Одноклассники

КСЕНИЯ ПРИЛЕПСКАЯ с ужасом узнала в героях «Поцелуя Путина» своих школьных товарищей: никому не нужных, оболваненных и лишенных будущего

Имена:  Лизе Бирк Педерсен · Мария Дрокова

«Поцелуй Путина», получивший в январе приз фестиваля «Санденс» за лучшую операторскую работу, трудно назвать фильмом в полном смысле слова — это такая, местами не очень ловко сделанная, публицистическая попытка исследования затянувшегося на несколько лет случая из жизни одной девушки. И неровность, и публицистичность, и, чего уж там, «путинская Россия» в качестве места действия и одного из предметов исследования, кстати, сильно роднят документальную картину датчанки Лизе Бирк Педерсен с «Ходорковским» немца Сирила Туши. Для пущего сходства «Поцелуй Путина» в прокат выпускает Ольга Паперная (сейчас Минкульт принимает решение, выдать или не выдать фильму прокатное удостоверение. — OS), благодаря энтузиазму которой «Ходорковский» собрал зимой больше 143 тысяч долларов всего на десяти копиях. Несмотря на все эти обстоятельства, а может, благодаря им, «Поцелуй Путина» крайне интересен — и как свидетельство эпохи глазами европейского режиссера, и, главным образом, как роман воспитания или, если угодно, реалити-шоу, в котором взору изумленных зрителей открывается внутренний мир юной девушки в период возрастного кризиса.

В одиннадцатом классе родной школы в Тамбове Маша Дрокова увлеклась «субкультурой» (по ее определению) «Наших» как одной из немногих доступных и наиболее развитой в городе и быстро сделала в движении головокружительную карьеру. Закончив школу с золотой медалью, Маша переехала в Москву, поступила на факультет госуправления МГУ, купила машину, квартиру и стала вести ток-шоу «Живая среда» на интернет-телеканале Russia.ru. Из фильма не очень понятно, правда, на какие деньги она купила машину с квартирой — вероятно, это у молодых сотрудников «Наших» и Russia.ru такие зарплаты, формируемые из налогов россиян. Так или иначе, Маша Дрокова с ее поражающим воображение декольте, большими ясными глазами и фрикативным «г» совсем не тянет на злодея.

Активистка и спикер «нашистов», один из пяти федеральных комиссаров движения, к своим двадцати годам Маша перерастает организацию, задается вопросами и утверждается в ценностях, о которых ее пока еще товарищи по «Нашим», равно как и начальники Якеменко и Сурков, никогда ничего не говорили. Влекомая, кажется, исключительно любознательностью и стремлением к светлому началу, Дрокова сходится с компанией, в которую входят журналисты Олег Кашин и Илья Азар, оппозиционеры Виталий Шушкевич и Роман Доброхотов, постигает некоторую другую, прежде неведомую сторону бытия и случайно попадает на день рождения, на котором вскоре после ее ухода сжигают книгу текстов Суркова.

И вот тут, кажется, происходит важное — под давлением «Наших» (по свидетельству Кашина, который активно общался с Машей в тот период) обуянная страхом Маша соглашается публично заклеймить своих либеральных друзей от имени движения; она действует против своей воли, но не готова поступить вопреки «этике и принципам движения». Результатом этого спровоцированного когнитивного диссонанса являются ее окончательное разочарование и последующий тихий уход из организации.

Подруга Маши Лиза Менщикова, участвовавшая в создании антипутинского календаря журфака, в одном из постановочных разговоров (все разговоры Маши с семьей, подругами и сестрой, к сожалению, чудовищно постановочны, по крайней мере, по форме) признается, что, идя одна по улице, испытывает безотчетный страх. «Не волнуйся, — говорит Маша, — вон Кашин сколько всего пишет и до сих пор живой». К невероятной медийной удаче датского режиссера, через месяц после этого Кашина избивают у входа во двор, что позволяет открыть фильм кадрами наружной камеры во дворе дома Кашина, в лоб смонтированными с кадрами веселых подростков на Селигере.

Маша (наверняка) утверждается в правильности своего решения, хотя вслух не допускает причастности Якеменко к организации нападения («Я Васю знаю лучше, чем Олег»), Кашин поправляется, а «Наши» продолжают делать свое дело и до сих пор, несмотря на недавние слухи о возможном роспуске.

Так или иначе, при всей показательности этой истории и медийности лично знакомых многим из будущих зрителей персонажей «Поцелуй Путина» для меня — кино не про Машу, «Наших», Кашина и остальных героев этой незатейливой, в общем-то, истории — жила-была девочка, в юности, как и многие, делала глупости (пусть от глупостей этих зависели судьбы людей), с возрастом поумнела.

Я выросла в умирающем лесопромышленном поселке населением в две-три тысячи человек, в моей школе училось человек двести, а одиннадцатый класс мы закончили ввосьмером — два мальчика и шесть девочек. Возможно, именно поэтому «Поцелуй Путина» для меня — это не плач даже, а утробный вой по нынешним российским детям. Детям, у которых год за годом отнимают обязательные часы основных предметов, не говоря уже про вакханалию ЕГЭ, детям, уровень знаний которых чиновники сводят к стандарту страны — сырьевого придатка, когда государственное образование не только плохо в смысле дальнейшего поступления в вуз, но и просто разрушительно для личности — потому что человек, видевший, как в нынешних школах сдают тот же ЕГЭ, уже никогда не сможет поверить в порядочность, справедливость и прочие стремительно вытесняемые реальностью ценности.

Подростки, готовые всю ночь ехать в неудобном автобусе, чтобы на следующий день посмотреть Москву, где после многочасовой маршировки под якеменковские барабаны в качестве вознаграждения их раз покормят в «Макдональдсе» и свозят на громкую дискотеку на крытом стадионе, ну, может, еще раздадут пуховики с символикой самым удачливым, — понятно ведь, что их довольно много в стране, хотя, наверное, и не большинство. Кто ответит за их покалеченную мораль? За то, что им не только не предоставили разумной, интересной, созидательной альтернативы, что вроде бы обязанность государства, а напротив — вовлекли в некое разрушительное, постыдное (иначе отчего они все время закрывают лица перед любыми камерами) и явно неприятное им самим действо?

В лица этих подростков в «Поцелуе Путина» хочется вглядываться на стоп-кадре — в каждое по очереди.

Прокуренный тощий парень с лицом землистого цвета, коротко стриженный крепыш в майке-алкоголичке, две толстые девочки в нелепых водолазках прихорашиваются в автобусе перед выходом в город. У кого-то на лице явная печать алкоголизма родителей, кто-то выглядит средне, кто-то — неожиданно стильно, у кого-то вполне гармоничные и интеллигентные черты лица.

Несколько раз на протяжении фильма эти подростки шумят, кричат, свистят, аплодируют, маршируют и вообще всячески проявляют себя. Делают они это, как правило, по команде очередного «комиссара», «лидера» или «спикера» — дети хлопают Якеменко и, полуоткрыв рот, слушают его «каждый из вас наверняка хотел быть дисциплинированнее, лучше, бросить пить, курить, ругаться матом». Дети восторженно растягивают на площади перед сценой на Селигере огромный триколор, ритмично двигаются в такт низкопробной поп-музыке, которой их развлекают, синхронно, шеренга за шеренгой, бросают на асфальт фанерные плакаты «Позор России» с портретами оппозиционных лидеров.

Несколько сцен отсылает одновременно к хроникам многотысячных маршей в гитлеровской Германии и кадрам из фильма «Стена» — западные журналисты во время пресс-показа на этих моментах как-то по-особенному затихали.

В этих путинских подростках я узнаю своего одноклассника Артема, который, проучившись девять классов, ушел из школы и так и остался в безработной деревне, слоняясь по улицам и нюхая клей, — хотя Путин появился, когда я уже училась в институте. Другого своего одноклассника, второгодника Алешу, у которого титановая пластинка в голове после падения с полуразобранной водонапорной башни, отец — кореец, а мать — русская алкоголичка: в восьмом классе Алеша каким-то образом загнал в школьный сарай совершенно нормального, интеллигентного мальчика на пару лет старше и втыкал в него булавки, пока мальчик на коленях просил его отпустить. Алеше ничего не было — он и так стоял на учете после падения. А мальчика того несколько лет спустя убили в армии.

Я прекрасно помню тот угнетающий интеллектуальный вакуум, в котором мне пришлось жить до 17 лет, ту нулевую почти по плотности ноосферу, и мне не в чем упрекнуть ни Артема, ни Алешу, ни девочку Валю, которая забеременела еще в конце седьмого класса и ушла замуж, даже не закончив стандартных девяти. Это я к чему. Моя классная руководительница, математичка Любовь Пантелеевна, встречаясь со мной после окончания школы, год от года рассказывала мне про страсти ЕГЭ, про то, как сокращают часы алгебры и геометрии, как все больше в классах становится детей «под чертой», да что там — резкая на язык, она прямо называла происходящее государственной политикой по дебилизации населения. И процесс этот за последние двенадцать лет и не собирался замедляться — совсем наоборот. Если вдуматься, то, что происходит в области молодежной политики в России, — преступление такой тяжести, что никакие украденные голоса с ним не сравнятся — хотя украденные голоса в данной ситуации были бы критически важны.

Вместе с тем понятно, что проблема отсутствия этой самой молодежной политики определенно шире даже нескончаемого правления Путина, и хотя ее подмена выделением бюджетов на «Наших», «Сталь», «Своих» и прочий «Румол» — зло, полное игнорирование растущих поколений — не меньшее зло. А на Селигере, говорят (и я верю), есть и хорошие, талантливые, честные дети — у которых просто нет другой возможности пробиться. Поэтому любые мысли о переменах в России в ближайшем будущем, кажется, в первую очередь должны касаться не только судебной системы или борьбы с коррупцией, но и заботы о молодежи.

Маше повезло — ей хватило ума вовремя принять верное решение. Ее не стали преследовать, а дали тихо уйти (посмотрим, кстати, еще, как отзовется прокат фильма в России). В нужный момент она попала в правильную компанию. Как быть миллионам таких Маш из Тамбова и Свет из Иванова? Без хотя бы частичной вовлеченности представителей творческой интеллигенции — то есть нас с вами — в воспитание и образование больше не обойтись. Очень хочется, чтобы проекты вроде детского лагеря «Камчатка» Филиппов Дзядко и Бахтина, а теперь и бахтинская же идея города детей в Подмосковье стали только началом. Потому что вот-вот станет совсем поздно: кажется, сегодня сам российский воздух — словно в сказке «Пиноккио» — превращает пацанов и девчонок в ослов.