Шанталь Акерман: «Человеку рядом нужна помощь, ведь он вот-вот исчезнет»

Классик кинематографа – о своем новом фильме «Каприз Олмейера», вольной экранизации романа Джозефа Конрада

Имена:  Шанталь Акерман

​Во внеконкурсной программе Венецианского кинофестиваля состоялась мировая премьера нового фильма бельгийского классика Шанталь Акерман «Каприз Олмейера». Акерман, прославившаяся в середине семидесятых экспериментальными картинами «Я, ты, он, она» и «Жанна Дильман», последние двадцать лет игровому кино предпочитала документальное: например, ее фильм «С востока» — завораживающее путешествие из Германии в Россию, совершенное в 1993 году). Всего в ее обширной фильмографии более 40 лент и видеоработ, полную ретроспективу которых в октябре покажет Австрийский киномузей.

Один из самых известных фильмов Акерман — снятая по мотивам романа Марселя Пруста «Пленница» (2000), ставшая первым прямым обращением режиссер к литературному первоисточнику. Ее новая лента «Каприз Олмейера» — вольная экранизация дебютного романа Джозефа Конрада, подвергшегося значительной редукции и переработке. Режиссер перенесла действие из XIX века в 1950-е годы, Малайзию заменила на абстрактную юго-восточную Азию (съемки проходили в Камбодже), а главных героев сделала французами.

Обосновавшийся в джунглях Олмейер (Станислас Мерар) мечтает о золоте, которое обещал разыскать его верный друг — капитан Лингард, осталось только дождаться богатства. Тот же капитан устраивает в местную школу для французов дочку Олмейера Нину, родившуюся от туземки. В странном оцепенении главный герой продолжает годами сидеть в своем доме на берегу реки, слушая одну и ту же старую пластинку, которая напоминает ему о европейской цивилизации. Олмейер грезит о том, что однажды привезет свою дочь в Париж — город хороших манер и изысканных развлечений. Сквозь свою парализующую тропическую лихорадку он даже не замечает, что друга уже нет рядом, да и дочь покидать сердце тьмы совсем не намерена…

Фильм Акерман отходит все дальше от Конрада, оказываясь своего рода продолжением «Пленницы». Снятый в традиционном холодноватом стиле с долгими планами и вдумчивым вглядыванием в человеческие лица «Каприз Олмейера» стал одним из главных сюрпризов венецианской программы. С режиссером специально для OPENSPACE.RU поговорил БОРИС НЕЛЕПО.


— В «Капризе Олмейера» вы во второй раз обращаетесь напрямую к литературе…

— Это что-то вроде экранизации. Все-таки мой фильм очень-очень далек от книги. А «Пленница» была чем-то настолько близким мне, что это словно и не было адаптацией. Здесь все начинается с заключительной сцены книги, когда Олмейер в последний раз видит свою повзрослевшую дочь. Она с парнем, который хочет увести ее навсегда, а отец говорит: «Останься со мной, мы будем жить вместе». Это сцена меня очень тронула. Буквально в тот же день, когда я это читала, я посмотрела «Табу» Мурнау. Пусть он и не имеет никакого отношения к Конраду, но эти две вещи в своем сочетании настолько наэлектризовали меня, что я решилась на эту так называемую экранизацию.

— Писали, что на ваш фильм еще повлияла «Ночь охотника» Чарльза Лоутона.

— У меня есть похожая на картину Лоутона сцена, в которой Олмейер ищет в джунглях маленькую Нину. Но в «Ночи охотника» подобными поисками занимается плохой парень, а у меня герой мечтает поместить ребенка во французскую школу. Впрочем, я люблю это кино и для меня большой комплимент, когда его упоминают.

— Ваш новый фильм образует с «Пленницей» своеобразную дилогию. Ему бы подошло то же название.

— …К тому же, я не знаю, кто в этих фильмах является настоящим пленником. В «Пленнице» — это скорее герой Станисласа Мерара, связывающего оба фильма (он сыграл главную роль как в «Пленнице», так и в «Капризе» - OS).

Понимаете, я росла в 1960-е годы. Моя мать была заключенной в концентрационном лагере, настоящей пленницей. Тот опыт оставался с ней, когда я родилась, поэтому эта тема для меня так важна. Думаю, русскому это должно быть очень хорошо понятно — учитывая ваши сибирские лагеря. Заключение, тюрьма — важный для меня психологический мотив.

Но, снимая этот фильм, я буквально вышла из собственной тюрьмы (Смеется). Я всегда все контролирую на площадке, а здесь много импровизировала. Конечно, основа была заранее прописана, но ночью я часто писала то, что мы снимали на следующий день. А Станисласу я просто говорила: «А теперь иди сюда, попробуй сделать это». Я снимала «Каприз» скорее как свои документальные ленты. Поэтому он отличается от других моих игровых работ: если «Пленница» была очень строгой, то «Каприз», прежде всего — сновидческий, призрачный.

— Он и должен быть сновидческим, учитывая лихорадочное состояние главного героя.

— Да, но в то же время для меня это греческая трагедия. В финале главный герой сходит с ума, теряет рассудок.

— А начинается все с убийства. Его же не было в романе?

— Можно долго перечислять все, что я изменила. От книги почти ничего не осталось, поэтому зрителям стоит прочитать роман. Там действие происходит в другом веке, в другом месте, персонажи — англичане, у них в шахтах работают китайцы, и так далее…

— У вас очень красиво сняты джунгли и окружающие героев пространства. Вы смотрели современное азиатское кино?

— Что-то я, конечно, смотрела, но точно не перед съемками. Я плохо помню имена — они и не имеют отношения к моему фильму. Не люблю снимать в Париже. Я так к нему привыкла, что просто больше не вижу Париж. Поэтому, снимая кино, я стараюсь уезжать как можно дальше. За исключением моего квартала, где я когда-то снимала «Пленницу», но и там я пыталась избежать знакомых мест, делала пространство абстрактным.

Поскольку, повторюсь, «Каприз» — античная трагедия, мне нужна была замкнутая среда, в которой мы бы совершенно не нуждались в психологии.

— Олмейер парализован и беспомощен, несмотря на свою страстную мечту.

— Да, он очень пассивен, он сбился с курса. Друг заразил его мечтой, которая уже никогда не сбудется. Когда все рушится и исчезает, он все равно продолжает верить в существование этого золота, в то, что они вернутся в Париж богатыми. Но ведь это мечта Олмейера, а не его дочери. Он любит ее так, но это скорее любовь к самому себе, понимаете? При этом в фильме все равно остаются теплые человеческие отношения. Китаец делает умирающему капитану массаж — просто потому что человеку рядом нужна помощь, ведь он вот-вот исчезнет. А другой парень следит за всем, что делает Нина, потому что она ему нравится…

Но это все не так важно. Главное — само течение повествования, его сновидческая сущность, какие-то пугающие вещи, которые происходят с героями. Есть мечты Олмейера, которые на глазах рушатся, а он ничего не может поделать. Вот что самое важное.

— В качестве сквозного мотива через весь фильм проходят кадры ночной природы, озвученные прелюдией к «Тристану и Изольде». Как эта музыка сочетается с изображением?

— Она соответствует фильму. Мне нужно было создать напряжение. По тому же принципу его в «Пленнице» создавала музыка Рахманинова. Было время, когда я вообще не использовала музыку, но здесь мне нужна была эта прелюдия, нужно было что-то мягкое…

— А «Меланхолию» Триера, где она тоже звучит, вы видели?

— Да, но уже после съемок (Смеется). Мне нравится «Меланхолия», но Триер использует там слишком много музыки, мы по-разному с ней работаем.