Татьяна Друбич: «Врачом невозможно перестать быть»

ИННА ДЕНИСОВА поговорила с «доктором Таней» о Ренате Литвиновой, Жанне Моро, хосписе и бизнесе

Имена:  Рената Литвинова · Татьяна Друбич

В начале будущего года в прокат выйдет картина Ренаты Литвиновой «Последняя сказка Риты». ИННА ДЕНИСОВА встретилась с Татьяной Друбич, которая сыграла в ней одну из трех главных ролей (подробнее о фильме — здесь).


— Вы правда от всех ролей отказываетесь?

— Хм. От хороших не отказываюсь. Но их, к сожалению, немного.

— А сценарий «Риты» читали, перед тем как согласиться?

— Сразу согласилась, не читая, доверилась. Думаю, и Рената меня спонтанно пригласила. Мы столкнулись в городе, я вино покупала, и ей вдруг, мне тогда так показалось, пришло это в голову (изображает голосом Ренату): «Ой, Таня! Здрасьте! Хочу вас позвать». — «Зовите». Я Ренату знаю давно, с нежного возраста, снималась в студенческой работе по ее сценарию. Они с чудесной девочкой-режиссершей и Никитой Высоцким мотали и валяли меня в снегу по всему Ботаническому саду — запомнилось только, как снег подо мной таял…. Я — Ренатин фанат. Абсолютно ее понимаю. Провести время в ее компании было для меня исключительным опытом и испытанием.

— Где вы познакомились?

— На даче у Володарских. Новый год, хорошая компания. Живой Рерберг и Рената. Тогда она мне очень понравилась. Рената уже во ВГИКе была знаменита, о ней говорили: гениальный писака. И сейчас, когда читала дописанные сцены, меня поражала ее точность — вот только сыграть это непросто.

— А вы кого играли в студенческой работе?

— (удивленно) Кого-то. Не помню. Это не всегда важно. Как-то я собиралась найти какие-то зерна роли, а Ингеборга Дапкунайте сказала гениально: ты что, с ума сошла? Отрежут на фиг твои зерна! Кино же!

— Получается, не стоит серьезно относиться к профессии киноактрисы?

— Стоит — в момент решения: принять или не принять предложение. Дальше только твое серьезное отношение не имеет смысла. Нужно относиться серьезно к тому, чтобы прийти. И уйти. А к тому, что между, не особенно. Это очень странное занятие — кино. Серьезно пусть режиссер относится.

— Ну вот вы разве никогда не волнуетесь и не нервничаете перед тем, как что-то сыграть?

— Да я всегда волнуюсь и нервничаю (смеется).

— Вы говорите, что не актриса. А я видела вас на площадке у Ренаты, вы такая органичная. Все делаете туда.

— (мрачно) Это потому, что вы недолго были. У меня там часто было не туда, я не пытаюсь себя обманывать.

— То есть вы — решительно не актриса?

— Нет у меня этой профессии, не владею я ею. Вкусно у вас? Хочу попробовать (пробует мой салат).

— При этом вы за всю жизнь должны были привыкнуть называться «Татьяна Друбич запятая актриса»?

— Привыкла. Но мне неловко. Можно меня и «доктор Таня» называть.

— И в чем неловкость?

— Я больше хотела заниматься совершенно другим — например, историческими архивами или генетикой, я не кокетничаю. Но говорить «ой, я не хочу играть Анну Каренину» — снобизм и глупость. Ее все же стоило сыграть, хоть и на сопротивлении материала. К тому же когда на съемочной площадке гениальный Каренин-Янковский — это уже не просто съемочная площадка, а незабываемая жизнь. Как и в работе с Ренатой. Иногда съемочная площадка важнее результата — но это только профессионалы понимают.

— У Ренаты вроде про смерть.

— Ну да, там умирает героиня, которую Оля Кузина играет. А в остальном все было живее живого. За Ренатой невероятно интересно наблюдать, как за экзотическим существом или цветком. Говорят, нельзя переиграть детей и животных: она и есть абсолютный ребенок. Волей-неволей попадаешь в ее интонацию, ее манеру и пластику — а мне это не совсем органично. К сожалению. Поэтому это был тест-драйв на выживание. Переживаю и не представляю, как Рената все это сложит — тут необходимы и воля, и мастерство. Вы вот поняли, чем все кончается?

— Нет. Я даже не поняла, чем начинается.

— Вот-вот, от этого и азарт. Но это не мнимый артхаус, как сейчас говорят и куда ловко сливают все. Я верю, что это будет Ренатина картина — и все этим сказано.

— Вы первый раз работаете с режиссером-женщиной?

— Да нет, я же начинала с Инной Туманян в 12 лет. Инна, конечно, была совсем другая — такой традиционный режиссер. Хотя как раз у нее я впервые увидела себя на экране и подумала: ни за что на свете не стану артисткой!

— А хоть где-нибудь вы себе нравились? Чтобы подумали: «Здорово!»

— (Думает.) У меня неплохая роль в фильме «Москва» Зельдовича. Роль аутистки — для меня удобная, в чем-то правильная. Потом у него и в «Мишени» хотела сниматься. Дважды пробовалась — не утвердил. Я не обиделась — а ему было неловко. Пришел потом ко мне с вином. Бедный (смеется). Еще очень люблю «Спасателя» и «Черную розу…».

— А сколько лет вы уже врачом не работаете?

— Ой, давно… Сейчас какой год? Лет десять, наверное, уже не работаю.

— Вы же стоматологом были?

— Эндокринологом. Как сказал один чудесный человек про мою специализацию — это от слова end? (Задумывается.) Врачом невозможно перестать быть.

— Всех лечите?

— Стараюсь не лечить — но все равно: чуть что, доктора включаю.

— Это как? Трезвее на жизнь смотрите, чем другие?

— Когда не выпиваю — конечно. Удивительно, но из тех, кто со мной учился, докторами остались только те, кто уехал за границу. Те, кто остался, сошли с дистанции.

— Вы с ними дружите?

— Только с ними и дружу. Но и в кино есть свои, немного.

— Меня вот такой вопрос еще с детства мучил. У вас же, наверное, кабинет был с надписью «Т. Друбич». А к вам туда приходили всякие поклонники под видом больных?

— «Ой, доктор… Ой, я вас где-то видел… А где я вас мог видеть? Вы не в тридцать седьмом кабинете раньше принимали?» (Смеется.)

— А еще врачи терпеливые. Я видела, как вы на съемках коленку разбили и даже не ойкнули.

— Скажут «стоп» — начну стонать. Это как в цирке — останавливаться нельзя. Я, по-моему, в каждом фильме ранилась. В «Десяти негритятах», когда меня повесили, я чуть по-настоящему не задохнулась. Висела и хрипела, пока не сняли.

— А от сериалов отказываетесь?

— Если в HBO пригласят — пойду, там превосходные сериалы. Лучшее, что было раньше в американском кино, теперь у них в сериалах.

— У вас такая фильмография складная, ничего мимо.

— Ну я стараюсь, чтоб кошерно. Знаете, почему так? Потому что я этим не зарабатываю. И артистов, которые в ерунде снимаются, осуждать нельзя. Как меня упрекнули недавно: удобно устроилась на двух стульях.

— Вот вы говорите, Рената удивительная. Кто еще удивительный?

— Жанна Моро. Мы снимались у Хамдамова. Ни отдельных трейлеров, ни спецпитания, никаких усилий по уходу за внешностью. Фантастическая женщина. Еще у меня в соседнем доме живет сверхудивительная Оля (не знаю ее фамилии). Добровольно и бесконечно культивирует наши палисадники, сажает деревья, посвящая их специальными табличками с фамилиями поэтов и их стихами. Кого там только нету — от Цветаевой до Шпаликова. Я ей восхищаюсь, а другие крутят у виска пальцем. Наверное, им неприятно читать табличку с цитатой Раневской: «Любви так много, а в аптеку сходить некому». И Вера Миллионщикова, после встречи с которой я стала заниматься хосписами.

— Она вас убедила?

— Перекоммутировала. Я вообще к благотворительности отношусь очень сдержанно. Потому что это, как правило, буржуазная история скучающих жен в жемчужных ожерельях. И абстрактная благотворительность мне не близка, есть свои неспешные заботы о друзьях, детях, внуках. И помогать непонятно кому не хотелось. Но вот я встретилась с Верой — поговорила с ней про жизнь-смерть так, как никто раньше со мной не говорил. Вы знаете историю Веры?

— Знаю, что она врач.

— Не просто врач — акушер-гинеколог. Онкологией занялась только для того, чтобы раньше уйти на пенсию, поскольку муж ее гораздо старше — хотелось проводить с ним в старости больше времени. Но в какой-то момент поняла, что люди с последней стадией рака в нашей стране — каста прокаженных. И решила помогать им, открыв первый в Москве хоспис. Шла туда с ужасом — и слово мне это не нравилось, и не понимала, почему люди должны умирать вне дома и без близких. Такой у меня был обывательский взгляд. Поняла только, когда увидела это место, самое человеческое в городе, этот прекрасный цветущий сад, куда вывозят на прогулку, и любимую собаку в палате, потому что с ней пациенту легче, и круглосуточно работающую кухню — вдруг пациент что-то захочет ночью. Вера сделала чудо вопреки всему — люди уходят не в страшных, унизительных муках, а в покое, с миром и достойно. Я рада, что мне с ней оказалось по пути. Работа в фонде «Вера» стала уже моей второй профессией.

— Вы занимаетесь ей больше, чем кино?

— С точки зрения затраченных усилий — точно.

— Много усилий прикладываете?

— Я бы сказала — сверхмного. У меня есть знакомые бизнесмены, я им говорю: «Вы производите крупы, гречневую и т.д. Выделите хоть 50 копеек от каждой проданной пачки — поможете стольким людям, деньги-то в основном идут на оплату труда персонала». — «Нет, — говорят, — не можем. Наш продукт про жизнь, радость и уютный дом, ну не можем про рак. Извини». Наверное, их можно понять, а хотелось бы, чтобы и они нас понимали. Мне женщина из «Линии жизни» рассказала историю. Они издали книгу — рассказы детей, которые перенесли операции на сердце. И устроили праздник, куда пришли благополучные мамы со здоровыми детьми. Книгу не покупал никто. Все хором отвечали: «Ой, ой… извините, нам не нужны лишние эмоции». Дикость, не правда ли?

— А что конкретно вы делаете?

— Прошу деньги. Больше ничего не надо. Просто так денег не допросишься, поэтому надо то издать книгу, то «Анну Каренину» показать залу с билетами по 5000 рублей и еще найти таких зрителей. То лицом торгануть.

— Вы ведь еще бизнесом занимаетесь?

— (Улыбается.) Вы на меня так сейчас смотрите. Почему вам кажется это странным?

— У вас такой нежный образ — вы такая француженка нашего кинематографа, и вдруг...

— Когда-то начала сама, потом пришли управленцы, и я все делегировала им. Если бы начинала сейчас, когда уже появилось поколение обученных людей, не факт, что смогла бы. А в 1991 году только ленивый бизнесом не занимался. Все куда-то кинулись, и я — от беспечности, от азарта и наивности.

— Чтобы заниматься бизнесом, нужны определенные качества.

— Когда я занялась бизнесом, качества требовались для меня очень простые: пунктуальность и ответственность. Тогда все двигались на ощупь. Во-первых, я была совершенно свободна. Никто ничего не снимал, было абсолютное безвременье. Я снялась в 1996 году у Рязанова — и точка. Помню, как ходила по «Мосфильму», и казалось, что началась война, все эвакуировались, а меня забыли. В павильонах гулял ветер, хлопали двери — и это на «Мосфильме», который был таким ульем, муравейником, с интригами, судьбами, романами! А дальше все постепенно стало евроремонтироваться, сдаваться в аренду всяким предпринимателям и рекламным агентствам. Все стали чем-то приторговывать, чтобы выживать. Муж моей приятельницы, чех, почему-то возил из Германии в Морозовскую больницу гуманитарную помощь детям, больным лейкозом. Попросил помочь ему в Москве — привезти-отвезти, показать интуристу Троице-Сергиеву лавру, Царь-пушку, какую-то еще хрень. Познакомились, ну и он предложил посотрудничать с ними. В общем, так с ними восемнадцать лет и работаю. Время на меня и на всех сыграло. Вы понимаете, что творилось? Не было таможенных пошлин и налогов. На таможне сидел один человек, который пропускал грузовики за блок сигарет. Это сейчас эндээсы-шмэндээсы, тарифные классификации — а тогда был чистой воды беспредел, во всех смыслах.

— То есть, пока другие актеры сидели и ждали, вы развернулись.

— Ну они на то и актеры. И у них дело такое: им надо сидеть и ждать. Когда Гамлета сыграют.