Гарри Бардин: «Мы со страной идем в разные стороны»

Классик российской анимации, отметивший 70-летний юбилей, о военном детстве, советской цензуре и бездарных нулевых

Имена:  Гарри Бардин

​11 сентября свой 70-летний юбилей отметил один из самых известных русских мультипликаторов Гарри Бардин. Пожалуй, сложно назвать другого аниматора имеющего такую всеобъемлющую и разностороннюю славу. Широкий зритель обожает его «Летучий корабль», интеллектуалы ценят Бардина за философские притчи вроде «Адажио», профессионалы и фестивальная публика превозносит

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

«Выкрутасы» (фильм получил, в частности, Золотую пальмовую ветвь), для социально-активных людей событием стал «Серый волк энд Красная шапочка», а многие психологи считают его «Чучу» чуть ли не лучшим русским фильмом для детей, снятым в 2000-е годы. И все это неудивительно — очень разносторонний человек, Бардин успел за свою жизнь поработать слесарем, актером, писателем и журналистом, пожил в разных городах и странах. По случаю юбилея МАРИЯ ТЕРЕЩЕНКО расспросила Гарри Яковлевича о его жизни.


— Вы родились сразу после начала Великой Отечественной. Наверное, первые годы вы не помните...

— Нет, я помню. Не так, как Лев Толстой — он помнил грудь своей кормилицы. Но первое воспоминание — полтора года. Меня несли на руках и передавали в окно маме — туда, где она работала. И я помню расположение столов в комнате. Это было в Чкалове — нынешнем Оренбурге, — куда последним эшелоном дед вывез нас из Киева. Папа уже был на фронте. Он 22-го июня сразу пошел в призывной пункт. И я с ним познакомился только через три года, после Сталинграда, когда ему дали два или три дня отпуска. Это был Новый год, Оренбург, елка в центре города — и я помню марш из «Аиды», который звучал на площади. Я помню эту музыку, запах папиных папирос — впечаталось на всю жизнь.

Фильм Гарри Бардина «Чуча»


— Как ваша семья жила после войны?

— Жили тяжело, как все. Отца в конце войны отозвали с фронта в город Энгельс, там была школа связи и готовили кадры для фронта. Мы жили в продуваемом всеми ветрами бараке. Был неурожай в Поволжье, засуха, голод. Все детство я хотел есть. Потом, в 1946-м году, родилась моя сестра, и я помню, как мне давали доскребывать дно кастрюли от ее манной каши — это было самое большое удовольствие. А потом отца перевели в город Лиепая на балтийский флот — он был моряк, морской офицер — тогда-то мы как оккупанты и наелись.

— А мама кем была?

— Мама была бухгалтером, а потом уже — домохозяйкой. Она была мамой. У нее была самая высокая должность. И мама была всегда рядом.

— У многих людей, которые прошли войну и этот жуткий голод, сохранилось особенное отношение к еде. У вас такое тоже есть?

— Да, конечно. Когда я делал студию, где мы с вами сейчас сидим, то первое, что я сделал — это столовую. У нас еще не было ни камер, ни осветительных приборов, а столовая уже была — чтобы людям, которые приходят, моим товарищам, было сытно и уютно.

— Значит, в школу вы ходили в Лиепае?

— Да. Я там поменял много школ. Я отучился в одной школе первый класс, потом мы переехали, и я пошел в школу ближе к дому. Это была 5-я средняя школа, в которой половина была латышская, а половина русская. И на переменах были жуткие битвы каштанами. Нас не любили.

— И до сих пор, я слышала, не любят…

— Наверное, есть за что. Потому что мы принесли туда не самые лучшие наши порядки. Там была честность, там не было пьянства. А мы принесли и воровство, и пьянство. Так что мы многому их научили, предварительно раскулачив, кого-то выслав в Сибирь… Есть за что нас не любить. Но при этом во дворе, на бытовом уровне, были друзья латыши, и мы играли, и я знал латышский язык, говорил на нем с ребятами.

— С друзьями не было проблем? Учитывая, что вы часто переезжали?

— Да, одно время мы часто переезжали. Но потом переехали уже в военный городок, и там была замкнутая территория, где все знали друг друга. И мы сохранили наше братство до сих пор. В основном мои одноклассники расселились сейчас в Санкт-Петербурге. Когда я приезжаю туда, то «свистать всех наверх!» и мы встречаемся. Отношения сохранились очень теплые.

— Вы хулиганили в детстве?

— Хулиганства были такого рода: два гвоздя в розетку, сверху клали третий гвоздь — короткое замыкание в школе, и полная утренняя темнота. А когда стали старше, когда пошли влюбленности, стало намного серьезнее. Мы на стул закрывали дверь класса, открывали окно и уходили на дамбу. В основном это наступало с периодом весеннего брожения в умах, когда оживали мухи и летали по классу с привязанной к ним длинными нитками.

Во мне всегда что-то бурлило… Я поэтому был активным в общественной жизни школы, я был секретарем комсомола и выпускал стенгазету, делал световую газету…

— Это как?

— Это я смывал фотопленку и потом чертежным перышком рисовал на кадриках карикатуры на учеников и учителей. И на эпидиаскопе, на школьных вечерах, со своими комментариями это демонстрировал. Еще делал радиогазету — у нас была радиофицированная школа. Теперь я понимаю — это была подпольная режиссура, еще никем не выявленная.

— А после школы сразу стали в театральный поступать?

— Нееет. Я хотел быть актером, но родители меня готовили к серьезной профессии — видели меня инженером. Я сам ничего такого не видел, но был послушный сын и поступал, куда они хотели. В архитектурный в Киеве. В результате на черчении получил двойку. И пошел работать на завод в Лиепае. Стал слесарем-инструментальщиком и учился делать штампы. Чтобы потом всю жизнь стараться их не делать.

Два года там, потом отец попал под хрущевское сокращение «миллион двести» (реформа армии — OS), не дослужив буквально полгода до 25 лет, и с маленькой пенсией оказался в Киеве, откуда призывался. Там по закону нам дали квартиру, и еще год я проработал на заводе в Киеве. И тогда уже решил поступать все-таки в театральный, поехал в Москву, но приехал поздно. Я попал во второй поток, меня узрел на прослушивании Ролан Быков и хотел задействовать в фильме «Семь нянек» — на роль, которую сыграл в итоге Владимир Ивашов. Я позвонил домой, сказал папе, что так и так, мне предлагают сниматься в кино. Он: «А когда ты в армию пойдешь?» — он считал, что это святая обязанность. И я, в общем, не пытался увиливать — потому что если бы кто-то в 1941-м не пошел в армию, то меня бы на свете не было. Поэтому я пошел, еще три года отбарабанил в армии и после этого уже поступил в школу-студию МХАТ. И эти четыре года были одними из самых счастливых в моей жизни.

— Почему?

— Атмосфера. По сути это было как Царскосельский лицей.

— Вы так стремились быть актером… Почему?

— Актерство сидело во мне и требовало выхода. Я всю жизнь всех пародировал. Где бы ни был — в школе, на заводе, в театре. Капустники, самодеятельность. Но это все оказалось к месту — и актерство, и пародия. А еще я лепил, резал по дереву, много рисовал, пел (и пою), танцевал… всего понемножку. Нужна была только точка преломления — и ею оказалась мультипликация.

— Но тем не менее, мультипликация была не сразу. Вы еще довольно долго актером служили, да?

— Да. После школы-студии меня позвали работать в Ленком. Я пришел, посмотрел спектакль, где играл Коля Караченцов и Боря Чунаев — наши выпускники, которые на год раньше меня школу студию МХАТ закончили. Спектакль назывался «Жених и невеста», это было очень слабо, я ужаснулся и подумал — нет, лучше туда, где я ничего не видел. Так я попал в Театр Гоголя. Пять лет там отработал. Разочаровался — не вообще в театре, но в этом театре — и ушел в никуда. И это было хорошее время. Мне было 32 года. Я был разведен, но не женат, ответственность была только за одно брюхо, я был снова голоден, но при этом свободен, и это побуждало меня к поиску. Проверял, что я могу. Писал радиорекламы, писал «АБВГДейки» — десять было Успенского, а одиннадцатая, двенадцатая были уже мои. Еще — озвучивал мультфильмы, и мне так это понравилось, что я начал писать сценарии. Потом предложил Василий Ливанов совместно сделать пьесу для Театра Образцова. А так как пьеса требовала шлифовки, то Сергей Владимирович Образцов хотел, чтобы кто-нибудь из нас был рядом с ним. И предложил мне быть режиссером-сопостановщиком.

Так я стал режиссером в Театре Образцова, полтора года общался с Сергеем Владимировичем — и это было счастье. Школа-студия МХАТ и потом Театр Образцова.

Мы недолго вместе работали с Сергеем Владимировичем, но потом еще общались. Помню, как он звонил мне из больницы уже перед смертью: «Знаете, Гарри Яковлевич, надо умирать в шестьдесят». Я говорю: «Почему?» Он: «В шестьдесят на могиле еще могут сказать “Он столько мог еще сделать! И вот ушел от нас”. А что про меня скажут? Я все сделал».

— Очень запутанная у вас дорога к мультипликации была. Как же вы все-таки стали анимационным режиссером?

— «Союзмультфильм» предложил мне поставить по одному из сценариев мультфильм. Пользуясь тем, что я режиссер по трудовой книжке. Это была, конечно, авантюра страшная. И я до сих пор не понимаю, почему я уверовал, что я смогу. Но я сделал свой первый мультфильм «Достать до неба». У меня была ассистентом режиссера Лия Павловна Ковалевская — очень жесткий человек, прямолинейный, но при этом добрый. Она прошла войну и была медсестрой на фронте. И вот она мне в этой профессии технически рассказывала какие-то вещи, которые я не мог знать.

Все происходило, конечно, не под овации коллег с «Союзмультфильма», потому что для них я был чужаком. Приходил, озвучивал, что-то рассказывал смешное, потешал — и тут нате, режиссер. К этому шли десятки лет. Поднимаясь по профессиональным ступеням, они достигали момента, когда их одаривали постановкой. А я ее получил как подарок судьбы.

Я запомнил сдачу — худсовет. Недоброжелателей было достаточно. Но там был Иван Петрович Иванов-Вано, которого я считаю своим крестным отцом в мультипликации. И вот после показа он встает и говорит: «Я слышал, что какой-то Бардин “пришел с улицы”… Так вот. Я учу своих студентов пять лет, и они после этих пяти лет “вот гвоздь, вот подкова, раз-два и готово”, а тут пришел профессиональный режиссер — и я поздравляю студию с приобретением». После такой характеристики возразить было уже невозможно — тем более Иванову-Вано, который был патриархом. Это произошло в 11:50 10 октября 1975. И в эту же минуту родился мой сын Павел.