Дауншифтинг по-русски

Кажется, что, потеряв себя в глуши, можно будет заново себя найти. Но вот вопрос: найдешь ли себя или мутируешь в новое существо?

Профессор, преподававший научный коммунизм, немного послушал абитуриента, поинтересовался, откуда мальчик родом, и вздохнул: «Эх, бросить бы все да уехать в Урюпинск!» В давнем анекдоте был оттенок диссидентства. А сейчас это самый что ни на есть мейнстрим. В Урюпинск — или в Гоа, что примерно то же самое, — мечтают поехать все. Профессор преподает основы рекламы и PR, а его стремление в провинцию носит актуальное название «дауншифтинг».

Дауншифтинг далеко не всегда означает состояние dolce far niente, расслабленное сидение с книгой среди флоксов. В России же это чистый экстрим. Героиня фильма Кирилла Серебренникова «Юрьев день», оперная певица, становится в городе Юрьеве уборщицей в отделении для туберкулезных больных, где пахнет совсем не флоксами. Молодая актриса из фильма Кати Шагаловой «Однажды в провинции», сбежав из Москвы в город Улетово, моет там полы, смотрит за маленьким племянником и стирает по ночам в душе общежития — дауншифтинг бесспорный, а удовольствия ноль. Или все-таки оно есть — тайное, подавленное, мазохистское?

Согласно теории ученого Вигена Геодакяна, мужчины трансформируют мир, женщины же хранят то, что наработано. И для мужчины, оставившего карьеру, все равно будет свойственно поведение «землю попашет — попишет стихи». Женщина же приладится, ассимилируется, полностью растворится в пространстве, которое выбрала для себя. У каждой киногероини свой повод к бегству: у Насти проблемы в Москве; у Любови, едва приехавшей в Юрьев, внезапно исчезает сын. Но характерно, что обе женщины даже не пытаются что-то сделать. Любовь не звонит московским друзьям, чтобы те помогли в поисках сына, а просто ждет; Настя не делает вообще ничего, прячется, «пересиживает». И постепенно они врастают в провинциальную среду, где по утрам по гудку черная лавина людей течет на единственное градообразующее предприятие; где все женщины рыжие, так как это цвет самой дешевой краски в местном сельпо.




Провинция может засосать, проглотить человека независимо от него, но этот вариант можно выбрать и сознательно, и тогда это будет твой последний выбор.

В городках, показанных Шагаловой и Серебренниковым, жизнь ясна и никогда не изменится: утром работа, вечером драка, на Новый год оливье, и ничего менять не надо, а через некоторое время уже и не хочется.

Отчего же стал популярной темой этот уход, исчезновение среди не берез даже, а среди обшарпанных домов, глухих гнилых общежитий, черных проходных? Может быть, потому, что время в этих местах остановилось навечно. Там все как всегда, все как в детстве. А кому же из успешных, востребованных, предприимчивых и безумно уставших от всего этого людей не хочется порой вернуться в детство?

В больших городах ты обречен каждую секунду выбирать одну из расходящихся тропок и всякий раз отвечать за свой выбор. В провинции же все тропинки тонут в болоте и не ведут никуда.



Новое «хождение в народ», точнее, «исчезновение в народе» кажется спасением от чрезмерности желаний и эмоций, от перегрузки требований. Кажется, что, потеряв себя в глуши, можно будет заново себя найти.

Но вот вопрос: найдешь ли себя или мутируешь в новое существо? Миллионы обитательниц небольших городков ежедневно живут свою известную до последнего кадра жизнь: закручивают банки с огурцами, ловко выжимают половые тряпки, зовут детей обедать с понижением интонации на последнем слоге: «Коля-а! Да-а-мой!», чтобы лет через тридцать говорить на скамейке о пенсиях и тех же вечных огурцах и быть уверенной, что и рождение, и смерть не таинство, а закономерность (обмыть, одеть и положить в коляску или гроб), и вообще все заранее знать и ни о чем не думать. Это большое искушение для быстро думающих, быстро живущих, быстро решающих.

Благодаря самостоятельно избранному нищенству духом они мечтают сохраниться и спастись. И эта надежда имеет глубокие исторические корни. По другому анекдоту советского времени, ядерная война закончилась, не начавшись, именно в российской провинции: крылатые ракеты просто утонули в болотах, окружавших поселок Большие Гавнищи.