Византийский экстрим

31-й Московский кинофестиваль открывается картиной «Царь». Чего это вдруг Лунгин, известный либерал, пустился в богоискательство?

Имена:  Олег Янковский · Павел Лунгин · Петр Мамонов

Между мировой премьерой «Царя» в каннской программе «Особый взгляд» (18 мая) и предстоящей российской на открытии ММКФ (19 июня) пролегает всего месяц. Этого достаточно, чтобы вглядеться в картину Павла Лунгина через два разных оптических устройства — европейское и чисто российское. И тогда мы увидим два разных фильма. Недаром на родине у него и название первоначально предполагалось другое — «Иван Грозный и митрополит Филипп».

Между двумя этими фильмами есть, конечно, нечто общее: это, прежде всего, профессиональные стати. Новая киноверсия судьбы, личности и исторической роли Иоанна IV балансирует в жанровом спектре между постановочным эпосом и камерной драмой. От первого — разработанные, хотя и грубоватые костюмные массовки и особенно изобретательные сцены казней и пыток. Эффект крепкой режиссуры усиливает интеллигентная и в то же время сочная операторская работа Тома Стерна, снимавшего фильмы Клинта Иствуда. Закреплению эффекта должна содействовать написанная «под Прокофьева» и «под Мусоргского» музыка Юрия Красавина, хотя своей монотонной чрезмерностью она скорее утомляет.

Читать текст полностью Но в конечном счете эпос сдает свои позиции под натиском камерной драмы. В центре фильма — дуэт-поединок царя (Петр Мамонов) и митрополита (Олег Янковский). Это не только пир актерского мастерства, но и квинтэссенция темы фильма: духовный человек против бездуховности и бесчеловечности власти. То, что диссидентом, рискнувшим сказать деспоту «нет», оказался представитель церкви, можно, конечно, счесть идеализацией православия в духе нашего времени. С другой стороны, злополучный царь собственноручно уничтожил игумена Псковско-Печерского монастыря Корнилия. А скольких священнослужителей «отделали» (профтермин опричников, предшественник современных «зачисток») по подозрению в измене и других грехах, историки сбиваются в подсчете.

Кинематограф давно неравнодушен к фигуре Ивана Грозного и каждый раз приспосабливает ее к мифологии эпохи. В 1944 году Сергей Эйзенштейн выпустил по заказу вождя первую серию своего «Ивана Грозного», призванного прославить сильную власть. Прилив державного патриотизма схлынул после войны в атмосфере позднего сталинского маразма, и во второй серии режиссер гениально показал деградацию тирании, за что картина надолго легла на полку.

В 1973 году, в разгар брежневской стагнации, Леонид Гайдай делает грозного царя героем комедии «Иван Васильевич меняет профессию». А 1991-й — год распада СССР — порождает сразу две ленты об Иване Грозном, одна из которых («Кремлевские тайны шестнадцатого века» Бориса Бланка) показывает царя как извращенца и декадента.

©  Студия Павла Лунгина

Кадр из фильма «Царь»

2009 годом датированы фильм Лунгина и телесериал Андрея Эшпая. А за год до того на телепроекте «Имя Россия» Иван Грозный занял десятое место в рейтинге, уступив из российских самодержцев только Петру Первому и отодвинув Екатерину II и Александра II. При этом Лунгин угадал злободневность не глобального, а локального дискурса. Он снял кинодиспут о двоевластии, сочтя отношения между государством и церковью актуальным сюжетом жизни сегодняшней России. И ему трудно возразить.

Лунгину как режиссеру еще нет двадцати. В 1990-м его «Такси-блюз» получил приз за режиссуру в Канне и стал последней визитной карточкой перестройки. Успех открыл дебютанту дорогу во французскую киноиндустрию, хотя, заметим, все его «тамошние» фильмы сняты на российском материале и на русском языке, а те, что планировались на других, в итоге так и не появились. В последнее время режиссер с имиджем «парижанина» все больше ориентируется на российскую киноиндустрию и аудиторию. В сущности, похожий путь проделал Андрей Кончаловский. В этом есть закономерность: в отличие от поляков, чехов и китайцев, наши соотечественники-кинематографисты, даже самые космополитичные из них, оказываются привязаны к России более цепкими корнями, чем им самим поначалу кажется.

©  Студия Павла Лунгина

Кадр из фильма «Царь»

«Такси-блюз» был воспринят как метафора перестроечной России, вписанная в контекст урбанизированной, постиндустриальной культуры. Фильм с его лирически джазовым настроением живописал ночную Москву как остров одиноких, заблудших душ в океане варварского угара и свирепствующего постмодерна, объединивших все мировые мегаполисы — от Нью-Йорка до Токио. Одну из двух главных ролей в «Такси-блюзе» сыграл Петр Мамонов, монстр российского перестроечного рок-движения.

Спустя, кажется, целую эпоху Лунгин дает Мамонову главную роль в «Острове». И вот теперь — в «Царе». Судьба человека, пришедшего в религию из шоу-бизнеса, хотя и не до конца порвавшего с «дьявольским промыслом», становится внутренним сюжетом «Острова», а отчасти и «Царя». Во времена «Такси-блюза» казалось, что самое важное — интеграция в цивилизованный мир. Теперь представляется, что важнее решить внутренние вопросы — то ли человека, то ли страны. Парадокс в том, что именно эти частные или локальные вопросы — а вовсе не глобалистская иллюзия превращения Москвы в Нью-Йорк — в результате оказываются самыми универсальными.

Усвоив это, перестаешь задавать глупые вопросы типа: чего это вдруг Лунгин, известный либерал и автор саги об олигархах, пустился в богоискательство? Что он там забыл? А может быть, это хитрость такая — прикинуться духовно озабоченным? Или, грубее: вчера он «родиной торговал», показывая еврейские погромы в «Луна-парке», а теперь, видите ли, лезет со своей духовностью, «из России с любовью». Но меняется время, меняется погода, меняемся мы — а Лунгин так даже отличается завидной последовательностью во всех этих переменах.

©  Студия Павла Лунгина

Кадр из фильма «Царь»

Как и в начале творческого пути, его фильмы пропитаны двойственностью и принципиально по-разному воспринимаются у нас и на Западе. Они охотно эксплуатируют штампы о России (сцена, где царь бросает неугодных на съедение медведя, — какая же Россия без медведей!). Но в этих же фильмах есть настойчивая привязка русского сюжета к европейской культуре, хотя бы и в издевательском ракурсе: вот вам демонстрация палаческих орудий, выполненных «по эскизам итальянца Леонардо».

Нетрудно предвидеть, что в России фильм будет воспринят прежде всего как славящий духовный подвиг. Особенно учитывая, что образ митрополита-мученика стал последней ролью Олега Янковского, который умер спустя два дня после каннской премьеры «Царя». Между прочим, на похоронах Артиста номер один так и не появились первые лица страны. Зато в наших СМИ прошла информация, будто в Канне это событие отметили чуть ли не траурной церемонией, в которой принял участие президент фестиваля Жиль Жакоб. И некоторым корреспондентам даже попеняли, что они в своих репортажах профукали «главное событие Каннского фестиваля». Когда один из них навел справки и сообщил, что никакого траурного жеста не было, в редакции ему ответили, что неэтично вести подобные дискуссии над гробом. Поистине византийское лицемерие.

С европейской точки зрения показанный в Канне «Царь» напоминал о главных русских кинематографических брендах — Эйзенштейне и Тарковском. О последнем — цитатами из фресок Рублева и лицом того же Янковского, которого в мире знают главным образом по «Ностальгии». Поскольку Тарковскому посвятил своего скандального «Антихриста» Ларс фон Триер, цепочка ассоциаций замкнулась. В этой цепочке Триер — это европейский интеллектуальный экстрим, а Лунгин — экстрим азиатский.

©  Студия Павла Лунгина

Кадр из фильма «Царь»

К духовности родом из России в Европе уже давно относятся с подозрением. Неэстетичность российской власти очевидна, а ее цинизм и прагматизм давно превзошли западные стандарты. Когда Иван Грозный исступленно молится, чтобы Бог укрепил его в беспощадной борьбе с врагами, перед глазами встает картинка, на которой наши лидеры крестятся в Храме Христа Спасителя — обители православно-политического гламура.

Как и во времена Грозного, идеалом Москвы, поборовшей внутреннего врага (демократию), и внутренне близкой ей идеологией остается Византия. Московия под православными хоругвями воспринимается как форпост фундаментализма, противостоя западному (католическому) миру и близлежащим изменникам (Украина, Польша, Грузия). Способна ли церковь в России смягчать нравы, прививать власти этические нормы? Дай-то Бог.

Посмотреть всю галерею

Другие колонки Андрея Плахова:
Любовь до конца, 23.05.2009
Вампиры не сдаются, 19.05.2009
Chicks with dicks, 24.04.2009