©  Евгений Гурко

Павел Бардин

Антон Мазуров: Что я должен ответить? У Натальи был самый востребованный жанр — комедия. Не пришли. Дело не в Наталье и не в комедии. Мы тут обсуждаем миллион проблем, и некоторые системно неразрешимы. Прокат сейчас требует идей. Кризис выстрелил в патриотизм — «АвтоВАЗ» провалился в тартарары. И так же зритель по каким-то причинам стал выбирать что-то более устойчивое и надежное — российское арт-кино все провалилось в унитаз. Никакие фильмы не идут и не пойдут. Вот услышал, что пятьдесят копий будет у «Короткого замыкания» — я желаю фильму удачи, не верю в эту идею вообще.

Что мне кажется? Нужны идеи, нужны углубления. Нужно снимать кино дешевле, опираясь не на взаимоотношения с «Госкино». Независимое кино (Маша правильно все это проговорила) — это кино, которое от чего-то большого и толстого не зависит. Независимое кино в Америке не зависит от мейджоров — из этого оно рождалось. Независимое кино в России не должно зависеть от государства. Наркоманская игла государственной поддержки убила кино. У нас создалось за последние два года нормальное арт-кино, но у него есть порок.

Что надо делать? Уходить в маленький бюджет надо не для того, чтобы просто бюджет был маленький. А для того, чтобы он крутился вокруг концепта и провокации. Мы выпускаем кино, которое невостребовано, потому что оно неконцептуально. Есть хорошие фильмы, хорошие авторы со своим миром, я обожаю некоторых участников альманаха «Короткое замыкание»… Но. У нас нет кино с оппозиционным политическим взглядом — Павел к нему максимально приблизился. Никто даже не пытается — нет ни игрового, ни документального. У нас нет, простите, откровенно провокативного эротического кино. А ведь оно работает. Почему его нет?

По прокату тренд очевидный — он требует, чтобы мы устроили из российского арт-кино дефицит. Углубление проката должно идти в сторону малого количества копий — я не вижу больше десяти ни на какой фильм. Но все бюджеты и все силы должны быть брошены на поездки в регионы по определенному списку для организации проката там, хотя бы по одному сеансу в прайм-тайм. Категорически нельзя давать кино в сети. Есть парочка сетевых кинотеатров в Москве, которые могут собирать деньги, — в «Октябре» даже два зала убогих, боковых дают под арт-кино. Но по сути — в сети давать нельзя. Одна из сильнейших сетей «Синемапарк» прекрасно собирает — и никто не собирает меньшее, чем она, когда ставит арт. Вот там как раз на шести сеансах может быть восемь зрителей. А то и пять.

По поводу того, куда все идет, — все еще связано со средой обитания. Огромное болотное государство, с авторитарным режимом, с отсутствующей политической дискуссией и соответственно потребностью интеллектуально ее поддерживать, в том числе и кинематографом. Пока все будет так, пока Путин и его друг всем этим управляют, мы в этом сидим. Помочь может только чудо, в том числе и на уровне кино. Это чудо можно создавать коацерватны каплями этих маленьких провокаций. Провокации должны быть ориентированы внутрь, с дефицитом — и тогда будет интерес, как к фильму Павла. И провокации должны быть направлены вовне, потому что «заграница нам поможет». Известно, как свергаются всякие гадостные — в культурном даже смысле — режимы: они свергаются мелкими точными уколами в какие-то конкретные места.

Вопрос из зала: Почему вы хотите ориентироваться вовне? Мне кажется, например, «Все умрут, а я останусь» в Каннах никому на самом деле не нужен — его там никто не понял, просто наградили как такой немного чернушный фильм из России. Почему не обратить внимание на рынок здесь?

Реплика из зала: Чувствуется, что человек очень мало мирового кино смотрит.

©  Евгений Гурко

Гиндилис: Нужно обращать внимание на все. Мы воспитаны на том, что Советский Союз — самая большая страна в мире. Но на самом деле наш рынок кино ничем не отличается от того, что происходит в Польше, в Румынии, в Болгарии. Размер индустрии — микроскопический. Мы меньше, чем американское независимое кино. Мы меньше даже Нью-Йорка, вся наша национальная индустрия. Студий, фильмов — этого всего сейчас слишком много для той инфраструктуры, которой мы располагаем: кинотеатров, зрителей. Проблема такая же, как у «АвтоВАЗа». Очень все похоже. Надо делать современные модели, которые пользуются спросом, чтобы люди хотели в это кино сесть и на нем поехать. С одной стороны, нужно делать то, что интересно здесь, но нужно делать и то, что интересно там, потому что там — те же наши рынки. Те же возможности собирать деньги.

Кувшинова: Вопрос еще и в том, насколько вы, российские кинематографисты, находитесь в этом поле мировой культуры.

Гиндилис: Кто-то находится, кто-то нет. Ведь индустрия должна функционировать и как инструмент отбора — чтобы люди, которые продолжают делать первую модель «Жигулей», уходили с рынка. А люди, которые хотя бы готовы делать что-то современное, имели больше возможностей. Но ситуация сейчас устроена так, что мы продолжаем субсидировать людей, которые выпускают первую модель «Жигулей».

Бардин: Можно поспорить? На уровне конвейерного блокбастерного производства мы, конечно, не можем конкурировать и входить на рынок США. Но вот есть миллионер в Англии, который ездит на «Ниве». Мы можем делать штучный концептуальный продукт, который будет конкурентоспособен, потому что он штучный. Фестивали, к вопросу о Германике, не отбирают фильмы, которые им не нравятся. Как раз зарубежный прокат у нас, судя по всему, будет. Есть открытый рынок, нет сознательного изоляционизма ни с одной, ни с другой стороны. Есть просто специфика потребления и специфика производства.

Вопрос от молодой девушки из зала: У меня ощущение, что вам то ли присылают, то ли вы выбираете такие сценарии — дело было в провинции, и все было плохо. Поэтому комплимент «Короткому замыканию»…

Мокрицкая (неожиданно для себя самой): А самое страшное, знаете, что изменилось? Помните в «Изображая жертву» главный герой говорил: «Русское кино в жопе, только Федя Бондарчук — прикольный чувак»? Ребят, ведь и Федя уже не прикольный чувак…

Молодая девушка продолжает задавать вопрос: …И про неприятное можно рассказать красиво, качественно. Вот «Короткое замыкание» — оно приятное…

Еремеева: И тем не менее на «Кинотавре» меня спрашивали, сознательно ли я сделала такое мрачное кино. Я не могу заказать позитив. Безусловно, я как продюсер существую в определенной конъюнктуре. Я попросила пять известных состоявшихся режиссеров делать love story. Я понимала, кого я зову, но за счет темы хотела искусственно расширить круг аудитории. Тем не менее фильм обвинили в мрачности, это поколение — в том, что оно не умеет любить, режиссеров — в мужских комплексах.

Бардин: Мне очень странно от молодых людей слушать про серое кино с отсутствием надежды. Это дико. Вам выборы какие больше нравятся? Которые по телевизору показывают?

Девушка из зала: Я не про серое и мрачное — я про отсутствие надежды!

Бардин: Я не конкретно вам. Сейчас должно сформироваться поколение рассерженных, злых, которые хотят что-то поменять. А те, кто хочет увидеть приятную картинку, чтобы с попкорном расслабиться в кинотеатрах… Да пошел он на фиг — такой вот зритель!

Мазуров: Все уходим в порно.

Гудкова: Всем спасибо, все свободны.