Смертные грехи Мартина Макдонаха: грех второй

В «Залечь на дно в Брюгге» много разговаривают. Причем о вещах совершенно неприличных

В «Залечь на дно в Брюгге» много разговаривают. Причем о вещах совершенно неприличных

Нет, герои Макдонаха говорят не о сексе — это как раз было бы абсолютно политкорректно. Два часа экранного времени эти гангстеры трындят о грехах и раскаянии, преступлениях и наказаниях. Один, в исполнении Колина Фаррелла, случайно пристрелил маленького мальчика и теперь — чудак, право слово, — терзается муками совести. Верующий католик, он всерьез боится ада. Мало того: режиссер аккуратно подводит нас к мысли, что Брюгге и является для него тем адом, где он обречен повторять свое преступление и бесконечно терзаться раскаянием. Это довольно смелый ход режиссерской мысли, и кое-кто из критиков уже успел припечатать Макдонаха позорным клеймом морализатора. В общем-то, это справедливо. Современное кино как огня бежит морализаторства — а вместе с ним и морали.

В Средние Века, где, кажется, так и остался макдонаховский Брюгге, любили ставить аллегории, где прекрасные девушки изображали разного рода добродетели, а менее прекрасные артисты мужеского пола — грехи. Представим современное кино в виде аллегории. Какие добродетели мы в нем найдем?

Ну, во-первых, любовь к детям. Любовь слепая, ожесточенная, звериная. Классическая завязка любого боевика у героя похитили ребенка, и он начинает рвать всех в клочья. Подвид жанра — «яппи в опасности» — особенно эффектен, так как в нем кровожадным монстром оборачивается тихий и забитый белый воротничок. Зрителю легче легкого примерить на себя его обличье: вот он мирно завтракает с семьей, вот потихоньку горбатится на службе, а в следующий момент воротничок уже сорван, с губ падает пена, руки — по локоть в крови. И все для того, чтобы какой злодей не пролил ненароком слезинку его ребеночка. Других там уж ладно, пусть проливает, а вот мое — не трожь. Мое детище — хочу с кашей ем, хочу масло пахтаю.

Во-вторых, любовь к партнерше. Защищая ее, герой тоже способен порвать врага на части, правда, не с таким энтузиазмом, как за ребеночка. Самый продвинутый в смысле морали жанр — романтические комедии. Они доросли аж до Моисея и активно пиарят его десятую заповедь — не возжелай жены ближнего своего, а типа строй отношения со своей девушкой и будет тебе счастье.

Некоторое время назад более или менее котировалась честность. Активно снимались драмы типа «Фирмы» с Томом Крузом или «Трех дней Кондора» с Робертом Редфордом, где герои чего-то такое разоблачают — козни ЦРУ или происки своих офисных начальников — и получают за это хэппи-энд. Но в «Бойцовском клубе» идея была доведена до логического конца: Финчер на пару с Палаником доказали, что если уж офисный работник будет предельно честен, то он ему придется признаться себе в своей ненависти ко всем офисам и конторам на свете и попросту все взорвать. «Все утопить» — как распоряжался пушкинский Фауст. И на этом с честностью было покончено.

Самый же мощный моральный принцип современного кино вполне ветхозаветный — око за око. От тарантиновской Невесты до триеровской Грейс, от Джейсона Борна и до Джеймса Бонда, — все сверхгерои киноэкрана с беззаветным восторгом и с особой жестокостью отправляют на тот свет тех, кто когда-нибудь перешел им дорогу.

Итак, что мы имеем — любовь к детям, любовь к партнершам и месть. Это, так сказать, три кита современной кинодобродетели. Небогато, прямо скажем. Честно говоря, ничем не отличается от моральных принципов любого млекопитающего — те тоже рвут врагов, посмевших тронуть их детеныша или самку, и до последней капли крови мстят обидчикам. Ницше, предсказавший в свое время приход сверхчеловека, сегодня, увидев этого красавца на огромном киноэкране, испугался бы.

Посмотрите на современного киногероя глазами впечатлительного человека 19-го, скажем, столетия. Он уже читал «Анну Каренину» и «Мадам Бовари», но еще не до конца расстался с верой в бога или в категорический императив. Моральные ценности в его душе обесценились не до конца. И вот он, едва выйдя из машины времени, попадает в темный зал и с удивлением смотрит на огромное сверкающее полотнище, по которому расхаживает богоподобное существо десяти метров росту. Существо ругается страшными словами, активно совокупляется — если только это не фильм для семейного просмотра — и без малейших раздумий пачками отправляет на тот свет обидчиков и случайных прохожих. «Господа, вы звери!» — вот и все, что мог бы пролепетать на это зритель из 19-го века.

Мы бодро сдали в утиль самопожертвование, бескорыстие, сострадание и прочие моральные ценности, которые человечество накопило на своем пути к развитому капитализму. Конечно, воображать себя абсолютно аморальным монстром зрителю приятно. Хотя бы на два часа, сидя в темном кинозале, отождествиться с героем, отстрелить бошки всем врагам и вытравить из себя остатки совести, — удовольствие нешуточное. Однако постепенно приедается и оно. Почувствовав это, самые продвинутые режиссеры мира потихоньку-полегоньку начали морализировать.

Первым тренд застолбил Квентин наш Тарантино, чьи саги из жизни гангстеров и вампиров оказались слегка завуалированными аллегориями о борьбе добра со злом. Вонг Кар-Вай в «Любовном настроении» выдвинул дьявольски смелый месседж — не обязательно, едва влюбившись, прыгать в койку. Мартин Макдонах не отстает от старших товарищей. Смелости ему тоже не занимать: вот так вот открыто и уверенно заявить о том, что маленьких мальчиков убивать не стоит — это дорогого стоит.

Тема морали опасна не только потому, что устарела. Это скользкая, сложная история. Стоит здесь разок сфальшивить, как выходит сплошное неприличие. Так получилось, например, в «Острове» Павла Лунгина, где тема предательства и искупления вдруг разрешается с непростительным, сказочным каким-то простодушием. Да, во время войны герой предал своего товарища, но тот — вот удача-то! — не погиб. В финале они встречаются, и их с головой накрывает слезливый хэппи-энд. При этом предатель еще и неизвестно за какие заслуги получил чин святого и чудотворца. Возьмись Лунгин за экранизацию Евангелия, у него бы там Иуда не повесился, а спокойно дождался бы воскресения Христа и стал бы «почетным святым и великомучеником».

Но если режиссер избежит этой опасности — не впадет в морализаторство, а всерьез заинтересуется моралью, — то фильм может получиться презанимательный. Что и доказал «Залечь на дно в Брюгге». Оказалось, что Страшный суд, заседания которого проводятся в пространстве человеческой души, — это самое интересное действо. И оно касается каждого из нас.