За и против: «Игла Remix»

ГЕОРГИЙ МХЕИДЗЕ и МАРИЯ КУВШИНОВА о новом фильме с Виктором Цоем в главной роли

Имена:  Василий Пичул · Виктор Цой · Иван Охлобыстин · Рашид Нугманов · Сергей Дебижев

В российский прокат вышел фильм Рашида Нугманова «Игла Remix» — новая версия известной картины 1988 года, в которой свою единственную большую роль в кино сыграл Виктор Цой. Его герой — загадочный Моро, который возвращается в родной город после некоторого отсутствия и встречает много старых и новых врагов.

ГЕОРГИЙ МХЕИДЗЕ не нашел в картине никаких особенных достоинств, но воспользовался премьерой, чтобы поговорить о Цое как о нашей первой глянцевой рок-звезде. МАРИЯ КУВШИНОВА, напротив, считает «Иглу Remix» важным и нужным напоминанием о потерянном поколении российских режиссеров.


ПРОТИВ

Георгий МХЕИДЗЕ

Уже с первых кадров фильма «Игла Remix» очевидно, что получить удовольствие от картины может либо фанатичный поклонник Виктора Цоя (которому сколько ни показывай кумира, все мало), либо зритель, хорошо забывший оригинал. Впрочем, сам режиссер Нугманов, к его чести, не делает попыток убедить аудиторию в новизне своего проекта — напротив, искренне сообщает, что все материалы, не вошедшие в фильм, давно были уничтожены, так что даже «киноманам» (не путать с синефилами) никаких откровений ждать не стоит.

«Ремикс», по сути, выполняет две второстепенной важности задачи: воплощает в жизнь давнюю мечту Нугманова подчистить и реставрировать оригинальную картинку и знакомит поколение хипстеров со знаковым для их родителей художественным высказыванием. Нынешняя мода на эстетику поздних 80-х пришлась тут как нельзя кстати.

В коллективном сознании «Игла» (1988) в обойме перестроечного «проблемного» молодежного кино находится в первой десятке, но не возглавляет ее, явно уступая не только «Ассе» (1987), но даже, скажем, «Маленькой Вере» (1988).

На деле же, в 1989 году это был настоящий хит: снятую в Алма-Ате менее чем за $100 тысяч «Иглу» посмотрели более 30 миллионов зрителей, при том что она шла по Союзу вторым экраном. После почти синхронного релиза «Иглы» и альбома «Группа крови», собственно, и возник феномен «киномании» — самого массового движения рок-фанатов в России, конкуренцию которому только долгие годы спустя смогли составить армии «Алисы» и группы «Король и шут».


Если не считать сомнительной привнесенной линии со Спартаком — Башировым, теперь оказавшимся организатором подпольных боев без правил, а также нехитрого трюка с перестановкой финальной сцены (который достоин скорее вгиковского дипломника, чем мастера с четвертьвековым стажем), никаких заслуживающих упоминания новаций в «Ремиксе» нет. Хотя есть немало трогательных мелочей не очень понятного назначения.

Рисованная поверх пленки мультипликация работы питерского авангардиста Жени «Дебила» Кондратьева (того самого, что разрисовывал сны Бананана в «Ассе») заменены на похожую в общем-то графику арт-директора «Допинг-Понга» Димы Мишенина. Вставлен фрагмент цоевского квартирника, коротенький кусочек домашнего видео, где звезда упражняется в боевых искусствах, и эпизод с его папой, Робертом Цоем, в домашнем интерьере. Зачем-то возник антиалкогольный манифест в финале и появилось несколько совсем уж неоправданных кадров с Мамоновым в его нынешнем виде, вызывающих пугающее ощущение, что его антигерой Артур Юсупович вдруг ни с того ни с сего прямо на экране постарел на четверть века.

Два, пожалуй, самых забавных нововведения — подробно показанная в разрезе машинерия извлечения «двушки» из телефона-автомата (нынешним зрителям, впрочем, навряд ли необходимая) да метафоричный план с доктором — Мамоновым в шубе Деда Мороза, украшающим новогоднюю елочку иглой от шприца.

Иными словами, творческая задача (помимо реставрации старой пленки) исчерпывалась двумя пунктами: освоить скромный бюджет, выделенный под годовщину смерти певца да подогнать месседж сиквела к бесхитростной формуле «Цой жив».

Однако проблем для зрителя реанимация картины создает много больше, чем решает, — и в первую очередь (как и в случае с совсем уж катастрофическим «2-Асса-2») оттого, что невозможно не отметить: оригинальные сцены честнее, точнее и элегантнее, чем доснятые сейчас.

Контраст между старой «Иглой» и нынешними досъемками местами становится мучительным. Даже самому толерантному сознанию невозможно совместить трусоватого Спартака — Баширова в промасленной спецовке и его нынешнего героя в смокинге и с фатоватыми диллинджеровскими усиками! В общем, формулировка из секретного архива Спартака — «развести на мечту» — вполне подходит и к самому «Ремиксу».

Тем, кто не относится к категории циников, хихикающих на фразе «В красном углу ринга — Эпштейн!», могут не особенно сосредоточиваться на том, что происходит на экране. Благо, реинкарнация Виктора Цоя в образе супергероя и борца с наркобизнесом в нынешнем культурном контексте дает повод для некоторых философических спекуляций, могущих оказаться интересней самого фильма.

Титры фильма Сергея Лобана «Пыль»


За прошедшую с 1989 года эпоху «Игла» породила целый веер отсылок и интерпретаций: от провокативной экзистенциальной драмы Сергея Лобана «Пыль», где почти незаметный в фильме Нугманова протестный вектор был усилен до максимума (метафорой чего стала песня Цоя «Мы ждем перемен», исполненная на титрах в сурдопереводе, то бишь для глухонемых), до пародийного боевика Глеба Михайлова «Черный фраер» — уникального, жестко романтичного памятника перестроечной дворовой эстетики, который открыл зрителям двойников «Кино» — киргизскую группу «Vиктор».

«Черный фраер» Глеба Михайлова


Кажется, именно Михайлов, беззастенчиво смешавший символику «Иглы» и «Брата», первый намекнул, что именно из цоевского Моро вырос балабановский Данила Багров, новый герой новой страны, немногословный и уверенный, а точнее, заменяющий никчемные слова однозначной четкостью продуманных действий. Вот это отсутствие у Моро рефлексии и сомнений сейчас больше всего бросается в глаза при пересмотре «Иглы». Цою удалось выстроить образ положительного супермена без страха и упрека даже в фильме, для такого персонажа не очень-то предназначенном, но что именно помогло ему это сделать? Талант, харизма, упорство или просто удачное стечение обстоятельств?


Фильм Рашида Нугманова снимался в Алма-Ате осенью 1987 года, как раз после возвращения Цоя и «Кино» из первой в жизни загранпоездки — во Франции у группы вышел диск-гигант. «То, что “Игла” появилась на экранах в 1989-м и Цой превратился в национального героя — ирония того времени, результат ломки прогнившей идеологической системы, — полагает сам Нугманов. — Не будь перестройки, фильм так бы благополучно и пылился на полке по сегодняшний день».

Именно после премьеры у группы начинается принципиально новая жизнь: Александр Липницкий знакомит Цоя с Юрием Айзеншписом (по настоятельной просьбе последнего). «Я его разыскал и убедил работать со мной, — вспоминал Айзеншпис в своей автобиографии “Зажигающий звезды”, — убедил, что человек я в музыке неслучайный. Конечно, Цой и группа “Кино” и до нашей встречи были известны, но в кругу поклонников ленинградского подвального рока. А я решил из него вылепить рок-звезду. И это удалось».

Для Айзеншписа, вышедшего на свободу после почти 17-летнего тюремного заключения, «Кино» оказалось великолепным шансом для реализации накопившейся энергии и амбиций. Современники вспоминают, что он тут же погрузился в организацию гастролей и телешоу, как будто никакой зоны не было и в помине. На его стороне оказалась и супруга Цоя Наталья Разлогова (сестра известного киноведа), охарактеризованная Айзеншписом как «эстет из киношных кругов» и тоже полагавшая, что имидж начальника котельной «Камчатка» давно пора менять на образ глянцевого секс-символа.

Однако удивительно другое: то, с какой готовностью питерская рок-икона согласилась стать полигоном для отработки продюсерских ходов Айзеншписа, или, говоря словами самого Юрия Шмильевича, «из голодного и злого Цоя стать вальяжным и загадочным». Такое превращение было бы невозможным, не совпадай оно с амбициями самого певца.

«Цою очень важно было знать, что модно в данный момент, — вспоминает Константин Кинчев. — Он еще в 1985 году мне с гордостью заявлял, что они, мол, самая модная группа. Не хочу сказать плохо, но конъюнктуру Цой очень чувствовал. Все, что модно, он отслушивал, отслеживал и анализировал. “Ласковый май” в моде — значит, надо что-то и оттуда взять. Я помню, мы как-то у Липницкого встретились, поехали на дачу, и он мне говорил, что он все рассчитал: сейчас они на какое-то время пропали, затихарились, а потом у него выйдет фильм, и пойдет совершенно ломовой подъем. Все будет круто. Это еще перед “Иглой” было. И в общем, он все правильно рассчитал».


Фильм Рашида Нугманова «Йя-Хха»


Последнее стало очевидно год спустя, когда Виктор Цой по итогам зрительского голосования был признан актером года (обогнав Смоктуновского).

Иными словами, Рашид Нугманов не создал на экране героя поколения, но угадал его, взял уже готовым. «“Игла” не была написана для Виктора, — вспоминает Нугманов. — Фильм уже был в производстве, когда худсовет не принял пробы от прежнего режиссера и предложил сделать картину мне. Я согласился при условии, что изменю весь актерский состав. Мы с Виктором были друзьями, я снимал его еще в моем первом фильме “Йя-Хха”. Я сразу заявил худруку “Казахфильма”, что Виктор идет на главную роль — в тот же день, когда мне предложили этот проект».

В итоге интересы режиссера и рокера полностью совпали. Одному требовался герой боевика, другой отчаянно хотел им стать. «Цой пафос любил, — говорит Кинчев. — Он чувствовал себя звездой и старался этому соответствовать. Ездил только на машине с затемненными стеклами. Не удивлюсь, если у него и телохранители были. Не помню, в Красноярске или Новосибирске он заявил: “Я на сцену не выйду — зал неполный”. Так в зале такое началось, что их там чуть не убили. Заносило его, это точно».

При этом все исходные данные для зажигания сверхновой звезды у Цоя были — от поэтического таланта до сценической харизмы. Джоанна Стингрей вспоминает, как в 1989 году в Калифорнии после показа «Иглы» он сыграл концерт перед голливудскими селебритиз: «Хотя они не понимали ни слова, энергия Виктора, страсть его песен их захватила».

«Как-то мы с Цоем говорили о литературных и прочих кумирах, и я упомянул своего любимейшего Дон Кихота, — рассказывает Артем Троицкий. — “Нет, это не мой персонаж, — сказал Цой, — он не сконцентрирован, он слаб”».

Играя Моро в «Игле», Цой старательно выписывает минимализмом пластики и реплик другого — своего — персонажа, который делает выбор в пользу героизма, а не созерцания, решительности, а не рефлексии. Вероятно, он считал, что именно этого и ждут слушатели от рок-музыканта. Однако специфическая традиция русского рока не предусматривала появления подобных образов. «В Нью-Йорке мы давали интервью для журнала Premiere, — вспоминает Нугманов, — и корреспондент спросил Цоя: “А в чем, если одним словом, вы видите разницу между московским и ленинградским роком?” Он сказал тогда, что ленинградский рок делают герои, а московский — шуты».

Вся линия Моро в «Игле» сейчас читается как кричащий, яростный, настойчивый отказ быть шутом, клоуном с гитарой из подвальной кочегарки. Отсюда и увлечение Цоя (в жизни совсем не любившего драться и избегавшего стычек) Брюсом Ли — актером, всю жизнь игравшим только себя самого и одним только этим превратившим второразрядные боевики в культовые хиты.

«Витя садился и не отрываясь пересматривал все фильмы с Брюсом Ли, какие только в тот момент оказывались в доме. “Входит дракон” смотрел как минимум раз пятнадцать, — рассказывает Борис Гребенщиков. — Мы тогда так накинулись на фильмы с Брюсом Ли, что даже ездили специально в Москву, чтобы посмотреть у друзей на видео какой-нибудь его фильм. Это было так существенно и для него, потому что образ Брюса Ли был совершенной альтернативой бесхребетности и пошлости, царившей вокруг. Поэтому на Витьку и на нас с Сергеем Курехиным это повлияло очень сильно. И поскольку Цой фактурный, то между ним и Брюсом Ли разницы почти нет. Он научился безукоризненно держаться брюсовского стиля и использовал это на сцене».

Экран оказался для Цоя первым шансом на воплощение его многолетней мечты о героическом образе. Негромкий музыкант, который (по словам первого официального «киномана» Владислава Шебашова) «пел про портвейн, но сам попивал чаек»; скромный любитель боевиков на видео, у которого (по выражению первой жены Марьяны) «из "поясов" был только ремень на штанах», он наконец-то нашел канал, через который можно было выплыть к вожделенной модности и успеху. Благо, способности для такой волшебной трансмутации у Виктора были с детства: уж что-что, а перевоплощаться он любил и умел. «У Цоя были хорошие склонности к пародированию, — рассказывает товарищ Цоя Андрей Панов. — Он неплохо пародировал советских исполнителей — жесты, манеры... Особенно он любил Боярского. И Брюса Ли, но это уже потом. А с Боярским было заметно очень. Он ходил в театры, знал весь его репертуар, все его песни. Ему очень нравилась его прическа, его черный бонлон, его стиль. Цой говорил: “Это мой цвет, это мой стиль”. И действительно, знал и исполнял репертуар Боярского очень неплохо».

Исходя из вышеизложенного, можно предположить, что трагическая гибель в столкновении с «Икарусом-250» лишила постсоветскую Россию не только потенциальной звезды «продюсерского» шоу-бизнеса, но и экранной иконы. «Они с Рашидом следующий фильм думали в Америке снимать, сценарий уже был написан, — рассказывает Кинчев. — Рашик умеет это делать, он приятный мужик, со своими, правда, фишками. Была у него идея всех известных рок-музыкантов собрать в одном фильме. Что-то по русской классике. Цой Базарова должен был играть».

И вот эту потерю нам вряд ли способен возместить видоизмененный в «Ремиксе» финал «Иглы», в котором Цой остается жив.


ЗА

Мария КУВШИНОВА

Пресловутая мода на 1980-е поначалу казалась насилием со стороны маркетинга: отработав «моду на 50-е», «моду на 60-е», «моду на 70-е», фэшн-индустрия ухватилось за самое безнадежное в стилистическом смысле десятилетие. Магазины наполнились одеждой, в которой еще несколько лет назад было неприлично копать огород. Казалось, что глаз уже больше никогда не привыкнет к ядовитым расцветкам, крупному гороху, пластику, асимметричным прическам. Но глаз привык.

На российской почве активно насаждаемый тренд лишь ускорил неизбежное. Московские улицы заполнили молодые люди из восемьдесят девятого, и из-под неотформатированных девяностых (о которых по-прежнему лучше молчать, чем говорить) прорвалась ностальгия по предыдущей декаде — по эпохе наивных надежд, запойной открытости миру и безумных экспериментов. Из палаток возле метро зазвучал Цой. Захотелось пересмотреть некоторые фильмы.

Для кинематографа, как мы теперь знаем, эксперименты оказались предсмертными судорогами.

То, что мы привыкли называть «перестроечной чернухой», кажется теперь лучезарным идеализмом — как на фоне апокалиптического западного кинематографа той же эпохи, так и на фоне депрессивных произведений современных авторов. Это были фильмы о новом начале на руинах прошлого, не об одних только руинах, как теперь («Сумасшедшая помощь», «Бубен, барабан»).

Из тех, кто пришел в кинематограф в 1980-е, лишь единицам удалось пережить девяностые в профессии — в отсутствие индустрии, в отсутствие зрителя. «Игла Remix» Рашида Нугманова, как и «Золотое сечение» Сергея Дебижева, как и давний уже «Кинофестиваль» Василия Пичула, как и короткометражка Ивана Охлобыстина (не снимавшего со времен «Арбитра») в альманахе «Москва, я люблю тебя» — всё это попытки тех других, исчезнувших, прийти и заявить о своих правах. И есть ощущение, что мы немного в долгу перед этими людьми, некогда снявшими важные фильмы, но так и не преодолевшими пропасть размером в полтора десятилетия (кстати, останься Цой в живых, ему все равно негде было бы сниматься).

В этом смысле перемонтированный финал нугмановского фильма (в котором Моро остается жив и который Георгий Мхеидзе считает слишком наивным) — это идеалистический привет из прошлого. Игла с прививкой от безнадежности.