Георгий Оболдуев. Стихотворения 20-х годов

Разрыв двух периодов творчества Оболдуева настолько глобален, что кажется возможным говорить о двух совершенно разных поэтиках, которые объединяет единственно взгляд на мир — «трезвый» и любопытный

Имена:  Георгий Оболдуев

В 2006 году издательство «Виртуальная галерея» выпустило шестисотстраничный том стихов Оболдуева «Стихотворения. Поэма». Это издание включало в себя почти полностью три из четырех тетрадей, составленных самим автором, за вычетом первой, содержащей самые ранние тексты поэта. Тогда критики справедливо отмечали: «К сожалению, даже настоящее, наиболее полное издание не дает нам полного материала для анализа: нет стихотворений начала — середины 1920-х, а именно они могли бы дать ключ ко всему корпусу оболдуевского наследия». Теперь, когда вышел второй том, «Стихотворения 20-х годов», предполагается, что и у читателя, и у исследователя появился тот самый ключ.

Замечу тут же: тот факт, что ранние стихи Оболдуева вышли отдельной книгой, кажется мне совершенно логичным, потому как тексты 20-х годов (и особенно первой половины 20-х) — это совсем другие тексты, и говорить о неком последовательном развитии поэтики, которое мы теперь, по выходу фактически полного собрания сочинений, можем проследить, допустимо лишь с рядом оговорок.

Во-первых, кажется, то, что называется авторским голосом, или, по Айги, темой поэта, присутствовало в текстах Оболдуева и в ранний период его творчества, и в поздний. При этом позволю себе дополнить Айги, трактовавшего магистральную тему стихов Оболдуева как «тему сохранения человеческого, гражданского и артистического достоинства перед лицом всесильного тоталитаризма, победившей антикультуры, антиисторизма». Вероятно, помимо отторжения действительности с лицом «аморфного мещанства без роду и племени», в стихах Оболдуева огромную роль играет и попытка принять эту действительность, найти в ней лучшие стороны. Это утверждение доказывают разные тексты разных периодов, и в первую очередь — стихи о Москве:

        Волей белья и еды
        Ближе мне улиц ряды:
        Обыкновенный уют,
        Где ундервуды поют.
        Ближе мне служащих бег;
        Нежной бездельницы кольца;
        Быстрые двери аптек;
        Крепкая рысь комсомольца;
        Нервных трамваев возня;
        И сам я день ото дня.

Описанные признаки мещанского уклада жизни не раздражают автора, но умиляют его, создают атмосферу тихого уюта. Вероятно, именно потому, что даже на их фоне Оболдуеву удавалось «сохранять достоинство». То есть перед нами — взгляд наблюдателя, отстраненного от ежедневной суеты обычной жизни (таков и был сам Оболдуев — социальный и поэтический аутсайдер, опубликовавший за всю свою жизнь единственное стихотворение), которому, тем не менее, если не дорого, то во всяком случае интересно то, что он наблюдает — недаром Айги отмечал у Оболдуева «трезвый взгляд на мир».

Таким образом, развитие авторского метода — не в добавлении компонентов (так как они присутствовали изначально), а, напротив — в шлифовке и отсечении «лишнего», всего того, что вдова поэта Е. Благинина в своих мемуарах, также вошедших в настоящее издание, называет «заумью»:

«В некоторых вещах он мне впоследствии (вероятно, по очень зрелом размышлении) уступил, и я отчетливо вижу, где и как.
— Что такое «ржет в траве кузнечик»? — кричала я. — Неужели он ржет только потому, что похож на зеленую лошадку? Но ведь голос его сух и классичен ритмически!»

Этим же объясняется отказ от строфической и метрической вольности и уход от тоники — большинство поздних стихов Оболдуева (в том числе и поэма «Я видел») написаны силлабо-тоническими метрами.

Однако обращение к более традиционной метрике — не единственное изменение, которое мы можем наблюдать. Также снижается частота инверсий, нестандартных синтаксических конструкций, смещений реального ударения. Меняется даже сам метод работы с метафорой. Если в 20-х годах стихи Оболдуева могут с легкостью обсуждаться в контексте конструктивистской, лефовской или обэриутской поэтики (а также поэтики позднего Хлебникова или младших конструктивистов), то дальнейшие его работы отметают эти сравнения (Михаил Айзенберг даже как-то писал, что некоторые приемы Оболдуева «загадочны для того времени и как будто предвосхищают позднейшие открытия "московского концептуализма"»).

В результате разрыв двух периодов творчества Оболдуева настолько глобален, что кажется возможным говорить о двух совершенно разных с формальной точки зрения поэтиках, которые объединяет единственно взгляд на мир — «трезвый» и любопытный. Хотя кажется, что в ранних текстах можно встретить то, чего уже нет в поздних, — некое ожидание чуда и обещание его же.

        Почтенные гуси, индюшки и многое другое,
        Неудачники кастрированной судьбы,
        Совсем не для вас восходят семафоры
        И я бряцаю.
                           О восхитительная жизнь!


Г. Оболдуев. Стихотворения 20-х годов / Сост. А. Д. Благинина. Подготовка текста и комментарии И. А. Ахметьва. — М.: Виртуальная галерея, 2009