Нервных и беременных зрителей нужно сразу предупредить насчет фирменных балабановских аттракционов. В «Морфии» их три: ампутация ноги крупным планом, обнаженная Ингеборга Дапкунайте и собственно сам морфий, который герой Леонида Бичевина колет себе едва ли не каждые пять минут. Ну есть еще кое-какие малоприятные мелочи: в начале — голый труп, присоседившись к которому мирно попыхивают папиросками доктор и фельдшер, в конце — обожженные с ног до головы люди (вообще, интересно было бы знать, сколько килограммов грима ушло на живописное изображение ран и ожогов), несколько приступов рвоты у героя, крупный план трахеотомии (это когда у ребенка при дифтерии разрезают горло и вставляют туда трубку). Но по балабановским меркам, учитывая любовь автора «Груза 200» к расчлененке, это вещи совершенно невинные.
Читать текст полностью
Запланированного эффекта все эти страсти-мордасти не производят. Чем больше крови, тем веселее — на нервной почве, наверное, — смеется зритель. Самый прекрасный момент пресс-показа обеспечил безвестный остряк в кинозале. Герой фильма только что отпилил девушке ногу (разорванные мышцы, раздробленные кости, чистый срез ляжки — все это, разумеется, на крупном плане, так что брызги крови и крошки кости едва ли не в лицо летят с экрана). Фельдшер робким голосом спрашивает врача: «Может, вторую ногу не будем?» Сочный бас из зала: «Давайте не будем!» Хохот после этой реплики не умолкал минут пять.
Если же несколько самых шокирующих кадров убрать — а выглядят они чисто декоративно и смысловой нагрузки не несут, — то «Морфий» окажется вполне традиционным кино про красивую дореволюционную жизнь. Доктор Поляков (Леонид Бичевин) приезжает в деревню пользовать местное население. Крестьяне колоритны и красивы, особенно прекрасна та самая девушка, которой доктор отпилил ногу. Фельдшерица (Ингеборга Дапкунайте) очаровательна и аккуратна. Доктор, разумеется, заводит с ней страстный роман, а интрижку попроще ведет с декадентской красоткой (Катарина Радивоевич). В кабинете у доктора — дубовый стол, щедро украшенный резьбой; сотни томов в библиотеке, зеленая лампа. И не важно, соответствует ли эта роскошь реальной жизни реальных деревенских докторов. Главное ведь, чтобы в кадре все было поизячней и покрасивше. Это пренебрежение к исторической правде тоже роднит «Морфий» с «Адмиралом». У Кравчука вешатель-Колчак — добряк и умница, благороднейшей души человек. У Балабанова — герой в 1917 году слушает «В бананово-лимонном Сингапуре», хотя Вертинский сочинит его только в 1931-м.
Красивую жизнь Кравчук, автор коммерческого блокбастера, и Балабанов, автор высокоинтеллектуального артхауса, понимают, как ни странно, примерно одинаково. Нет, в «Морфии», конечно, больше декадентщины, рокового, так сказать, излома. Но в целом все это — гимназистки в белых платьях; дамы, утянутые в корсеты; завитушки в стиле ар-нуво; дым из пахитосок и бескрайние русские пейзажи — естественно выстраивается в типовой видеоряд нового русского фильма из старой русской жизни. Страшно сказать, но я легко представляю, как разрезать «Морфий» на части, ампутировать несколько скандальных сцен, чтобы получился прекрасный высокорейтинговый телесериал про трудную жизнь молодого врача в деревенской глуши. «ДокторЪ Живаго-2», так сказать.
По смешному совпадению титры «Морфия», стилизованные под титры немого кино, написаны в дореволюционной орфографии, так что от еров просто не продохнуть: «Первый уколъ», «Второй уколъ», и так до бесконечности. Жаль, в прокате «Морфий» не получил названия «Первый уколъ». Тогда его афиша отлично смотрелась бы рядом с афишей фильма «Адмиралъ».
Так же как и «Адмиралъ», «Морфий» демонстрирует «пещерный», как сказал бы Денис Горелов, антикоммунизм. Крестьяне, пускающие красного петуха в поместье, однозначно звери и варвары. Авторы (сценарий был написан Бодровым-младшим) специально придумали этот эпизод, напрочь отсутствующий в булгаковских «Записках юного врача», а заодно сочинили и почтенного помещика с семейством, которых обгоревшими привозят к доктору Полякову.
Вообще, с Булгаковым в «Морфии» обошлись достаточно строго. Истории двух врачей — морфиниста Полякова и его однокурсника доктора Бомгарда — объединены в одну. Главный герой «Записок» — человек самоотверженный и честный — превратился в неврастеника-наркомана, который перед ответственной операцией колет себе морфий и умудряется украсть из аптечки столько наркотика, что, когда в больницу привозят обгоревшего помещика с дочкой, им уже колоть нечего.
Самое же странное добавление к булгаковской повести — это образ фельдшера Горенбурга, еврея и члена РСДРП, который, по мысли режиссера, и устраивает революцию в тишайшей уездной глуши. Никаких особых злодейств он в кадре не совершает, но выглядит настолько неприятно (классическая карикатура из черносотенских листков столетней давности), что герой в финале его отправляет на тот свет, не забыв перед этим выкрикнуть: «Поубиваю, жидовские рожи!» Вот уж от этого добавления Булгаков, в «Записках» которого один из симпатичнейших героев, врач, собственноручно убивает петлюровца, пытающего «жидов и коммунистов», — точно бы в гробу перевернулся.
Да и вообще как-то некрасиво эта история с Горенбургом выглядит. Неприлично. «Адмиралъ» куда политкорректней будет — и я в этом случае на стороне «Адмирала». Даже странно было смотреть, как коллеги сразу после пресс-показа ринулись голосовать за «Морфий», чтобы выдать ему свою критическую премию «Белый слон» — вдогонку к «Грузу 200».
Особенно неприятен неприкрытый антисемитизм «Морфия» рядом с оголтелым антиамериканизмом «Чужих» Юрия Грымова. Вот же мода пошла — наезжать на все нетитульные нации. Кто следующий? Грузины?
Удивительно: люди, на одном пресс-показе видят совершенно разное. Я смотрела другое кино, ничего традиционно дореволюционно красивого. Наоборот, все безысходно, шокирующе жутко. К слову, события разворачиваются в бурном 1917-м. Кинокритикесса, по-моему, явно нуждается в ампутации шаблонов, под которые подгоняет все увиденное. Если Грымов отличился антиамериканизмом, значит, Балабанова нужно обозвать антисемитом. Анитипатия к Горенбургу - ваша личная проблема, дамочка.Аль не знаете, что большинство организаторов русской революции были евреями? А мысль приравнять "Морфий" к "Адмиралу", похоже, возникла в голове автора еще до того, как она увидела фильм.
Кстати, беззвестный остряк в кинозале звался Леонидом Павлючиком, имя которого хорошо знакомо всем интересующимся кинокритикой.
kashin· 2008-11-15 23:30:58
О Боже.
Mr_E· 2008-11-16 01:14:04
Нет, вряд ли Павлючик: Павлючик сидел справа от меня, а голос раздался с того же ряда, но слева. Где-то рядом с Кириллом Разлоговым :)
Кстати, беззвестный остряк в кинозале звался Леонидом Павлючиком, имя которого хорошо знакомо всем интересующимся кинокритикой.