Глубокое воздействие

ОЛЕГ АРОНСОН рассуждает о роли кино в современной политической философии

Общим местом стало говорить о том влиянии, которое массовый кинематограф оказывает на зрителей. Особенно на некрепких духом, людей, так сказать, совсем обычных. Этого «обычного человека» всегда предостерегают, рассказывая, насколько сильным и порой пагубным действием могут обладать образы кино… а про телевидение уже даже и говорить страшно. Этого «обычного человека» постоянно вспоминают, когда речь заходит о популярности того или иного фильма, особенно когда популярность раздражает, а фильм не отвечает высоким духовным запросам очередного «эксперта». Наконец, «обычный человек», смотрящий кино и телевизор, характеризуется как вялый потребитель стереотипов, как жанровых, так и политических.

А точнее, жанрово-политических. Поскольку политика — и это произошло во многом благодаря кинематографу — давно превратилась в набор вполне жанровых повествований. Кинематографическое (или, если угодно, медийное) измерение политики стало настолько значимо, ориентация на клишированные образы столь очевидна, что впору уже задаваться вопросом: а кто в большей степени заложник самих этих интенсивно воздействующих образов кинематографа? Зритель ли («обычный человек»)? Или те, кто их создает (не важно, режиссеры или политтехнологи)?

Обычная схема такова: образ навязывается зрителю и через систему повторов выдается за истину. Некоторые борцы за права «обычного человека» называют это манипуляцией сознанием масс. Однако существует и другой ход мысли, когда сама манипулятивность кинематографических и телевизионных технологий интерпретируется как движение вслед за зрителем и за его желаниями, которые образы не столько навязывают, сколько проявляют. В первом случае принято говорить об агитации или пропаганде, во втором — об определенном консюмеризме образа, идеальным воплощением которого стал Голливуд. В одном случае речь волей-неволей идет о политике образа, во втором — об экономике, экономике желания. Конечно же, противопоставление одного другому неуместно. Скорее, это полюса некоторой единой логики, в которой есть производитель и получатель образа; потребитель и заказчик; тот, кто оказывает воздействие, и тот, кто испытывает его; желание и его объективация.

Но вот президентом США избирается Барак Обама, и, как ни странно, именно это оказывается хорошим поводом заново вернуться ко всем этим набившим оскомину рассуждениям об обывателе, который смотрит кино, ест попкорн и привычно голосует за республиканцев или демократов.

Успех Обамы выглядит почти невероятным. Еще совсем недавно казалось, что шансов у него практически нет, что женщина по неписаным законам политкорректности должна войти в Белый дом раньше чернокожего. Сейчас, когда прошли президентские выборы, почти никто не вспоминает о том, насколько подавляющим было преимущество Хилkари Клинтон в самом начале праймериз. С невероятной быстротой Обама завоевывал популярность сначала среди демократов, а затем и у остального американского населения. Однако объяснять это удачной предвыборной кампанией и активным использованием интернета явно недостаточно. Скорее наоборот, сама эта кампания продемонстрировала, насколько сфокусировались в образе Обамы самые различные ожидания, причем не только американцев. И даже, возможно, в большей степени не американцев, а всего остального мира. Кстати, «надежда» — ключевое слово, с которым вышел Обама на выборы, слово, которое указывало на то, что избирается не просто очередной президент США, а сам "мир будущего".

Обама победил. И стал вторым чернокожим президентом США за всю историю. Первым был Морган Фримен в фильме Deep Impact («Столкновение с бездной»), где показан апокалиптический мир будущего, когда земле грозит неотвратимая гибель от надвигающегося метеорита. Конечно, формально Обама будет считаться первым чернокожим президентом. Но неустранимым «началом», в котором сконцентрированы страхи и надежды, все равно будет тот кинообраз, где конец света и чернокожий президент США были нерасторжимы.

Речь вовсе не идет о влиянии Голливуда. Многие вообще могли не видеть «Столкновение с бездной» и ничего не знать о нем. Дело в самом образе, который можно охарактеризовать словом «непредставимое». И то и другое (апокалипсис и афроамериканец в Овальном кабинете) принадлежат порядку непредставимого, фантастического, утопического. И то и другое — событие экстраординарное и неповторимое. Неслучайно из глубины прошлого всплыло апокрифическое предсказание Ванги, что последним президентом США будет чернокожий. Неслучайно, поскольку выборы проходили в атмосфере катастрофы, в момент разразившегося финансового кризиса, который несет угрозу, словно приближающийся метеорит.

Неслучайно и то нескрываемое раздражение, с которым восприняли победу Обамы многие местные политологи. Они могут сколь угодно обстоятельно рассуждать, почему России выгоден республиканец, а не демократ на вершине американской пирамиды власти, но подспудно то и дело апеллируют к цвету кожи, который для них и есть сам синоним катастрофы или, в лучшем случае, ее знак. Вообще, поразительно, насколько существенна эта тема в политических обсуждениях. И те, кто видят в этом торжество демократии и равноправия, и те, для кого это символ грядущих бед, располагают себя в том самом мифологическом повествовании, где все они — «обычные люди», для которых иррациональные надежды и страхи обладают большей силой, нежели логика и здравый смысл. Для одних Обама — первый (что предполагает какую-то степень мессианства), для других — последний (знамение апокалипсиса).

Мифы о рождении мира и всеобщей катастрофе отсылают нас к миру непредставимому, к фантазиям многочисленных утопий и антиутопий, которые реализуются и в кино для «обычных людей», и в политике, и в науке (чего стоит один адронный коллайдер, возведенный с целью показать само начало Вселенной, поймав этот вечно ускользающий бозон Хиггса!..).

Массовый кинематограф поставляет множество образов, в которых утопии реализуются. В этом смысле Морган Фримен в роли президента одновременно предшествует Обаме, но предшествует ему из перспективы неизвестного будущего. И потому Обама уже не первый и уже не последний. Он всего-навсего необходимая часть нынешнего мира и нынешнего мышления, в котором разум и миф практически неразличимы.

Еще по теме:
Что нам Обама? (опрос)
Евгений Берштейн. Америка после бала
Что читает Барак Обама

Последние материалы рубрики:
Уроки молчания, или Этика свидетеля, 10.10.2008
Мораль документа, 03.09.2008
Артавазд Пелешян. Мгновение человечества, 05.08.2008

Ссылки

• Уроки молчания, или Этика свидетеля, 10.10.2008
• Мораль документа, 03.09.2008
• Артавазд Пелешян. Мгновение человечества, 05.08.2008