О киношоке

Снова о «Морфии»: зачем Балабанову нужны отрезанные ноги, объясняет ЮРИЙ ГЛАДИЛЬЩИКОВ

В ряду шокирующих фильмов прибыло. К появившимся в последнее десятилетие «Острову» Ким Ки Дука, «Необратимости» Гаспара Ноэ, к незнакомым нашим киноманам японским «Органу» и «Банкету нелюдей», а также балабановскому «Грузу 200» добавился балабановский же «Морфий». Даже я, грешным делом, отвернулся от экрана, когда главный герой — юный врач, от лица которого написал «Записки» писатель Булгаков, — ампутировал на экране то кровавое месиво с осколками костей, которое некогда было прекрасной ножкой деревенской красавицы.

«Даже я» — сказано не вполне честно. Это только кажется, что когда человек из-за своей профессии (да и удовольствия ради) смотрит много-много фильмов, то привыкает ко всему и спокойно переносит расчлененку на экране, зная, что снимали понарошку. У меня с годами болевой порог при просмотре фильмов не повысился, как следовало ожидать, а почему-то понизился. Прекрасно помню, как я это понял — на сеансе упомянутого «Острова». Я уже был наслышан, что во время первого показа фильма на Венецианском фестивале кто-то упал в обморок. Но уж меня-то врешь-не-возьмешь! — бахвалился я перед собой и с гордым презрением поглядывал на соседей по залу, которые при первых же намеках на крутые подробности уперлись глазами в пол. Однако когда юноша из фильма проглотил рыболовные крючки вместе с леской и потащил их из себя вместе с внутренностями, я резко ощутил потребность выскочить в фойе и купить бутылку воды. Что и сделал.

Еще помню пренеприятнейшую историю, которая случилась со мной на Каннском фестивале на фильме Клер Дени с очень удачным для такого случая названием «Что ни день, то неприятности». В каннской программке возле названия фильма стояла звездочка, адресовавшая к сноске: фильм не рекомендуется тем, кто страдает сердечными болезнями либо нервными расстройствами. Сдуру не придав ей значения, я забрался в самый центр ряда с очень узким проходом. Фильм, между тем, философский. Он о людях, которые в ходе каких-то экспериментов обрели гиперсексуальность вкупе с необоримым инстинктом пожирать партнера во время любовного акта. Когда героиня сексапильной Беатрис Даль начала натурально есть юношу, хотя тот пищал сильнее, чем поглощаемая живая устрица в фантазиях голодного мальчика из рассказа А.П. Чехова, я начал с тоской озираться и с ужасом понял, что из моего ряда, как назло, никто уходить не собирается. Так и домучился до конца.

Попади «Морфий» в Канн, он бы тоже, несомненно, получил примечание в виде угрожающей звездочки. Три из последних четырех фильмов Балабанова — «Жмурки», «Груз 200» и «Морфий» — полны шокирующих эпизодов (в «Жмурках» они все, правда, смешные), что заставило наиболее бескомпромиссных представителей нашей кинокритики заговорить о балабановской страсти к патологии, о гнильце и пр. Эти представители, впрочем, и милейшего фон Триера называют больным уродом.

И впрямь: иногда возникает ощущение, будто Балабанову попросту нравятся шокирующие эпизоды — кровавые либо сексуальные. Вспомним знаменитые моменты порки из его декадентского фильма «Про уродов и людей». Отвратительная бабка лупит розгами по прекрасным женским ягодицам, а специально нанятый фотограф-оператор это снимает и снимает: сначала допотопным фотоаппаратом, а потом — на примитивную кинокамеру. Сомнения в том, что у Балабанова здоровая психика, иногда высказывают и люди серьезные, не озабоченные заодно здоровьем фон Триера. Известна история, как после премьеры «Груза 200» на «Кинотавре» на пресс-конференцию Балабанова, как простой трудяга от кинопроцесса, пришел не кто-нибудь, а отборщик Каннского фестиваля, один из лучших знатоков современного кино Жоэль Шапрон. И, подняв руку, задал свой вопрос: не намерен ли теперь Балабанов снять натуральное снафф-муви — т. е. фильм, в котором для удовольствия садистов, маньяков и извращенцев реально убивают людей перед камерой.

Но все-таки я уверен, что обвинения по отношению к Балабанову беспочвенны. (Имей они под собой почву, я все равно ему не судья. Я не врач, тем более не юный, и уж, конечно, не психолог, как известная посетителям этого сайта Жанна Сергеева.) Скорее, Балабанов — мастер эпатажа. Эпатажа расчетливого, которым пользуются многие мастера современного кино. Трижды упомянутый фон Триер, между прочим, тоже. Шок, как и откровенный секс на грани порно, это такая черная метка, которую некоторые современные режиссеры посылают зрителю, чтобы отделить овец от козлищ, своих от случайных, киноманов — от публики массовой. Если зритель при виде черной метки в ужасе уносится из зала — туда ему и дорога. Мы работаем ради тех, кто остался. Шокирующие эпизоды, как мне кажется, иногда задумываются и вставляются в фильм только потому, что режиссер жаждет подчеркнуть: мой фильм следует считать авторским, не относящимся к презренному мейнстриму. Причем не только к коммерческому, но и к фестивальному: на фестивалях тоже есть свой мейнстрим, утомительный, политкорректный, предсказуемый от первой до последней строки диалогов. Его особенно много на политически ангажированном Берлинском кинофестивале.

Кроме того, кто-кто, а уж Балабанов, на мой взгляд, никогда не использует шок ради шока. Одна из трактовок фильма «Про уродов и людей», в котором порют перед камерой голеньких дамочек: режиссер демонстрирует изначальную связь кинематографа с пороком. Эта тема связи кино с пороком отыграна и в финале «Морфия» (подробностей не выдаю) — впрочем, как трактовать. В «Грузе 200» маньяк-милиционер — символ прогнившего, явно ненавистного для Балабанова СССР. Кстати, мы только сейчас начинаем узнавать, какое же огромное количество беспощадных монстров водилось на территории Советского Союза, где наличие маньяков не признавали и скрывали. Чикатило — всего лишь один из многих. Причем на счету у каждого десятки жертв, тогда как Джек-Потрошитель, которого до сих пор с ужасом вспоминают в Англии, зарезал в конце XIX века «всего лишь», кажется, шестерых проституток.

Многоэтажный шок в «Морфии» тоже оправдан сюжетом. Фильм, в сущности, о том, как окружающий мир ломает человека. Как мир способен сломать даже сильного, просто очень молодого и еще не готового к тем испытаниям, к той зимней тьме, к той революционной бредятине 1917 года, к тем кошмарам врачебной практики, которые на него свалились. Если доктор видел весь этот кошмар своими глазами, то и мы должны его увидеть, чтобы понять, почему с доктором произошло то, что произошло. В конце концов, все эти кошмары взяты из Булгакова. А еще известно, что молодой доктор Булгаков, оказавшись в реальной ситуации юного врача, тоже не выдержал испытания: рассказ «Морфий», который соседствует с циклом «Записки юного врача» и повествует о другом молодом докторе, который от всего пережитого сел на иглу, во многом автобиографичен.


Еще по теме:
Виктория Никифорова. Новый фильм Балабанова
Книга Гладильщикова

Ссылки

• Виктория Никифорова. Новый фильм Балабанова
• Книга Гладильщикова