Александр Баширов: «Побольше репрессий, побольше давления, побольше унижений человеческого достоинства!»

Что делать с ожирением мозга и почему визуальность стала маскировкой ничегонеделания

Имена:  Александр Баширов

В Санкт-Петербурге прошел фестиваль «Чистые грезы», он же — «Дебоширфест», созданный Александром Башировым четырнадцать лет назад. За эти полтора десятилетия многое изменилось: «Чистые грезы» перестали быть единственным смотром независимого кино в Петербурге и единичным — в России, большая неофициальная культура, частью которой фестиваль был или казался, приказала долго жить.

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

Некогда сопровождавшие фестиваль выставки и концерты — Арт- и Муз-Дебоши — сдулись. «Чистые грезы» переехали из Ленинградского Дворца Молодежи (похожего на советский санаторий и придающего происходящему атмосферу абсурда) в пыльный Дом Кино.

Одним словом, «Дебошир» вступил в полосу нормального для любого фестиваля кризиса, а теперь, вроде бы, нащупал выход из него: программу составили отчасти из симпатичных фильмов стран бывшего СССР (вроде казахского «Риэлтора»), отчасти из крепкого фестивального кино. И спокойно заняли место в ряду прочих подобных смотров в жанре «best of the best». Александр Баширов рассказал ИВАНУ ЧУВИЛЯЕВУ про то, что значит быть по-настоящему независимым, что стало с подземным королевством неофициальной культуры и каким путем надо скакать прямиком к ледяному безмолвию смерти.


— …Круто народ на кино реагирует. Хлопают такие, смеются. Правильно. Хорошие зрители. Ну что, давай говорить, врубай свою шарманку.

— Окей. Фестивалю четырнадцать лет. Переходный возраст, значит: кризис неминуем. Мир, когда фестиваль только появился, был одним, теперь мир другой. А «Дебошир», вроде бы, и не меняется особо. Это осознанная позиция?

— Ну, это субъективная штука. Диалектика. Могу сказать только, что согласно последним достижениям квантовой физики, движение сообразно ходу истории относительно. Такая позиция — жить перпендикулярно — достойна восхищения. Срезаем эту вязь времен, последних пятнадцати лет, например, — и видим что? Ожирение нашего общества. Мозг, покрытый салом. И сама масса фильмов, несмотря на отдельные какие-то перлы и прорывы, по большому счету ниже стала. Нонконформизм уже не является определяющим и вообще отсутствует. Хочешь не хочешь, а фиксируется конформизм во всех его проявлениях. И это удручает, да. Хочется развиваться вместе с человечеством, а оно очевидно деградирует. В рутине нет очарования, ну мы и живем надеждой все тех же перемен, что и четырнадцать, и двадцать лет назад.

— Попробую конкретизировать. Фестиваль появился в 1997 году. Это…

— Это кинотеатр «Спартак»! Который сначала был очагом культуры, потом там прошел первый «Дебошир», а потом он стал гей-клубом, ага.

— Он не был гей-клубом, там группа «Ленинград» играла. А днем показывали какую-то киноклассику, это уже в начале нулевых было.

— Ну не важно — короче, там было что угодно, кроме очага культуры. А потом он сгорел — и это была семантика!

— Да. И потом 1997-й год и вообще конец девяностых — это ваш режиссерский дебют «Железная пята олигархии», который получил «Тигра» в Роттердаме. Позиция «Дебошира» тогда была в том, что кино находится внутри большой культуры, вернее, контркультуры. Которая казалась подземным королевством, и фестиваль был своеобразным лифтом в него. Ну а потом-то королевство приказало долго жить. Кроме того, четырнадцать лет назад таких вот очагов фестивального кино элементарно не было. И был голод. Который теперь утолился, очагов стало хоть отбавляй. В данной ситуации надо меняться?

— Ну, действительно ситуация технологически изменилась. И якобы прогресс создал ситуацию полной фрагментации общества, которое сбежало в виртуальное пространство, где каждый удовлетворяет свои потребности индивидуально. Кучкуются в маленькие группы, но биомассы не находят силы и энергии сливаться в один океан. Не способны воодушевить, расщепить атомное ядро. Конечно, это проблема искушения. Искушения нефильтрованной информацией, что ли. Ответственность за себя человек берет сам. И визуальность становится только маскировкой ничегонеделания. Главным становится энтертейнмент. Он существеннее, чем познание… Поэтому само авторское, уникальное, самобытное право на самовыражение отсутствует. Не потому, что есть пиратство, а потому, что нет мотивации. Нести весть бессмысленно: ни денег, ни славы открывателя и пророка это не дает. Поэтому часть людей пошла в пропаганду, а другая просто стала сервисом.

— А есть ли третий путь?

— А третий путь основной, заполнивший все, — это путь графоманства. Мы тонем в чем-то якобы оригинальном, а на самом деле это такой секонд-хэнд… Нет уважения к себе как к человеку, который живет, является неравнодушным и бессмертным. Как Ван Гог, как Леонардо.

— Они все бессмертные, потому что умерли.

— Нет, они умерли, потому что бессмертные. Они такими и при жизни были, жили в соответствии с такой позицией. Жить унифицировано, заниматься всякими кунстштюками и перформансами — мелкопровокационно. И несущественно, на мой взгляд. Как говорится у Ги Дебора, ты часть этого спектакля, ты являешься таким же сервисом. Знаешь, есть суррогатные любовники, суррогатные матери… Ну а это то же самое — суррогатные авторы, суррогатное кино. Все это имитация жизни, и человечество в данный момент в этом театре Карабаса Барабаса уже не созидающее. Оно потребляющее и потребляемое.

— Повторюсь: ну вот был фестиваль как лифт в подземное королевство. А если его, королевства, нет, то что делать? Вам как актеру какой путь близок в этом театре Карабаса Барабаса? Пороть отсебятину и постоянно иметь фигу в кармане? Просто тянуть лямку, быть тем, кем тебя назначили?

— Разрушение разрушаемого. Падающего толкни — вот я за что. Нужно в любой форме провоцировать спящее сознание, тыкать палкой людей, которые сидят в клетке стереотипов и ложных ценностей. Но суть от этого не меняется. Даже пришествие живого бога не стало свежей сенсацией. Очень сложный процесс — быть героем. Герой — это самопожертвование. А жертва принимается с удовольствием и становится частью перформанса. Поэтому я лично тоже в состоянии легкой растерянности и надеюсь только на магию и пришествие марсиан. Которые, может быть, все изменят. Все уже было, все уже использовалось. Из людей делали мыло, в Кампучии реализовывали другой сценарий. Все формы социальной трансформации своего безумия, все эксперименты стали элементом очередной спекуляции и зарабатывания денег.

А фестиваль является инерцией разработки моего культа личности, да. И в этом смысле он действительно бесконечен. Это оставляет надежду, что где-то есть место, где мы можем прикоснуться к тому, что бескорыстно и самоотверженно. Главное, в конце концов, — просто демонстрация жажды жить, наивная и честная.

— А ведь вполне возможно, что это подземное королевство живо. Но так сложилось, что оно интересно только его обитателям. А тем, кто там, на земле, лифты не нужны, их стало слишком много…

— Нет, фестиваль не является стимулом, если ты его подразумеваешь под лифтом. Он не является и процессом. Он является фиксацией. Это просто научно-поэтическая организация достижений определенных авторов. Это только предмет для размышлений. Лично моих, субъективных.

Все остальное — просто конкретное понимание, что в реальности есть предощущение новых грандиозных событий. И призыв к власть имущим: побольше репрессий, побольше давления, побольше унижений человеческого достоинства! Тогда, может быть, людям станет обидно, и они начнут хоть как-то возражать. И возражение примет художественную форму.

То, что сейчас происходит, — визуальный разврат. Человек развращен легкостью фиксации того, что он видит. Любой мобильный телефон снимает, режиссура стала массовым явлением, а вместе с тем стала изощренной взаимная манипуляция. Любой спектакль рано или поздно заканчивается месседжем, критерием. Этот критерий всегда безусловен и его главный посыл — совершенство. Художественное, идеологическое, философское. Безответственное. Где произведение является продуктом, который живет сам по себе. Основная война сейчас идет между безразличием, игнорированием и попыткой созидания. Поэтому все созидание уходит в песок, истончается сам инструмент ваяния в этом королевстве. И в такой атмосфере, конечно, сложно выжить.

В результате на фестивале мы хоть как-то пытаемся подчеркнуть и отметить героизм такой позиции, героизм самого факта выживания. Что пенять на общество, пропади оно пропадом!

— Ну вот, мы затронули важную вещь…

— Она важная в том смысле, чтобы слышать подземный гул! Лично я пытаюсь подавать сигналы в форме сарказма, подняв флаг, на котором написано «Гоголь», «Салтыков-Щедрин». То есть обострить маразм алчности и глупости.

— Есть такой интернет-комикс «Мыльный триллер». И там существует мем «Айда к ледяному безмолвию смерти!»

— Да, айда к нему! Очень правильно! Ага. А вот здесь давай закончим первую серию наших бесед, которые будут похожи… ээээ… на беседы Сократа с Платоном. Гыгыгы. Все. Надо бежать. Который час? Надо убегать. Все. Сигареты я у тебя конфискую.​