«Шапито-шоу» – как это было

Создатели фильма делятся с ОЛЬГОЙ ШАКИНОЙ воспоминаниями, переживаниями, страхами и восторгами

Имена:  Екатерина Герасичева · Максим Кузьмин · Марина Потапова · Сергей Лобан

Накануне премьеры «Шапито-шоу» режиссер Сергей Лобан, продюсер Екатерина Герасичева, сценаристка Марина Потапова и Максим Кузьмин, дистрибьютор фильма, собрались в редакции OPENSPACE.RU, чтобы понять, что вообще произошло с ними и с «Шапито» за долгие шесть лет работы над картиной.


— Для всех создателей «Шапито-шоу» фильм оказался мощным первым опытом. Для вас это первый опыт кино с бюджетом, для Максима это первый опыт проката. Как это поменяло ваши взгляды на жизнь и вообще что вы в связи с этим чувствуете?

Сергей Лобан: Важно, что это первый опыт не только для нас, но и для всей группы: все люди, которые работали над фильмом, не были специально под это заточены. То есть они все специалисты — но в других областях. Мы их привлекали, потому что это наши друзья, которым мы доверяем, с которыми нам удобно работать. Каждый — чемпион в своей области, но при этом они работали, например, рабочими на площадке. Вот Саша Вяткин, который был у нас рабочим, — очень крутой жонглер, которого приглашают в Cirque du Soleil. Другой рабочий, ассистент художника Женя Кудревич, — архитектор, по его проекту строится дача Медведева. Маша Миронова — ассистент по актерам и хлопушка — известный журналист, сценарист и фотограф. Просто мы боимся людей четко структурированных и профессиональных, жестких и бескомпромиссных — потому что мы сами жесткие и бескомпромиссные. Единственные профессионалы, которых мы не учли, — это наши московские осветители. И они нас полностью уничтожили! Для меня весь этот свет олицетворял жесткую авторитарную машину подавления любых творческих возможностей. Я был уверен, что мы этот процесс быстро освоим и развернем в своих интересах. А он нас подавил — и в первое время очень сильно. В какой-то момент мы даже впали в отчаяние. В Крыму выяснилось, что мы очень сильно переоценили свои возможности. Казалось, что все это нереально снять за такие деньги, за такое время, с таким темпом. Короче, мы терпели крах, и если бы не кризис… все бы всплыло, вся наша несостоятельность. А как мы себя в связи с этим чувствуем? Да как обычно.

Марина Потапова: Ну представь себе, что ты всю жизнь пек блины и у тебя неплохо получалось — а тут тебя на хлебозавод поставили.

Екатерина Герасичева: А мне кажется, что я за это время переползла из жонглеров-друзей в московские осветители. То есть я давно знала Сережу и его друга Лешу (Алексей Левин, ассоциативный продюсер фильма. — OS) и никак не мыслила себя продюсером — да и не собираюсь продолжать этим заниматься. Я, скорее, не продюсер, а человек, который по чистой случайности имел под боком инвестора. В своих решениях я опиралась только на интуицию: когда Сережа с Лешей приехали к нам на дачу вести переговоры, я даже еще не видела фильма. Но вот мы как-то поговорили с ребятами, и я, хоть и не являюсь профессиональным жонглером и не пеку блины, взялась за это, ну вот и все. У меня не было никаких продюсерских амбиций, просто хотелось помочь. «Пыль» я, кстати, не люблю.

— Вы заранее понимали, что это будет такое затратное кино?

Лобан: Я помню, вначале мы планировали бюджет в 100 тысяч долларов. И мы такие: «Ну да, нам-то за сто тысяч все это снять — раз плюнуть!»

Потапова: Но в этом сценарии еще не было самых дорогостоящих сцен: шапито и всяких телесъемок.

Лобан: Изначально вообще не было никакого шапито. Была просто поездка к морю. Быстренькая, незатратная, снятая DV-камерой, в лучшем случае с какой-то насадкой.

Потапова: Нам казалось, что все эти истории достаточно компактны. Все снимается одним человеком, нет никакой съемочной группы, ничего нет, и актеры все бесплатные. И, исходя из этого, весь наш бюджет — это билеты...

Лобан: ...и чай.

Герасичева: А откуда тогда взялись зарплаты и все остальное?

Всеобщий хохот и оживление.

Герасичева: Нет-нет, я не в плане наезда, мне просто интересно, как это все зарождалось. Потому что когда ты пришел, ты пришел с конкретной цифрой, она была рассчитана. Я помню, что сумма, хотя и была большой, складывалась из каких-то щадящих слагаемых. Мы с Сережей проходили по каждому пункту, и в какие-то моменты я говорила: «Но, ребята, надо будет и что-то поесть, давайте еще добавим. А вот здесь же нельзя ведь платить семь копеек, давайте заплатим восемь!» Тогда я поняла, что они режут на всем. Но в результате получалось много, как и положено в полноценном кино. Хотя эта смета была какая-то... к человеку жесткая.

Лобан: Чего мне хотелось избежать в фильме — так это того, чтобы люди принимали в нем участие на энтузиазме. Потому что в таком случае они обслуживают амбиции режиссера и людей из группы. И все равно, конечно, получилось так, что все делали в три раза больше, чем им платили. Они все равно были участниками проекта, они были внутри, они все болели.

Потапова: Было просто очень страшно переходить к такому настоящему кино. Мы до конца никогда не верили, что это происходит с нами. Ни на съемках, ни когда мы приехали оттуда.

Герасичева: Что вы такие серьезные дяди и тети, которые снимают настоящее кино?

Потапова: Да, и что у нас такие взаимоотношения. С этим приходилось свыкаться по пути. Такие истории, с деньгами связанные...

Лобан: Да, то, что это все связано с грандиозными деньгами, для нас немыслимыми, — это, конечно, приводило в ужас. Два миллиона долларов! Раньше у нас были бюджеты в районе трех-четырех тысяч.

Потапова: А еще в ужас нас приводило то, сколько стоит съемочный день.

Лобан: А у нас ведь и актеры — не совсем актеры. Вот Мамонов — с ним все очень непросто. Приходит он на ночную съемку — и уже светает, а мы понимаем, что у нас ничего нет вообще! А эта съемка стоит 20 тысяч долларов, потому что там кран. В кои-то веки мы решили его задействовать, потому что кран стоит до хрена... И все это стоит — а он просто не может, не хочет, не понимает, что от него требуется. Просто катастрофа — тебя парализует само сознание того, что ты бессилен. И такое происходило регулярно — и у многих ребят. Потому что каждый очень хотел, чтобы все было хорошо, чтобы не было провала на его посту. Я уверен, что у Кати была такая же ситуация. Для всех это первый опыт, и все в первую очередь сомневаются в себе, в своей состоятельности. Но это круто.

— А когда пришло ощущение того, что эта история — взрослая?

Герасичева: Я хорошо помню этот момент перехода, соприкосновения со взрослостью, которая потом все равно пропала. Это было не про деньги, это было, когда та же непонятная сила, интуиция, которая убедила меня взяться за все это, сказала мне, что фильм должен быть короче. И тогда мы начали бодаться с Серегой и с Мариной. Я говорила, что должно быть короче, что мне очень не нравится последняя часть. А они мне отвечали: «Нет, это правильно». И вот тогда я начала выскакивать, знаете, как такая неопытная мать, и кричать: «Но... но уроки же надо делать! Но... я же тебя рожала, в школу водила, и вообще я тебя обедами кормлю!» И я пыталась проверещать Сереже истерическим голосом, что я вроде же деньги заплатила.

— «Ты мне ничего не должен, но...»

Герасичева: Да-да. Тем более что он и вправду мне ничего не был должен — у нас была изначальная договоренность, что хоть я и являюсь этим (переходит на шепот) продюсером, но я даю им абсолютный карт-бланш, потому что иначе это не имело смысла. И вот когда мы договаривались в том духе, что «вы делайте что хотите», — это для меня была подростковая история. А потом, когда я поняла, что мне хочется чего-то другого, и пыталась этого добиться, убедить ребят, что раз я плачу деньги, то, наверное, я тоже имею право что-то сказать, а они мне возражали: «Нет, мы будем делать так» — вот это был как раз травматический, взрослый опыт.

Лобан: А меня все время не покидало ощущение паники. Да и сейчас еще не отпускает. И чувство, что ты взрослый, все равно не пришло. В какой-то момент мне стало ясно, что фильм — это вещь, которая растет сама и сама себя двигает. Я понимал Катино желание сократить фильм — но знал, что у меня просто нет на это ресурсов. Все что мог — я сделал и больше не могу сдвинуться ни влево, ни вправо. Ни на шаг. Это не какая-то блажь или мои амбиции — просто физически не могу.

— А что происходит с гигантским количеством людей, которые принимали участие в съемках? Они до сих пор болеют за судьбу фильма?

Лобан: Все следят. Шапито же вырастает за фильм в некий мир — и они до сих пор чувствуют себя частью этого мира.

{-page-}

 

— Да, фильм оказался чем-то большим, чем я могла предположить. Наверное, и для вас тоже он оказался чем-то большим, чем вы предполагали...

Лобан: Ну цели-то мы себе всегда ставим самые высокие и амбициозные. К началу съемок было приблизительно понятно, чем это должно быть. Вектор всегда был ясен. Мы же думали надо всем этим несколько лет. Переделывали сценарий.

Герасичева: Сначала он был короче, потом, насколько я знаю, кто-то потребовал от Марины больше сценария.

Потапова: Нет, он сразу был огромный. Мы сознавали, что он очень большой. А когда мы пришли к первым продюсерам (сначала фильм снимался на деньги компании «Мирумир». — OS), они посчитали хронометраж по телевизионным стандартам — то есть по диалогам — и решили, что это фильм на 20 минут. «Что это такое, он тут у вас говорит два слова, почему эта сцена у вас длится пять минут, а не пятнадцать секунд?» Четыре слова на телевидении — это две секунды, то есть герои вот никак не могут посидеть чуть-чуть на автобусной остановке, ничего не говоря. Но я им сочинила служебную записку, где написала, что в фильмах такое, в принципе, бывает — просто сидят люди, отстаиваются.

Герасичева: Ты бы им посоветовала посмотреть «Сталкера».

Потапова: Тогда мы даже не могли посчитать, сколько все это будет длиться. Поняли только на стадии монтажа.

Герасичева: Я смотрела сырую сборку на пять, что ли, часов.

Лобан: А я решил, что надо наши недостатки сделать главным нашим преимуществом. Просто нет таких еще прецедентов, никто таких долгих фильмов у нас не снимал. Когда выходил «Аватар», прецедентов тоже не было, никто еще толком не понимал, что такое трехмерное кино. И этого аттракциона хватило всем на один раз (все смеются). Все, что мы делаем, должно быть ни на что не похоже. И проект «Шапито» — это ведь не только беспрецедентно длинный фильм, это еще и схема, по которой он прокатывается, — и вот человек, на которого легло все бремя проката (показывает на Кузьмина).

— Максим, расскажи, как решили разделить фильм на две части.

Максим Кузьмин: Было четыре прокатные модели. Первая, самая сумасшедшая, — показывать нон-стопом. Тогда еще маячили на горизонте какие-то взрослые большие мейджоры, было вообще непонятно, что случится с фильмом. Мы тогда верили в себя как в спецов по нестандартным схемам. Хотели в дополнение к большому фильму мейджора сделать ночные показы в каждом городе. Вторая схема — традиционный 3,5-часовой сеанс. И наконец, схема с двумя частями, которые идут разными сеансами, но встык. Да, была еще идея выпускать вторую часть месяца через три-четыре после первой. И, что удивительно, Геворг Нерсисян, глава компании «Парадиз», был готов пойти на это. Но он тоже не очень-то в нас верил, он говорил — ну, это кино максимум на 10—20 экранов. Оказалось, что все не так — это кино для 100 экранов!

Потапова: На самом деле еще на Московском фестивале, когда вообще ничего не было понятно, мы заявили на пресс-конференции, что фильм выйдет двумя частями, — на всякий случай. Чтобы потом никто уже ничего не смог испортить. Еще зачем-то сказали, что фильм выходит осенью.

Герасичева: Потом была история с «Вольгой» — они хотели забрать у нас фильм на фиг. Но мне было непонятно, зачем брать себе ребеночка, который немного косенький и кривенький, а потом отдавать его на растерзание монстрам-профессионалам.

— А что они получали бы с ребеночком, какие права?

Герасичева: Все на свете. На 11 лет.

Лобан: «Вольга» не хотела вообще рисковать, они были предельно осторожны. В результате мы сейчас выпускаем его в два раза шире, чем они нам предлагали, — при этом на значительно более выгодных условиях, и нам гораздо интереснее самим этим заниматься, потому что мы сейчас понимаем, что там происходит с прокатом. При этом «Вольга» уж так в него влюбилась! Сергей Ершов (учредитель компании «Вольга». — OS) звонил мне из Америки два раза, по нескольку часов со мной разговаривал.

— Ершов ведь как раз тоже из того самого поколения, которое было совершенно сбито с ног фильмом. Эффект был нечеловеческий. Я сама смотрела фильм с другом, который над каждой репликой хихикал очень нездорово, а потом начал рыдать.

Герасичева: Как и мы все. Не знаю, что скажут ребята, наверняка у них какие-то более глубокие по этому поводу ощущения. Но мне кажется, что там мгновенно происходит проекция на себя. То есть девяносто процентов моих друзей и друзей друзей сразу ассоциируют себя с Киберстранником. Как сказала Кувшинова: «Главное, чтобы мои друзья этого не увидели» (взрыв дружного хохота). Какие-то мои одноклассники, выбившиеся в люди, говорили: «Боже, это я! Какой кошмар!» И мне кажется, что это мгновенное, с первых же кадров присоединение — оно потом ведет. Я не знаю, хотели ребята этого добиться или нет?

Лобан: Да!

— К вам ведь должны были после первых же показов подходить и исповедоваться. Как люди реагировали? Что говорили?

Лобан: Ну, мне писали бесконечно на Фейсбуке: «Это самый лучший фильм всех времен и народов».

— А то, что все на цитаты разлетелось на следующий же день? Ты этого ожидала?

Потапова: Ну мы много-много раз смотрели фильм «Джонни Гитара», и меня больше всего завораживало, что там каждую реплику можно на футболке печатать. Задача сделать все реплики «Шапито» такими же стояла с самого начала, поэтому все остальные фразы мы просто выбрасывали.

— Скажите, а вот эта тема советского детства, пионерии — это что вообще? Ностальгия?

Кузьмин: Да нету там ничего такого! Я помню бабушку на пресс-конференции фильма, которая встала и сказала: «Это позор России!» Короче, там нет советскости вообще, это все новье, все свежак, и это кино для хипстеров и классного молодняка (все хохочут). Новое кино для новых людей!

— Кстати, Максим, а как этот опыт твою жизнь изменил?

Кузьмин: Да мне спать очень хочется...

— Тогда возвращаюсь к предыдущему вопросу — кто такие эти пионеры?

Кузьмин: (презрительно) Да кто такие эти пионеры?! Я смотрю на этих пионеров, и вот он, мой герой, — Богдан (Дмитрий Богдан, исполнитель роли пионера Сени. — OS), дерзкий и бескомпромиссный, с ножом.

Лобан: Да, при чем здесь пионеры: это часть игры одного из персонажей и вещь, которая вносит в эту историю нужные аллюзии.

Герасичева: Аллюзии к чему?

Лобан: К некоторому состоянию, которое, возможно, было у людей во время Советского Союза. Состоянию общности, единства в проживании какой-то надежды.

Потапова: Это же очень сильный миф. Мое пионерское детство — это ощущение сильной общности.

Герасичева: Но закончилось-то все это на нашем поколении, на поколении 40-летних. Мы были последней отрыжкой этой сплоченности, мы трепетали, когда нас принимали в пионеры, — было диким позором, если тебя примут не в первую, а во вторую очередь.

Потапова: Но это когда нас только принимали в пионеры. А после того, как нас уже приняли, мы в ту же неделю поняли, что ничего не изменилось. Однако дистанция делает свое чудесное дело — когда ты читаешь Гайдара, «Тимура и его команду», есть ощущение, что они проживают свою жизнь очень полноценно...

Лобан: …очень правильно и честно!

Потапова: И, конечно, эта дистанция создает ощущение, что люди в Советском Союзе — а может быть, и в Северной Корее — очень сильно включены. Поэтому в это интересно играть. Жить-то в Советском Союзе было совсем не так чудесно, как в него играть.

— То есть вы этому поколению вернули идентичность, которой у него никогда не было, но по которой оно тосковало.

Потапова: Тут важно вот это несоответствие, диссонанс. Вот пидоры в галстуках ходят по Симеизу, что это вообще такое?! Они погрязли в каком-то разврате и при этом — пионеры, как это? А вот так — они хоть погрязли, но им хочется жить чисто и правильно. Вот, собственно, и нужно было у зрителя индуцировать ощущение этой тоски по какому-то единству, по дружбе — чему как раз и посвящена эта часть фильма.

— А сколько лет заняло производство фильма?

Лобан: От начала работы над сценарием — шесть лет.

— А что у вас в жизни за это время произошло?

Лобан: У меня ребенок родился.

Потапова: А когда это было? Шесть лет назад? Один ребенок вырос, другой родился. Ну что обычно происходит с годами — кто-то умер, кто-то родился. Кто-то переехал, кто-то подрос.

Лобан: Но у нас у всех возраст — тот же самый. Ничего не меняется в последние 10 лет. ​

Ссылки

• Василий Корецкий. Кто есть кто в «Шапито-Шоу,» 18.01.2012
• Мария Кувшинова. «Шапито-шоу», 27.06.2011