— Сохранился, кстати, холст Глебовой, который она делала вместе со своей подругой Алисой Порет. Потом, когда Порет переезжала в Москву, они разрезали этот холст пополам. На нем изображены люди, выходящие из тюрьмы — конечно, имелось в виду, что их освободила революция. Потом половина, которую писала Порет, продавалась на аукционе в Лондоне, но с названием Hardships of the Soviet People — «Мучения советских людей». А глебовская была продана коллекционеру Тиссену-Борнемисе как вещь самого Филонова, и его имя долго стояло на этикетке под картиной в музее Тиссена в Мадриде.


— Отец успел поучиться у всех гигантов русского авангарда, но в итоге выбрал эстраду. Отчасти видимо, это связано и с тем, что происходило тогда в идеологии: на Филонова уже начали «наезжать», подготовленная его выставка так и не открылась. К тому времени политика будущих ахрровцев и рапповцев уже вполне явственно определилась, и, видимо, это обстоятельство тоже сказалось на выборе отца. Из всех своих талантов он счел за благо выбрать, может быть, самый легкомысленный и безответственный, но и самый, так сказать, простодушный и для него органичный. И этот талант привел его на эстраду, а впоследствии в кино, где он сотрудничал с рядом интересных мастеров, на всю жизнь подружился с семейством живших тогда в Ленинграде Эраста Гарина и Хеси Локшиной.

Произошло это так.
Бывая в Москве, где жили, переехав из Иркутска, его родители, отец посещал Театр Мейерхольда и восхищался спектаклями Мастера. В частности, игрой Гарина. А в Петербурге отец жил на Петроградской стороне, на площади Льва Толстого, где неподалеку на Большом проспекте находился кинотеатр «Молния». В то время существовала такая практика: в кинотеатрах перед сеансами силами эстрадных артистов разыгрывались дивертисменты. Обычно это были краткие сборные концерты, где выступали певцы, инструменталисты, жонглеры, какая-нибудь балетная пара, акробаты и артисты оригинального жанра — под таким расплывчатым названием могли показывать самые невероятные номера. Со своими номерами выступал и отец — в частности, у него был номер с грудным младенцем: он выходил с куклой на руках (позже этот номер у него полностью скопировал Сергей Образцов), как с младенцем, которого надо укачивать. Неловкий мужчина предпринимал безуспешные действия, чтобы успокоить ребенка.

Однажды после выступления к отцу подошел человек, которого отец сразу узнал. Это был Эраст Павлович Гарин. Он выразил отцу свое восхищение и пригласил его в свой спектакль, сказав: «Вы знаете, мы сейчас репетируем спектакль по пьесе Зощенко «Уважаемый товарищ», в главной роли, Барбарисова, у нас Леонид Осипович Утесов. Действие одной из картин происходит в ресторане, где выступают артисты эстрады». В то же самое время Гарин и Локшина работали над фильмом «Женитьба». Это чуть ли не единственный фильм, выпущенный на экраны и шедший довольно широко по всей стране, ни одной копии которого не уцелело, потому что его выход как раз совпал с кампанией по борьбе с формализмом. Фильм стал жупелом, на котором отыгрывались все, кому не лень. Он до сих пор существует как легенда, а также в виде многих десятков фотографий, на которых запечатлены некоторые сцены в исполнении замечательных актеров: Подколесина играл Гарин, Агафью Тихоновну — Нина Латонина, Степан Каюков был Кочкаревым, участвовали и другие знаменитые тогда питерские артисты: Гибшман, Матов, Лариков.

Гарин и Локшина пригласили отца вместе с его другом Борисом Гурвичем помогать им в работе над этой картиной. Те, будучи мастерами на все руки, выполняли функции и художников, и ассистентов режиссера. Организуя все, что связано с изобразительной частью, отец делал эскизы костюмов. Один из эскизов сохранился и даже фигурировал на выставке филоновских учеников, — выполнен он, на мой взгляд, блистательно!

Когда Гарин и Локшина переезжали в Москву, то приложили все усилия, чтобы уговорить отца и маму за ними последовать: к тому времени они очень сблизились и стали просто необходимы друг другу. Родителям быстро приискали в Москве жилплощадь для обмена на питерскую квартиру. В районе Пречистенки — Зубовского бульвара поселились Гарины, а между Остоженкой и Пречистенкой мои родители. Живописью в то время отец занимался лишь урывками — он вернулся к ней только в 1966 году, когда вышел на пенсию, и до конца своих дней, то есть двадцать последующих лет он, что называется, вспоминая и наверстывая, двигался вперед. По этим работам видно, чем отец занимался в двадцатые — тридцатые годы и сколь многому он научился у Филонова, хотя общался с гениальным мастером сравнительно недолго.

Надо сказать, что я рос в обстановке, в которой имена Филонова, Кандинского, Малевича или Михаила Чехова произносились с благоговением, с нежной любовью. Тот же Гарин, который часто бывал в нашем доме, постоянно вспоминал Мейерхольда. Знаете, есть какие-то вещи, на первый взгляд совершенно незначительные, но оказывающие сильное влияние, в особенности на ребенка. Как, например, когда приходит Эраст Павлович, закидывает ногу на ногу, и не просто ногу на ногу — это может любой, а заплетая дважды, как он делал в роли Хлестакова. Затем он их расплетает, заплетает уже в другую сторону и без вступления и комментариев читает стихи Маяковского: «Сукин сын Дантес! // Великосветский шкода. // Мы б его спросили: // — А ваши кто родители? //И чем вы занимались // до 17-го года? // Только этого Дантеса бы и видели». Я думал: «Да, что-то в этом есть». Я тогда очень увлекался Пушкиным, его судьбой. И, признаться, я поддался внешнему обаянию Дантеса, — знаете его эффектный такой портрет, в эполетах, в вересаевской книге «Пушкин в жизни». Но после того как Эраст Павлович мне несколько раз преподал, что этот элегантный тип не кто иной, как сукин сын, свое отношение к Дантесу я пересмотрел в корне.

Отец меня приучил, буквально пристрастил к музыке, к концертам, к театру, к чтению… Кстати, и дед мой был книжником, он даже состоял в товариществе Сытина, заведовал восточно-сибирским отделением его издательского дома, а, переехав в Москву, стал директором магазина «Академкнига» на Тверской улице. Книги сопровождали меня всю мою жизнь, так же как и дружба с музыкантами, художниками, артистами. С кем-то из них меня познакомил отец, с кем-то Гарин: у них было много общих друзей. Скажем, Николай Робертович Эрдман, который написал для отца несколько отличных эстрадных интермедий, Раневская, Трауберг и многие-многие другие замечательные дамы и господа, каких, как говорится, сейчас уже не делают.