучался, и скучно было ему, и тошно, а надо — «хоть тресни, да полезай». Зато уж и читатель свое получит: ни одна росинка кровавого авторского пота не будет милосердно скрыта от читательских глаз. А кто сказал, что будет легко?

А вот Андрея Геласимова читать легко. Все в нем ладно: и прекрасный русский язык, выразительный, но ненавязчивый, и живые характеры, и увлекательные сюжеты, и убедительные психологические коллизии. Каждую следующую его книжку можно рекомендовать не глядя. В новом романе писатель в этом смысле превзошел самого себя: если «Дом на Озерной» был бы фильмом, он бы демонстрировался по воскресеньям в двенадцать часов дня для семейного просмотра. Это история большой провинциальной семьи маленьких людей, которых немножко испортил квартирный вопрос, но потом исправила и сплотила нелепая совместная авантюра при участии партии китайских компьютеров. Герои романа узнаваемые, неизменно милые типажи: хрестоматийный интеллигент — врач, растяпа и бессребреник по фамилии Тетерин; его красивая амбициозная жена, презирающая мужа за то, что тот ничего не добился в жизни; дочь с лишним весом и проблемами переходного возраста; шурин — авантюрист с легким характером, любимец семьи и одновременно, как это часто бывает, паршивая овца; «народная» часть семьи — дальнобойщик, его жена с неудовлетворенными актерскими амбициями, предающаяся мечтам за крепкой мужниной спиной, и сын — юный националист. Все эти милые, не приспособленные к жестокой реальности люди соблазняются легкой наживой, впутываются в сложную торговую сделку и чуть не теряют все, что имеют. Спасителем является, как водится, deus ex machina — таинственный высокий чиновник, которому Тетерин спас жизнь.

Так же легко разрешается и дозированная проблема национализма, отвечающая в романе за социальный нерв. Вот история перевоспитания юного скинхеда, чья идеологическая защита ослаблена семейным единением в родовом гнезде и первой любовью: «Он думал о своей семье, о том, как она вдруг изменилась, и о том, существует ли возрастной ценз для таджиков. То есть с какого возраста считать таджика врагом и нужно ли считать таджиком маленькую девочку, в которой к тому же половина русской крови». Одновременно отец этой девочки, кадровый офицер, в недавнем прошлом командовавший разведротой, вразумляет более идеологически выдержанных гитлерюгендовцев при помощи силы духа и учебной гранаты.

В этом месте появляется тревожное ощущение, что на сей раз Геласимов перегнул палку с оптимизмом. Вся эта милая суета с подростковой попыткой суицида на почве лишнего веса, кризисом среднего возраста и провинциальной Скарлетт О’Хара, чье стратегическое платье из занавески должно покорить игральные автоматы в местном казино, не очень монтируется с «таджикской девочкой». Это словосочетание после известной всем трагедии стало в русском языке устойчивым — не знаю, насколько сознательно использует его автор, но в данном контексте оно выглядит бестактностью. Для литературы нет запретных тем, но не все темы с равной легкостью поддаются глазурованию, отдушке и прочим кондитерским процедурам, которые традиционно помогают писателю скормить широкой публике горькую социально-политическую пилюлю. Нет запретных формальных приемов, но для того чтобы создать комикс о холокосте с участием кошек и мышек, нужно иметь не только талант Арта Шпигельмана, а еще его честность и его меру погружения в материал, так сказать.

Имя Геласимова стало синонимом реализма в новой русской словесности, мечущейся от утопии к слегка беллетризированной публицистике, но в «Доме на Озерной» писателю изменила его обычная трезвость взгляда. В отличие от его коллег-мизантропов Геласимов всегда создавал вполне руссоистскую картину мира, верил сам и убеждал других в изначально благой человеческой природе; его реальность всегда несла в себе надежду, не теряя правдоподобия. На этот раз Геласимов написал поучительную сказку про хороших, но испорченных квартирным вопросом людей, чья жизнь волшебным образом переменилась, потому что они научились ценить то, что имели. Как ни трудно мне это признать, но, похоже, за удобочитаемость автор действительно платит легковесностью.

Тут надо оговориться: если бы книжки Геласимова существовали в ином контексте и росли на другой литературной почве, подобная претензия была бы просто невозможна: книжки всякие нужны, книжки всякие важны, кому арбуз, а кому свиной хрящик. У Геласимова есть индульгенция, традиционная для отечественных культуртрегеров самой разной направленности: он один делает работу и занимает нишу сотни писаталей. Поэтому мы не отречемся от него и не станем называть словом «мейнстрим», которое в русском языке в силу особенностей национального менталитета является обидным. Мейнстрим в лице одного писателя — это нонсенс; то, что фактически является мейнстримом у нас, — как-то в основном пожиже, чем Геласимов. А поэтому придется придираться к писателю и дальше, требуя «подняться до чего-нибудь, до какой-нибудь пустяшной бездны». Назвался русским писателем — полезай в кузов. Хоть тресни, да полезай.

Андрей Геласимов. Дом на Озерной. М.: ЭКСМО, 2009