Авдотья Смирнова: «Ну и дураки»

Режиссер фильма «Кококо» о волшебстве Кунсткамеры, культе МБХ и любимых российских режиссерах

Имена:  Авдотья Смирнова

На прошлой неделе в российский прокат вышел новый фильм Авдотьи Смирновой «Кококо», рассказывающий о трагикомических взаимоотношениях интеллигенции в лице музейного работника (Анна Михалкова) и народа — приехавшей из Екатеринбурга в

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

Санкт-Петербург администратора ночного клуба (Яна Троянова) (подробнее о фильме — здесь). Отношения героинь колеблются между двумя полюсами: от взаимной ненависти до симпатии и даже любви (разумеется, платонической, ведь съемки картины проходили в Петербурге, где местное правительство примерно в это же время приняло закон о запрете пропаганды гомосексуализма). OPENSPACE.RU поговорил с Авдотьей Смирновой о ее любви к музейным работникам, Кунсткамере и фильмам Григория Константинопольского и нелюбви к отечественной кинокритике.


— Является ли для вас «Кококо» продолжением «Двух дней»? Там — интеллигенция и власть. Тут — интеллигенция и народ.

— Это у вас «Два дня» были про власть и интеллигенцию, а у меня — про мужчину и женщину. Нет, не объединяю.

— Ну хорошо. А вот раньше вы так быстро кино не снимали. Откуда такая спешка в этот раз?

— Что значит спешка? Послушайте, после «Связи» я сняла четырехсерийный фильм «Отцы и дети». Потом — серию сериала «Черчилль». Потом я сняла короткометражку. У меня перерыва больше двух лет не бывало. А здесь перерыв — год. В этот раз быстро написался сценарий, и Сельянов сказал, что его так же быстро надо запускать. То, что он изыскал такую возможность, — продюсерский подвиг.

— Сельянов не объяснил свое решение?

— Нет. Дело в том, что у нас с Аней Пармас есть один сценарий, который мы очень любим. Называется «Ты меня любишь», ему уже года четыре. Все это время он лежит у Сельянова. Нравится всем — и нам, и Сельянову. Но он дорогой, нам его не поднять никак. А тут Сережа прочел сценарий и сказал, что откладывать его не надо. И хотя денег у нас не было, Сельянов сказал, что снимать надо прямо с колес. Когда мы запускались, у нас была только треть бюджета. Как мы будем фильм доснимать, никто не знал. Понимаете, когда написанный сценарий долго лежит, с ним начинает что-то происходить — замысел маринуется и начинает разлагаться. И, наверное, Сергей не считал, что для этого сценария это будет полезно.

— Вы же на вечные темы кино снимаете. Почему так происходит?

— Потому что у тебя, как у режиссера, нарушаются взаимоотношения со сценарием. Ты его в голове уже снял столько раз, что перегораешь и не понимаешь, как быть дальше.

— Второй раз подряд вы снимаете кино про людей, занимающихся довольно специфической деятельностью в области культуры. Откуда вы черпаете знания о работниках музеев?

— Во-первых, мой первый муж и отец моего ребенка Аркадий Ипполитов всю жизнь работает в Эрмитаже. Поскольку мы с Аркадием родственники и большие друзья, то я в общем представляю, что такое музейная жизнь. Кроме того, я очень люблю музейный мир. Но об этом было в «Двух днях». В «Кококо» немного иная история. Мне всегда хотелось снять Кунсткамеру. Очень люблю этот музей. Мне кажется, это совершенно волшебное место на Земле. Мне очень хотелось попасть туда. Я люблю Кунсткамеру как образ, как метафору, как музей, как научное учреждение, как здание, как угодно.

— В одном из своих интервью вы говорите, что вас связывают с Кунсткамерой определенные воспоминания. Можете рассказать подробнее?

— Ничего особенного. В 97-м году для журнала «Столица», который возглавлял Сережа Мостовщиков, я писала большой очерк о Кунсткамере. Тогда я провела в музее две недели, не вылезая. Это был очерк по нашей обоюдной придумке с Мостовщиковым. Я все его тогда спрашивала: «Ты был когда-нибудь в Кунсткамере? Ты вообще представляешь себе, что это такое?» Ну очень я люблю этот музей.

— Вы как-то использовали этот очерк во время подготовки к съемкам? Фильм Бориса Хлебникова «Пока ночь не разлучит», в котором вы задействованы в качестве актрисы, например, сделан по мотивам заметки из «Большого города».

— Нет. Абсолютно нет.

— Почему квинтэссенцией интеллигенции для вас является музейный мир?

— Это подвижники. Вы вообще представляете себе, какие зарплаты в музеях?

— Такие же, как и в других государственных учреждениях.

— Нет, не такие. Еще хуже. Чтобы вы понимали — научный сотрудник музея получает вдвое меньше учителя. Люди, которые там работают, — естественно, далеко не святые. Среди них такое же количество болванов и негодяев, как и среди всех остальных. Но занятие это все равно имеет элемент подвижничества. Это материально необъяснимо.

{-page-}

 

— Расскажите про места, в которых вы снимали. Вот квартира, например.

— Квартира — это павильон. Мы его строили на студии RWS. Занималась этим замечательный художник Екатерина Залетаева, с которой мы сделали уже две картины. «Два дня» — тоже ее рук дело. Но в «2 днях» очень много натуры, а здесь большая часть действия происходит в павильоне.

— Почему? В Петербурге не нашлось подходящей натуры?

— Нет, это связано с технологией. Для усложнения съемок. Когда ты входишь в реальную квартиру или мастерскую, сразу же возникает куча проблем — куда крепить свет, как снять с определенного угла. А когда ты строишь павильон, то уже в самом строительстве предусматриваешь интересы камеры. У меня такого опыта еще не было, но очень хотелось его получить — снять кино в павильоне.

— Где, как вы предполагали, находится в Петербурге эта квартира?

— Могу сказать, что двор, который мы снимали, находится на улице Марата.

— При этом главные героини все время ходят по Дворцовой набережной.

— Нет. Они там ходят по той простой причине, что рядом Кунсткамера — место работы героини Анны Михалковой.

— А клуб, в котором во второй половине фильма оказываются героини, тоже на самом деле не является регулярным клубом?

— Это пустующий и полуразрушенный дворец на Английской набережной. В нем ничего не происходит. Он просто разрушается. Мы его обустроили для съемок.

— Вы уже третий фильм подряд снимаете о любви. Только если в первых двух вы рассказывали о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, то в этот раз — между женщиной и женщиной. Почему?

— Кино — искусство грубое. Напрямую связанное со страстями. Без страсти нет кино. Поэтому в некотором роде все фильмы — о любви. Пожалуй, кроме «Карты, деньги, два ствола».

— Героиня Анны Михалковой у вас в какой-то момент идет на митинг с плакатом «Свободу Михаилу Ходорковскому». Насколько этот эпизод важен для сюжета? Для чего вам понадобилось включать его в фильм?

— Это очень обязательный эпизод.

— Но ведь, когда вы снимали фильм, гражданской активности еще не было. Она началась в декабре, когда съемочный период вы закончили.

— Не было. Но вы же видите, сколько их там человек вышло? Это вам не Болотная. Их там ровно двадцать человек. Этот эпизод открывает важные стороны моей героини — ее окружения, ее мира. То есть это про нее, а не про Михаила Ходорковского.

— И про вас?

— В какой-то степени и про меня — как и все, что я снимаю. Но прежде всего про нее. Этот эпизод так же важен, как поход главных героинь в детский дом, куда они со своей нищенской зарплатой приносят памперсы и кофточки. Это такая обязательная социальная практика, что ли, для нашего сословия.

— Несмотря на то, что вы сняли фильм о женской дружбе, больше всего «Кококо» напоминает классическую мужскую комедию «Странная парочка» с Джеком Леммоном и Уолтером Маттау — разумеется, в зеркальном отражении. Вы видели этот фильм?

— Видела когда-то очень давно. Но никакого отражения этого фильма в «Кококо» нет.

— Как думаете, долго еще сможет продлиться период серьезности в русском кино? Если оглянуться на программу нынешнего «Кинотавра», в котором участвовала ваша картина, то как будто бы ситуация только усугубляется.

— Не знаю. Но я могу сказать про себя, что не стараюсь идти поперек. У меня нет такой задачи, ее и не может быть. Мне как индивиду свойственен несколько другой взгляд на жизнь. Я скорее склонна смеяться над собой и своими драмами и проблемами. Мы с Аней Пармас потому и соавторы, что обе очень чувствуем смешное. Мы его видим даже в самых драматичных ситуациях. Тут все зависит от личного устройства автора.

Нынешнее русское кино — оно ведь разное. У нас сейчас вообще, на мой взгляд, совершенно цветущая и богатейшая кинематография, в которой много разных сильных режиссеров и художников. Нам, что называется, грех жаловаться. А вот долго ли продлится серьезность — я не знаю. С одной стороны, у нас снимает Бакур Бакурадзе, но ведь с другой — никуда не делся Гриша Константинопольский. Вы видели «Самку»? Я просто рыдала от хохота во время просмотра. Мы с Пармас вместе смотрели и вытирали слезы. Гриша — абсолютно выдающийся комедиограф.

— Далеко не всем это очевидно.

— Ну и дураки.

— В своем предыдущем интервью OPENSPACE.RU вы частично перекладываете ответственность на критиков — дескать, в том числе из-за их разгромных текстов публика перестала ходить на русское кино. Последний год есть тенденция солидаризации режиссеров русского кино и критиков. При этом на посещаемость это никак не повлияло. Как думаете, что должно произойти, чтобы зритель вернулся?

— Сейчас уже эта проблема больше связана с прокатом. У нас прокат никак не связан с отраслью. Он существует совершенно параллельно, отдельно. Он как бы не должен возвращать ни одной копейки обратно в отрасль. Поэтому прокатчиков не волнует, что с этой отраслью происходит. Кинотеатры отлично живут с голливудскими фильмами. Соответственно, поскольку прокатчики ничего специального не предпринимают, у нас ушел взрослый зритель из кинотеатров. Вообще ушел. У нас исчезла эта форма досуга — поход в кино двух взрослых людей. Что с этим делать, я не знаю. Что касается критики — если вы говорите, что такая тенденция есть, то я очень рада. Я пока этого не заметила. Мне кажется, наши критики пишут о русском кино с такой кислой миной, как будто хотят, чтобы все оно провалилось в тартарары.