— Вы только что спродюсировали на ТНТ сериал «Любовь на районе», у него хорошие рейтинги. Если люди готовы смотреть на себя по телевизору, почему они не готовы смотреть на себя в кино? Ведь понятно, что, если ваше «Свободное плавание» показать в городе Мышкине, в кино придут два человека.

— Это не совсем так. Если о фильме никому не рассказать, то на него придет два человека. Если это делать толково, как это делают во многих городах, куда я ездил, то картина будет другая. В Екатеринбурге у нас были самые большие кассовые сборы, потому что там был конкретный кинотеатр, который работал именно с таким кино. И на все показы собирались полные залы. Я не говорю о рекламе по телевизору и наружной рекламе, понятно, что это дорого и невозможно для маленьких фильмов. Но сами кинотеатры в основном работают с такого рода фильмами очень плохо. Они работают как с большими фильмами, не делая никакой разницы.

Очень простой пример: когда еще существовал Музей кино, до последнего дня там нужно было покупать билеты за два-три дня, хотя там было четыре или пять залов. Почему там такие были толпы народа? Только потому, что люди знали, что, придя туда, из этих пяти фильмов ты выберешь тот, который тебе хочется. И знали, что там будет именно та публика, которая будет его смотреть адекватно.

Я уверен, что если фильм Леши Попогребского «Простые вещи» правильно прокатывать, то это было бы успешное кино в плане кассы, потому что это абсолютно зрительская история — с сюжетом, с загадкой, с разгадкой и так далее. Но так не делается же. У нас было только два примера очень умной раскрутки фильмов, когда они собрали большие деньги. Это «Фейерверк» Такеши Китано, который шел год одним сеансом, по-моему, раз в неделю и собрал за год большие деньги благодаря сарафанному радио. Точно так же, одним залом поставили сначала «Матч-Пойнт» Вуди Аллена. Потом «сарафаном» он вырос до трех кинотеатров, а потом до пяти. И шел, по-моему, четыре месяца, очень успешно собирая деньги. И вот эта система — она правильная. Когда фильм не имеет вообще рекламы и его ставят на две недели, сарафанное радио в течение этих двух недель только начинает работать. А дальше стоп, и всё — уже нет проката. Поэтому его и нет.

— Ну а что же делать? Продолжать снимать кино, которое никто не смотрит, меняться самим, менять что-то в прокате?

— Я думаю, что постепенно все изменится. Цивилизация же развивалась с мамонтов и с больших динозавров, потом ледниковый период пришел, потом началась нормальная эволюция. У нас сейчас такой еще ледниковый период, когда только мамонты гигантские в кинотеатрах бродят и хвастаются бюджетами. А дальше, я надеюсь, все будет происходить как в Европе, где есть система поддержки культуры вообще и есть специализированные кинотеатры, точно такие же, как наш Музей кино, куда люди ходят и где маленькие фильмы собирают большие деньги. Собственно говоря, это все. Система должна быть диверсифицирована, но этого пока не понимают. И пока мало кинотеатров, так что рынок перенасыщен фильмами.

— Возвращаясь к «Сумасшедшей помощи»: куда бы вы этот фильм поставили в системе координат российского кино? Это комедия для широкого зрителя или надо обладать некоторой подготовкой, чтоб смеяться над ней? Это — как что?

— Я не знаю. Я же не могу, когда я шучу, понять, нужна ли моему слушателю специальная подготовка, чтобы смеяться. Это же я шучу. Я не могу как-то по-другому шутить. Когда я рассказываю какую-то грустную историю, я тоже не знаю, нужна подготовка к этому или нет. Я просто делаю то, что мне понятно и что я считаю нужным. Мы начинали писать с Сашей Родионовым сценарий как абсурдистскую комедию… Нет, авантюрную комедию. И почти до середины нашей работы я так и считал, и Саша, наверное, так и считал. Постепенно она больше перешла в драму. С какими-то элементами, наверное, смешного, но по сути это получилась драма.

— Все плохо кончается?

— Там по-разному кончается. Там много персонажей и по-разному это кончается для всех. Я не думаю, что это кино с каким-то огромным и успешным будущим. Я думаю, что его посмотрит примерно столько же зрителей, сколько «Свободное плавание».

— Но вы им довольны?

— Я доволен, да. Не то что доволен — я уже ничего не понимаю. Но я за него отвечаю, так скажем.