Когда я сделал свой первый фильм, а затем и второй, то и Гарин, и Эрдман, и Трауберг — люди, которым я бесконечно доверял, стали поздравлять меня с тем, что я нашел свою стезю. Но за картину «Стеклянная гармоника»…

— …фильм о том, как музыка Шнитке, исполняемая на этом редкостном инструменте, превращает монстров Босха и Брейгеля в одухотворенных персонажей живописи Высокого Возрождения…

— …меня со словами «не худо бы тебе узнать, чем живет советский народ на широких просторах нашей Родины» отправили в морскую пехоту в качестве командира взвода. Так что два года я отслужил офицером-моряком.

Годы в армии не прошли даром. Я многое повидал, участвовал в сложнейших учениях в Средиземном море, побывал даже в боевом походе. Когда меня провожали в армию, Хеся Александровна Локшина в утешение сказала: «Ты не горюй, помни главное: и там люди!» И действительно, люди там оказались самого разного покроя и пошиба, в том числе и такие, с которыми я до сих пор поддерживаю отношения. Хеся Александровна была умнейшая, талантливейшая женщина. Она дружила с великим мхатовским артистом — Михаилом Михайловичем Тархановым, родным братом Ивана Москвина. Они вместе работали на «Трилогии о Максиме» у Козинцева и Трауберга. А про то, что «везде люди», Тарханов любил рассказывать следующую историю. Станиславский как-то ему сказал: «Михаил Михайлович, если вы не прекратите пьянствовать, я уволю вас из Художественного театра, и вы окажетесь в Театре Революции». На что Михаил Михайлович ответил: «Так ведь что же, Константин Сергеевич, и там люди».

— У Бродского есть такая строчка про зимнюю Ялту: «Везде есть жизнь, и тут была своя…».

— Что же касается моих фильмов — меня увлекали два направления, которые на первый взгляд представляются абсолютно противоположными и даже взаимоисключающими. С одной стороны, документальное кино и документальная литература (в частности, мемуары, географические описания, путешествия). Литература подобного рода мне казалась и до сих пор кажется невероятно интересной. (Кстати, могу сказать по секрету: если я чем-то и отличаюсь от нормальных людей, так это тем, что за всю свою жизнь не прочитал ни одного детектива. Такое положение вещей я воспринимаю как внутреннюю катастрофу, но это факт! Есть книги с детективным сюжетом, но которые детективами назвать никак нельзя: я обожал Стивенсона, любил некоторые вещи с детективной закруткой у Диккенса, но прямым образом они этому жанру не соответствуют.) Так вот, с одной стороны, меня увлекало чисто фактологическое и мемуарное направление, а с другой — нечто совершенно противоположное, относящееся уже к области вымысла, фантазии, того, о чем мы мечтали с моим другом с институтских времен, замечательным сценаристом и поэтом Геной Шпаликовым: «Хочется делать волшебное кино». «Волшебное кино» — и, в частности, мультипликация как наиболее прямой путь в этом направлении — меня в итоге очень заинтересовали. Зрители мне иногда говорили: «Хорошо, мы готовы ваши фильмы принять, только не называйте их мультипликационными».

— Такое «волшебное кино» — это, например, ваш фильм «Лев с седой бородой» по сценарию Тонино Гуэрры, — о состарившихся цирковом льве Амедео и синьоре Перетти, его хозяине. В этом фильме — вся мировая печаль…

— С Тонино мы сделали еще два фильма: «Долгое путешествие», по рисункам Федерико Феллини, и «Колыбельная для сверчка», к двухсотлетию Пушкина. Помню, наш киномеханик на студии говорил про мои фильмы: «Какие-то они не такие, как у всех». — «Ну какие «не такие»?» — подбивал я его в надежде, что он сформулирует, что же такое мои фильмы. «А они у вас антикварные».

Надо быть киномехаником Жорой, чтобы найти такое определение. Наверное, было бы изрядной самоуверенностью — взять на себя смелость и считать себя создателем чего-то оригинального, но я все же надеюсь, что мне удалось сделать особенные, не похожие на другие фильмы. И если действительно удалось, то просто из желания разобраться в самом себе. Когда я хотел что-то обдумать, прочувствовать или с чем-то себя соотнести, в этот момент и рождались образы, которые потом воплощались в фильмах.

После первых своих фильмов шестидесятых годов, «Жил-был Козявин» и «Стеклянная гармоника», я обратился к Пушкину, с которым, собственно, никогда и не расставался. Так в конце семидесятых — начале восьмидесятых годов возникла трилогия по рисункам Пушкина, снова с музыкой моего друга и неизменного соавтора Альфреда Шнитке. На просмотре я познакомился с вашим батюшкой и был счастлив выслушать его восторги. Он подарил мне свою книгу с лестной надписью.

Затем я сделал документальный фильм, которым очень горжусь. Он сотворен как бы из ничего, потому что после ухода замечательного музыканта Олега Кагана, мужа Наташи Гутман, не осталось почти никаких кино- и видеоматериалов. Наташа и Альфред Шнитке попросили меня сделать фильм об Олеге. И я сделал большой двухчасовой фильм. Называется он «Олег Каган. Жизнь после жизни».

— Расскажите, пожалуйста, как вы погрузились в Бродского. Я высоко ценю ваш фильм «Полтора кота», сделанный по его дивным рисункам. Рисунки Бродского сопровождали мою молодость, — он их дарил «по случаям», на дни рождения, а когда я навестил его в ссылке, он подарил мне чудный рисуночек, изображавший его самого в тюрьме, — тут и мент с ружьем, и кучка зэков, и нотный стан из колючей проволоки, увешанный нотами, а сверху на все это безучастно взирает стоящий на задних лапах кот. Или кошка. Внизу четверостишие:

        Пенье котов ученых
        в математике распорядков —
        музыка заключенных
        в проволочных тетрадках.

Я дал воспроизвести рисунок в этом ужасном, неряшливом Собрании сочинений — мне, конечно, его не вернули. В другой мой приезд Бродский нарисовал и подарил большой автопортрет — поэта, сидящего за столом на фоне северного пейзажа…

— Меня восхищает полифония, которая возникает из сочетания изображения со звучащим и написанным словом. Именно на отношениях полифонических, контрапунктных, а не иллюстративных или не только иллюстративных я и построил большой фильм о Пушкине. Думал, что Пушкиным подобного рода мои эксперименты и закончатся. Но не тут-то было — появился Бродский. Многие из стихов Бродского мне нравились — я их, мне кажется, понимал, чувствовал, ими восхищался. Другие нравились, даже не будучи полностью мною понятыми и внутренне переработанными. Но и они имеют для меня какое-то неотразимое обаяние. И когда я увидел совершенно изумительные, на мой взгляд, рисунки Бродского, а главное, когда прочитал его автобиографическую прозу, у меня от радости просто подкосились колени, я подумал: «Боже мой, откуда же он так замечательно знает все подробности, психологические повадки и манеры людей? Откуда он знает, как говорили и как вели себя мои родители? Откуда он знает, что я и сам жил именно в полутора комнатах такой же коммунальной квартиры, которые получились в результате разделения одной большой комнаты с помощью фанерной перегородки! Откуда он знает мою родную школу? Не только знает, но из всего этого творит поэзию? Когда он успел заметить все эти наши советские, до сих пор, кстати сказать, существующие способы покраски казенных учреждений?»

— В два грязных цвета, с разделяющей их полосочкой посредине стены… Таково свойство гения: когда он пишет о себе, он пишет обо всех нас.

— И таким образом, как в сказке «Алиса в Стране чудес», я увидел перед собой бутылочку с надписью «Выпей меня» и пирожок с надписью «Съешь меня» — то есть материал, который как бы говорит, вопиет, взывает: съешь меня, выпей меня, воплоти в кинообраз!

— И вам захотелось сделать полнометражный фильм?

— Я с ним долго маялся. Остался ведь поразительный фотоархив, сотни рисунков… Их надо знать по возможности любому культурному человеку. Непросто было и сговориться с Фондом наследственного имущества Иосифа Бродского. Материалы, которые представляют собой часть творческого наследия такой грандиозной личности, как Бродский, для меня просто подарок судьбы. Мой фильм не биография поэта, но всего лишь экранизация фрагментов его автобиографической прозы, а также вымышленной истории о несостоявшемся путешествии Бродского в Петербург — истории, придуманной мной вместе со сценаристом Юрием Арабовым.


Еще по теме:
Михаил Мейлах: «Я оказался в плену у этого колоссального материала», 2.02.2009

Другие материалы рубрики:
Константин Бронзит: «Самое радостное в этой ситуации, что победить может любой», 26.01.2009
Дэвид Линч: «Займитесь медитацией, и Россия станет великой страной», 4.01.2009
Кирилл Серебренников: «Я не хочу больше говорить о России!», 16.12.2008