Роман Сенчин. Елтышевы

Создавая историю упадка и гибели обычной русской семьи, автор пишет документ эпохи, опираясь не на чудо, а на статистику

Новая книга Романа Сенчина «Елтышевы», вошедшая в шорт-лист «Русского Букера», построена на отчасти биографической коллизии, уже знакомой нам по его прежним вещам. Семью до времени вполне благополучных государственных служащих (отец — капитан милиции, дежурный по вытрезвителю, мать — библиотекарша, один сын — бездельник, другой сидит) выселяют из ведомственной квартиры: отец семейства вынужден уволиться из органов в результате должностного преступления. Единственным выходом оказывается переезд в деревню, к тетке, которая доживает свой век в разваливающейся лачуге. Сперва Елтышевы думают, что эта робинзонада — временная мера, после понимают, что застряли надолго, потому что возможности вернуться в город нет, и пытаются наладить крепкий деревенский быт и жизнеспособное хозяйство.

Русский читатель, до сих пор не изживший в себе инстинктов национальной литературной традиции, всегда подсознательно думает об опрощении, народе-Богоносце и испытывает интеллигентский комплекс вины. В рамках этой традиции читатель хочет надеяться, что Елтышевы, оставившие — хоть и не по своей воле — отдельную квартиру и присущее ей городское отчуждение, в деревне вернутся к корням, припадут к земле, как Атлант, и под народные мудрости ветхой тетки Татьяны начнут новую счастливую жизнь среди колосящихся хлебов, выращенных своими мозолистыми руками. Однако этому клише на сей раз сбыться не судьба: книга Сенчина — это честная и дотошная история упадка, разложения и гибели совершенно обычной русской семьи, каких миллионы. В этом Сенчин совершенно верен исповедуемому им «новому реализму», который, надо отдать должное, действительно очищает текст от сознательных литературных штампов. Собственно говоря, тут о литературном поле вообще сложно говорить — скорее о хронике, домовой книге, бортовом журнале жертв кораблекрушения.

В интервью Захару Прилепину Сенчин говорит: «Для меня проза делится на изящную словесность, где важны не столько содержание, герои, сюжетное развитие, а сам язык <…> и на, конечно, в художественном оформлении… документ. Исторический, психологический, человеческий... Я пытаюсь писать о жизни ничем особенным не выдающихся, как Пушкин их называл — “ничтожных”, людей. Хотя каждый человек особенен и уникален».

Мне кажется странным ограничивать понятие прозы стилистическими упражнениями с одной стороны и журнальным очерком — с другой. На самом деле есть еще третий вид прозы — его-то мы по преимуществу и имеем в виду, говоря о литературе фикшн вообще: он предполагает, что писатель пропускает некий жизненный материал через призму художественной рефлексии и приходит к какому-то обобщающему выводу. Игнорируемые Сенчиным литературные условности мстят автору, работая против его воли в его же тексте. Верный документальному подходу к литературе прозаик в числе прочего — автор трилогии, объединенной героем по имени Роман Сенчин. Разделение словесности на фикшн и нон-фикшн давно не стоит на повестке дня, тем не менее в новой книге альтер эго автора зовется Артемом Елтышевым, и потому хотелось надеяться, что в своем семейном эпосе автор все же поднялся до художественного обобщения.

В противоположность, скажем, американской героической модели писателя (self-made man, который везде побывал, все повидал и обобщил свой богатый жизненный опыт золотоискателя, журналиста или рекламного агента в литературной форме) русский канон утверждает, что литературный труд имеет мистическую природу и писателем поэтому становится человек, который ни на что другое не годен. В крепкой семье советских служащих Елтышевых двойник Сенчина — черная овца (как он сам о себе говорит, «недоделанный»), Иван Дурак, Христиан Будденброк. Иными словами, он просто обязан стать писателем и разомкнуть порочный круг бессмысленного прозябания. Собственно, нечто похожее произошло и с автором «Елтышевых»: он выбрался из деревни под Минусинском и литературным трудом выбился в люди, чтобы говорить от лица своего обездоленного поколения. Литературные штампы вообще, как правило, укоренены в жизни, и наоборот — жизнь часто строится по лекалам литературы. Но Сенчин, на сей раз отказавшийся от повествования в первом лице единственного числа и от собственного имени, пишет документ эпохи, не полагаясь на счастливые случайности, а опираясь на статистику. Отделяя героя от себя, автор не придумывает ему новой индивидуальности и новой судьбы, а как будто ставит социальный эксперимент. Что, если взять исходные данные, схожие с обстоятельствами собственной биографии, изъять из условий задачи элемент случайности или провидение (благодаря которому автор, в отличие от множества своих сверстников из социальных низов, сейчас жив, благополучен, живет в Москве, пишет романы и получает за них премии) и посмотреть, как его статистически убедительный двойник станет барахтаться? Результат предсказуем: литературный двойник Сенчина, тупик эволюции, гибнет от руки своего отца, так и не встав с печи, и его сын — единственное, что остается от него на земле, — не носит его фамилии.

А если результат известен заранее — непонятно, зачем, собственно, все затевалось. Сообщает ли нам роман «Елтышевы» что-то, чего бы мы не знали о действительно невыносимой жизни социальных низов? Да, в общем, нет. Или перед нами тонкая психологическая картина постепенной деградации личности под давлением среды? Тоже нет: Елтышевы городские по существу ничем не отличаются от Елтышевых деревенских. Главный, наверное, герой — отец семейства Николай Михайлович Елтышев — по ходу действия громоздит вокруг себя трупы непринужденно, как мух хлопает: преднамеренно, в состоянии аффекта, в результате несчастного случая. Он и из органов был уволен за то, что истязательством довел пятерых человек до реанимации. Разницы между прошлой и будущей жизнью никакой — только в деревне телевизор не ловит, приходится мыть посуду холодной водой и торговать левым спиртом ради пропитания.

Новый реализм Сенчина — это, в сущности, старый, привычный и традиционный реализм, только совершенно дистиллированный, очищенный от художественного соблазна. Подвиг Романа Сенчина, конечно, свят — это подвиг хроникера, кропотливо и бескорыстно ведущего летопись темных веков, изо дня в день, не приукрашивая ни одной детали и не пропуская ни одного оттенка серого. Историческая ценность романа «Елтышевы» для потомков несомненна. Но для современника это — западня: учитывая наше традиционное благоговение перед письменным словом вообще и романной формой в особенности, подходить к результату столь самоотверженного и действительно большого труда с вульгарной меркой занимательности и новизны и наивным требованием катарсиса в конце — вроде как чудовищная бестактность. Проще пойти навстречу своему культурному мазохизму и накормить священную корову беспросветной деревенской прозы — прочитать «Елтышевых» и успокоить интеллигентское чувство вины до следующего толстого романа.

Роман Сенчин. Елтышевы. М.: ЭКСМО, 2009