«Импорт-экспорт»: за и против

В новом фильме Ульриха Зайдля - стариковские памперсы, дешевый секс, жизнь как она есть и смерть во всей красе

Имена:  Ульрих Зайдль

Веронике Хлебниковой (ЗА) игровая картина скандалиста-документалиста очень понравилась, а вот Ян Левченко (ПРОТИВ) решил, что Зайдль выдохся

ЗА

Люди, по Ульриху Зайдлю, делятся на две категории. Одни принимают непристойные позы. Другие делают то же самое, но пытаются скрыть это и от себя, и от других.

Украинскую медсестру Ольгу нагибают обстоятельства. Пока ее коллеги-медики униженно склоняются к окошку кассы за нищенской зарплатой, Ольга находит работу на порносайте, где ее и вовсе ставят «раком». В этой позе, полагает режиссер, находятся все безработные, бесправные, безъязыкие. Иногда поза зовется «топ-менеджер» или «рантье», но про это Зайдль уже снимал. Теперь его внимание приковано к тем, кто моет туалетные комнаты. В России их теперь, кажется, называют швабра-леди. Ольга сбегает из страны и становится такой памперс-фрау в венском доме престарелых.

С австрийской стороны в той же униженной позе проживает свою жизнь Пауль. И хотя он истинный ариец, богатырь и безработный искатель гармонии, местные турецкие меньшинства связывают его голого на подземной стоянке, в общем, тоже «раком». Других поз австриец Ульрих Зайдль за свою долгую жизнь в документальном кино не приметил. Среди товарищей по цеху, которые как раз упражняются в том, чтобы не замечать ни этих поз, ни их однообразия, Зайдль один упорствует в прямохождении и гигиене колен.

Привычка наблюдать помогает ему избегать в игровом кино поверхностных суждений о том, какова жизнь, или причислять ее к определенному жанру. Из фильмов Зайдля не почерпнешь определенного вывода: трагична действительность или «все поправимо». Он лишь свидетельствует, что той или иной эмоциональной окраской пейзажи и интерьеры обязаны тем, кто их переживает. Возьмешь в герои комических персонажей, трикстеров, и мрачная картина мира сменится действительностью, в которой непристойные позы только поначалу ужасают, а потом вызывают смех.

Но Ольга и Пауль — не просто комические персонажи. Они — действующие лица сказочного сюжета «как дурак за чудом ходил». Они замечательно нелепы, отважны и, в общем-то, неуязвимы. Их стойкость и нелепость одомашнивают пространства, традиционно воспринимаемые как жуткие и опасные; оба героя уверенно перемещаются по своим параллельным орбитам и нигде не пропадают. Многие бы закричали «ад!» при виде многоэтажных руин на окраинах Словакии, где обитают цыганские банды. Но с Паулем, везущим в эти унылые места ветхие игровые автоматы и дурацкие контейнеры с жевательной резинкой, туда не страшно сунуться. И точно: эпизод в цыганском гетто выглядит анекдотом а-ля Кустурица.

Не что иное, как черный анекдот и клоунада, — выходы Ольги на арену дома престарелых. Монотонное бормотание, шамканье, лепет и тик стариков, засунутых в аккуратные койки, Зайдль аранжирует как сардонический рэп, в котором слово «смерть» (Tod) — всего лишь один из элементов безотчетного старческого звукоподражания: губами — «шлеп», челюстью — «клац», выдохом — «Tod». Формально игровой, по сути — документальный «Импорт-экспорт» не играет в этическую объективность и тем самым достигает не нравоучительного, а художественного результата. Этим и отличается все великолепие возможностей документального кино от захватанных штампов игрового.


ПРОТИВ

После «Собачьей жары» австрийский документалист Ульрих Зайдль шесть лет искал, с чем бы таким вернуться в игровое кино. И вот вернулся. Почти что ни с чем.
Как все одаренные люди, работающие в неигровом кино и сознающие его условность, Зайдль снял в свое время «Собачью жару», чтобы продемонстрировать постановочный, имитационный характер «объективного» зрения.

«Потери неизбежны», «Животная любовь», «Закадычный друг» — эти и другие ленты Зайдля, снятые в девяностые годы, последовательно преодолевали табу документального кино. В «Собачьей жаре» шесть новелл о тщетности и убожестве существования казались снятыми с нечеловеческой точки зрения. Возможно, так на мир смотрят ангелы — правда, более заносчивые, чем Дамиель и Кассиель из «Неба над Берлином» Вима Вендерса. Отсюда и шок, вызванный полным отсутствием оценок происходящего в фильме. Надругались над блаженной — Бог простит. Окунули училку в унитаз — Бог с ней совсем. Человек грешен. Жизнь ужасна. Спасения нет. Кто бы спорил.

«Импорт-экспорт» — все о том же, но «с последней прямотой». Медсестра Ольга бросает мать и дочку в безнадежном украинском городке и едет в Австрию, чтобы после нескольких неудач прибиться уборщицей к дому престарелых и погрузиться в настоящие катакомбы отложенной смерти с провонявшими памперсами, чмокающими ртами, нервным тиком и спятившим персоналом.

Молодой австриец Пауль теряет работу охранника, болтается без дела, клянчит деньги и в итоге соглашается сопровождать отчима в его сомнительной «командировке» в Словакию и Украину. Они везут восточным соседям допотопные игровые автоматы, и отчим — жалкий стареющий мачо — предвкушает, как оторвется с голодными, на все готовыми славянскими девками. Отчасти так оно и происходит — в убийственных декорациях ужгородского бара, в гостиничном номере, где девчонка лет шестнадцати показывает иностранцам все, что умеет.

В это время Ольга планирует поправить свое положение, выйдя замуж за старика по имени Эрих, но тот, как водится, умирает. Пауль, в котором внезапно проявляется что-то человеческое, сбегает от отчима в никуда. Беспросветно-просветительское кино заканчивается словом «смерть», которое методично выплевывает выжившая из ума постоялица дома призрения. Собственно, ничего другого и не прогнозировалось.

Все это скучно, как велотренажер, предсказуемо, как обороты педалей, и точно так же никуда не ведет. Скверна заполняет поры обреченной на гибель цивилизации. Везде одно и то же. Нищий и дикий Восток не имеет ресурсов для возрождения. Люди бегут оттуда на благополучный технологичный Запад. Запад ломится от богатства, но не имеет смысла существования. Поэтому вместо веера новелл остаются две — параллельные, так ни разу и не пересекшиеся истории скуки, ужаса и отвращения. Некуда бежать. Не к чему стремиться. Некого любить. Нечем любоваться. Собственное самоповторение Зайдль возводит в принцип. Это чистый концептуальный жест, не предусматривающий развития. Так нам и надо. Всем, всем, всем.