Анна Фенченко: «Просто не нужно браться за все подряд»

Режиссер картины «Пропавший без вести» — о «новой русской волне», телевизионной молотиловке и программе «Куклы»

Имена:  Андрей Сигле · Андрей Филиппак · Анна Фенченко · Валерия Гай Германика · Марина Разбежкина · Наталья Репина · Николай Хомерики · Павел Новиков · Франц Кафка

11 мая будет объявлена программа XXI фестиваля «Кинотавр», который пройдет в Сочи 6—13 июня. Возможно, в числе конкурсантов окажется и картина Анны Фенченко «Пропавший без вести», впервые показанная в берлинской «Панораме».

Очевидно, что новое российское кино невозможно без зарубежных фестивалей. Именно там зачастую происходят громкие открытия: некогда всех врасплох застал венецианский триумф «Возвращения», о «России-88» заговорили после премьеры на Берлинале, Николая Хомерики оценили прежде всего в Каннах. Именно там «молодой» кинематограф отстаивает свое право на существование: ответом на гневные речи Михалкова и Говорухина стали локарнские призы картины «Бубен, барабан», а фильм «Как я провел этим летом» вряд ли получил бы широкий прокат без участия в Берлинском фестивале.

Похожая история случилась с кинодебютом Анны Фенченко — он еще в черновом монтаже был отобран для участия во внеконкурсной программе Берлинале, хотя в России прокатные перспективы фильма неясны и по сей день. Между тем Фенченко — не новичок в кино: сняла несколько короткометражных картин, работала для телевидения, в том числе и в программе «Куклы» (в 2001—2002 годах). Кому-то покажется знакомой сама фамилия «Фенченко», и неспроста: ее отец Владимир Фенченко — известный преподаватель ВГИКа и ВКСР.

«Пропавший без вести» — картина далеко не телевизионного формата. В определенной степени она вполне вписывается в российскую «новую волну». Это фантасмагорическая история о благополучном программисте средних лет (Андрей Филиппак), который в силу нелепых, абсурдных обстоятельств в одночасье теряет буквально все. Оказавшись вдалеке от дома, скитаясь с чужими людьми по российской провинции, герой заново переосмысливает свою жизнь.

— Вы чувствуете свою причастность к какой-то общности режиссеров, к некоей российской «новой волне»?

— Нет, потому что как режиссер я решаю только свои режиссерские задачи. Я не чувствую, что нахожусь в каком-то контексте. Как ребенок рождается один, так и фильм появляется сам по себе.

— В титрах картины у вас указаны благодарности Николаю Хомерики и Александру Родионову...

— Мы с ними общаемся, взаимодействуем. Я показывала им черновой монтаж, чтобы они дали свои рекомендации. Не могу сказать, что воспользовалась всеми советами, хотя то, на что обратил внимание Коля, было довольно очевидным, и его мнение окончательно убедило меня в необходимости правок. В фильме слишком педалировалось укрупнение героя, я сократила несколько крупных планов, и действительно, стало лучше.

— Как вы относитесь к обвинениям в «чернухе», которые любят предъявлять молодому российскому кино? Ведь они могут быть адресованы и вашему фильму.

— Мне кажется, что обвинять проще всего. Честно говоря, я не видела многие фильмы прошлогоднего «Кинотавра». Если говорить, например, о «Сказке про темноту» Хомерики, то я считаю, что это очень светлая картина, ее героиня – как цветок на руинах. Именно это светлое начало и есть самое главное в фильме. В конце концов, мы понимаем, в какой стране живем. Мы не можем отворачиваться от реальности, которую встречаем, приехав в провинцию. О чем должен говорить режиссер авторского кино? О том, что у нас нет никаких проблем? Это не намеренное желание показать «чернуху», это пласт, в контексте которого автор говорит о неких существующих проблемах.

— Я слышал, что Валерия Гай Германика защищала диплом у вашего отца.

— Это не совсем так. Она училась и у моего отца, и у Марины Александровны Разбежкиной, но диплом она защищала у Разбежкиной. Мне интересно творчество Германики, ведь она первая в нашем кино стала работать в «документальной» стилистике.

— Вы с самого начала планировали снимать «Пропавшего без вести» в Петербурге, Выборге?

— Нет, совершенно не планировала. Сценарий был написан для Москвы, я нашла его в журнале «Искусство кино». Это был дебют Наташи Репиной, ее дипломная работа на Высших режиссерских курсах. Потом возник продюсер Андрей Сигле. Я видела кинокартины, выпущенные его студией, и знала, что это один из немногих продюсеров в России, который рассматривает возможность работы с авторскими проектами. Поскольку его студия находится в Петербурге, он сразу поставил условие, что картина будет сниматься именно там, что работать будет питерский состав, питерские актеры. На том и сошлись. Но питерские и выборгские фактуры добавили картине драматизма и повлияли, на мой взгляд, на стилистику самой драматургии.

— А как появился Выборг?

— Значительная часть сценарного действия происходила в провинции. Мы выбирали между Гатчиной и Выборгом. Выборг показался нам более эстетичным, мне самой было приятнее находиться в этом городе. Гатчина — это такой Советский Союз, а Выборг — более изысканное и непредсказуемое место. В сценарии была заложена определенная доля условности, и реалистичные советские «коробки» не соответствовали бы духу картины.

— А как вам удалось найти колоритный барак, который появляется в середине картины?

— Его нашел наш художник-постановщик Паша Новиков. На самом деле «барак» в фильме составлен из двух разных построек, это совмещенный объект. Экстерьер, лестницу, вид из окна с вышкой и кухню мы снимали в самом бараке и рядом с ним, а коридоры, комнаты с железными кроватями — в заброшенном пионерлагере.

Дело в том, что этот барак на самом деле жилой дом, как бы страшно это ни звучало. В нем живут старики, взрослые и дети. А еще собаки и кошки, которые иногда попадали к нам в кадр. Большая часть сцен в этом объекте приходилась на ночные смены, и мы не хотели лишний раз тревожить и без того несчастных людей. Когда-то в этом бараке находилась финская психиатрическая больница (наверное, еще с тех пор осталась смотровая вышка во дворе), потом, когда Выборг отошел к Советскому Союзу, здание стало служить общежитием мясокомбината, а после его закрытия оказалось вообще бесхозным, то есть оно не относится ни к какому ЖЭКу. Его как будто нет, но тем не менее в нем живут люди, в совершенно диких условиях: деревянные полы проваливаются под ногами, нет ни отопления, ни канализации, ни воды. При том что здание находится в черте города — пусть на окраине, но все же в его границах. И догадываюсь, что таких бараков по России великое множество.