«Микрокосмоса» и «Генезиса». В свое время Нуридзани и Перену произвели маленькую революцию в области nature films: благодаря им фильмы о живой природе стали восприниматься как полноценные коммерческие блокбастеры. Во время своего визита в Москву Клод и Мари рассказали ВАСИЛИЮ КОРЕЦКОМУ, чем их кино отличается от прочих кинокартин о животных и почему его не берут на фестивали научпопа.
— К какой традиции вы себя больше относите — к анимализму или к документализму? Вы, скорее, продолжаете традиции таких маргинальных фигур, работавших на стыке зоологии и арта, как Эрнст Хескель, Жан Пенлеве, — или вам ближе такая, скажем, просветительская позиция персонажей типа Кусто или сэра Дэвида Аттенборо?
Клод Нуридзани: Вообще-то мы начинали свою работу без оглядки на таких деятелей, как Пенлеве или Кусто. Мы старались делать не документальное кино, а другое, более художественное.
— Но Пенлеве, если я не ошибаюсь, был тесно связан с художественной средой, он сотрудничал с сюрреалистами...
Мари Перену: Конечно, он был очень открытым в этом смысле, но, кроме джазовых саундтреков, в его фильмах все остальное было вполне традиционным. А вообще есть весьма простой способ определить наше место в кино — посмотреть библиографию. Мы сами так сделали — оказалось, что о нас пишут кинематографические издания. Это, конечно, не демонстрация какой-то нашей исключительности или, наоборот, исключенности, а просто констатация. Например, нас никогда не приглашают на фестивали nature films, как вы их называете. Мы, может, и хотели бы туда поехать — но не зовут.
— А в чем разница между теми фильмами, которые показывают на таких фестивалях, и вашим кино?
Мари: Прежде всего, как мы уже сказали, мы не считаем свои фильмы документальными — хотя они и о животных. В наших фильмах всегда есть заранее написанный сценарий, и, наконец, среди наших персонажей есть и люди. Сейчас, во всяком случае.
Клод: Что общего между всеми нашими фильмами? В них есть животные и природа. Но в «Сфере колдовства» природа уже увидена глазами ребенка.
Мари: И произносимое ребенком — это никогда не констатация того, что он видит. Он говорит только о том, что чувствует.
— Да, это вечная проблема фильмов о природе — закадровый голос тупо проговаривает все то, что мы и так видим на экране.
Хором: Да, вот именно!
Мари: Но мы, в общем, не хотим сейчас критиковать документальное кино, у нас нет такой задачи. Есть много посредственных документальных фильмов, которые мы смотрели без удовольствия. А есть и такие, которые нас очень тронули, — например, история о львах, снятая в Африке Хьюго ван Лавиком (Addo, koning der dieren, 2002. — OS).
Клод: А еще, помнишь, был неплохой фильм о японских макаках, снятый безо всякого антропоморфизма, не помню названия. Но, что интересно, там видно, что в стае макак уже есть зародыши тех же самых проблем, с которыми сталкивается человеческий социум: альфа-самец сжирал все сам и ничего не давал другим.
Мари: Да, там еще есть прекрасный эпизод, когда макаки растаптывают грибы, чтобы они не достались другим.
— Кстати, а как вы относитесь к этому постоянному приему авторов, снимающих научпоп о животных, — наделять животных какими-то человеческими чертами?
Мари: Мы не имеем ничего против антропоморфизма — все зависит от того, как он используется.
— Ну, знаете, часто сталкиваешься с тем, что гиппопотаму приписывают человеческие мысли.
Клод: Мы считаем, что это просто недопустимо! А вообще это сложная тема, грань тут очень тонкая. Если вообще отказаться от антропоморфизма, это будет означать, что животные не имеют ничего общего с человеком. Но это — ошибка. А если мы слишком далеко зайдем в антропоморфизме, то это чревато превращением животных в карикатуру на людей, и это будет неуважением к настоящей природе. В чем мы упрекаем документальное кино про животных? В том, что оно, как правило, создает впечатление, что мы знаем о животных все-все — а это не так! Нам кажется более правильным отказаться от комментария и показать зрителю животное как своего рода загадку — как это было сделано, например, в «Территории других» Франсуа Белла и Жаклин Фано.
«Территория других»
Мари: Настоящая проблема документальных фильмов — в том, что они сильно упрощают реальное положение вещей. Мы по образованию биологи, мы знаем истинную натуру животных. Но что касается их жизни, их привычек, их сознания — тут мы до сих пор знаем очень мало. Во взгляде человека на животных всегда очень силен редукционизм. Сейчас во Франции и в англо-саксонских странах развивается философское движение, которое рассматривает проблематику животного и живого существа: является ли животное биомашиной или у него есть сознание? Потому что если сознания нет, если оно не является «существом» — значит, у него нет никаких прав, им можно пользоваться.
— А что вы думаете о стремлении режиссеров-натуралистов к украшательству? Природа очищается от грязи и крови, превращается в глянцевую картинку, имеющую мало общего с эстетикой настоящего полевого натурализма...
Клод: А какие конкретно фильмы вы имеете в виду?
— Ну вот «Птицы»... (Всеобщее замешательство.) Фильм, снятый вашим бывшим продюсером, Перреном.
Клод: А! А то я уж подумал, что вы о фильме Хичкока — картина Перрена во Франции называлась «Мигрирующий народ». Да, это очень чистый фильм...
Мари: Мы, в принципе, приветствуем любые отклонения от стандартов образовательного кино. У нас в какой-то момент появилась надежда — то тут, то там стали появляться фильмы о природе, которые отличаются от стандартных документалок: более спокойные, более изобретательные, более романтичные, менее прямолинейные. И вот мы все ждем и ждем новой волны — а ее все нет и нет. А есть только полнометражные документальные фильмы о природе, которые мы считаем слишком традиционными.
— Да, это все ужасно разочаровывает: в 20-е годы (а в СССР — и в 70—80-е) образовательное и научно-популярное кино было часто близко к авангарду, а сейчас оно превратилось в блокбастер для IMAX'а. Как вы думаете — это результат кризиса идей или во всем виновата киноиндустрия?
Мари: Я считаю, что в этом есть какая-то фатальность. Во Франции, как и во всем мире, есть фильмы с огромным бюджетом. Но есть и фильмы более требовательные (я сейчас говорю даже не об экспериментальном кино), авторам которых очень трудно найти финансирование — но они по-прежнему выходят. Вот, например, на этой неделе во Франции вышла «Елена» Звягинцева, мы с нетерпением ждем этот фильм.
— Подождите, а при чем тут Звягинцев? У него там, конечно, в начале есть ворона, но вообще-то это кино про людей...
Мари: Ой, извините, я как-то совершенно забыла, что вы все время говорите о nature films. Просто мы-то считаем, что занимаемся большим полнометражным кино, а не документальными фильмами о живой природе. Мы относимся к животным, которых снимаем, как к киноактерам. А фильмы про зверей мы сейчас даже и не смотрим — надоело разочаровываться, все время одно и то же.
— Скажите, а что самое трудоемкое в вашей работе — конструирование всех этих миниатюрных механизмов для макросъемки или возня с насекомыми и прочей живностью? Вот Пенлеве снимал свое 15-минутное кино про секс у осьминогов несколько лет — а с современными технологиями дело пошло бы быстрее? Или все упирается в самих осьминогов?
Клод: Больше всего времени и сил при съемках животных уходит не на техническую часть, а на биологическую. Муравьям же не прикажешь, осьминоги не будут спариваться быстрее оттого, что у вас новейшее оборудование. А мы ведь работаем с уже готовым сценарием — то есть мы добиваемся от животных, чтобы они сделали то, что мы придумали. Так что новые технологии — это, наверное, хорошо, но ускоряют ли они съемку, мы толком не знаем, мы же никогда не снимали на цифру — нас не устраивало качество. И «Сфера колдовства» тоже снята на 35 мм. Сейчас уже, правда, появились аппараты, которые могут быть интересны для нас.
«Любовная жизнь осьминогов», реж. Жан Пенлеве
— А вы как сценарии пишете — сперва полевые наблюдения проводите?
Клод: В детстве мы очень долго жили на природе, потом учились в университете на биофаке, так что с тех пор у нас осталось очень много ярких и полезных воспоминаний. Что касается «Сферы колдовства», то она целиком основана на тех сценах из жизни животных, которые поразили нас в детстве. Мы давно хотели снять фильм на их основе, но все никак не могли придумать подходящий сюжетный стержень. А потом решили, что пусть этим стержнем будет наша собственная история: эти дети, история их дружбы — это ведь в большой степени мы с Мари, история наших отношений. Ну и еще раз подчеркну, что сейчас мы, скорее, практикующие кинематографисты, чем практикующие натуралисты.
— А вы не боитесь, что крайняя эстетизация природы в кино приведет к отчуждению зрителей от собственно природы? Картинка на большом экране ведь гораздо красивее, чем какая-нибудь крохотная, вымазанная илом личинка…
Клод: Картинка красивее? Да бросьте! Мы вот все время переживаем, что наши фильмы не соответствуют той исключительной эстетике, которую мы наблюдаем в природе. У нас проблема ровно противоположная — мы постоянно думаем, как бы наши фильмы не обледенили природу, как бы они не были жалким подобием того, что мы видим в лесу или в пруду.
— Вы только что говорили, что относитесь к существам, которых снимаете, как к живым актерам. А кто тогда ваш любимый актер в мире животных?
