Терроризм и кино: риск, страх, самоцензура, апатия

ЛИ ТАМАХОРИ, КШИШТОФ ЗАНУССИ, АНТОН ДОЛИН, АННА НАРИНСКАЯ, МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ и другие дискутируют о том, что стало с кинематографом после 11 сентября

На проходящем в Санкт-Петербурге Международном кинофоруме вспоминают 11 сентября 2011 года: в рамках фестиваля прошла ретроспектива «Актуальное кино: терроризм. Кино на пороховой бочке» и состоялся круглый стол, посвященный проблемам отражения постсентябрьской реальности в кино. Интересно, что к обсуждению удалось привлечь не только российских экспертов, но и иностранных спикеров — например, Ли Тамахори, режиссера, известного по одной из серий бондианы: в Петербурге он представил свой фильм «Двойник дьявола» о человеке, который вынужденно стал двойником Черного принца — Удея Хусейна. OPENSPACE.RU предлагает ознакомиться с выступлениями некоторых докладчиков круглого стола.

Елена Слатина, модератор, куратор программы «Кино на пороховой бочке»
Андрей Плахов, модератор, программный директор Кинофорума
Михаил Трофименков, кинокритик («Коммерсантъ»)
Лариса Малюкова, кинокритик («Новая газета»)
Ли Тамахори, режиссер («Умри, но не сейчас», «Двойник дьявола»)
Майкл Джон Федун, продюсер («Двойник дьявола»)
Даниэль Леконт, продюсер («Карлос»)
Грегор Джордан, режиссер («Немыслимое»)
Антон Долин, кинокритик
Денис Горелов, кинокритик
Анна Гудкова, Generation Campus
Анна Наринская, литературный критик («Коммерсантъ»)
Рональд Берган, кинокритик, Великобритания
Кшиштоф Занусси, режиссер

Андрей Плахов: Добро пожаловать на наш круглый стол, который мы назвали «Кино на пороховой бочке» или «Кино после катастрофы» — было несколько вариантов. Поводом для проведения круглого стола, придуманного Леной Слатиной, послужило то, что вскоре исполнится десять лет атаке террористов на Нью-Йорк — 11 сентября — дате, которую многие считают исторической. Она совпала с началом XXI века и символически обозначила, что мы переходим в новый век с новыми реалиями, с которыми мы вынуждены сосуществовать, нравится нам это или нет. Именно об этом, мне кажется, мы будем говорить сегодня — о попытке осмыслить эту новую реальность в категориях искусства, в категориях нашей ментальности. Уже создана целая антология фильмов на тему терроризма — вплоть до комедии.

Елена Слатина: Когда мы готовили эту программу, мы ожидали, что за этот год многие кинофестивали мира как-то обратят внимание на эту тему, не пропустят дату. Я даже специально ездила на фестиваль «Трайбека», который был создан после 11 сентября, но даже там никто об этом не говорил. Видимо, Америка, Нью-Йорк слишком травмированы. Россия травмирована терроризмом не меньше, но и у нас это не было проговорено ни разу. Мы сейчас сидим в полукилометре от храма Спаса-на-Крови, места террористического акта — убийства царя. В России терроризм возник, СССР воспитал многих террористов, включая Ильича Рамиреса Санчеса (с нами сейчас продюсер картины о нем — «Карлос» — Даниэль Леконт). Странным образом в России нет ни дискуссии на тему терроризма в искусстве — ни искусства, ни литературы, ни публицистики на эту тему. Мы в отличие от других стран мира не сняли за десять лет ни единого фильма о террористических актах. Хочу предоставить слово Михаилу Трофименкову, который расскажет об истории вопроса — об освещении проблемы терроризма в мировом кино.

Михаил Трофименков: Это будет не столько исторический экскурс, сколько несколько соображений, вызванных названием программы — «Кино на пороховой бочке». Название очень красивое и очень двусмысленное. Почему в эпоху глобальной войны с терроризмом на пороховой бочке оказывается кино? На пороховой бочке находятся дома, вокзалы, самолеты. Но тут я понял, что у этого названия есть второй план. Действительно, кино находится в очень двусмысленной ситуации, когда обращается к теме, которую называют терроризмом. Слова «терроризм» и «террорист» фиксируют абсолютно манихейский, черно-белый взгляд на мир, где «терроризм» — синоним абсолютного зла, и никого не интересуют (в реальности, а не в кинематографе) причины, по которым он возникает. Чем меня потряс фильм «Карлос»? Тем, что это абсолютно не манихейское, отстраненное кино, которое пытается проникнуть в суть неуловимого персонажа. Собственно говоря, фильмов о терроризме как таковом практически нет, поскольку террорист [в кино] — это маньяк, которому доставляет удовольствие взрывать бомбы и который не преследует никакой цели, кроме получения сексуального удовольствия от взрыва бомбы. В этом смысле идеальный фильм о терроризме — «Саботаж» Хичкока, где вы, может быть, подозреваете, что герой Питера Лорре работает на какую-то иностранную державу, но сама его патологическая пластика дает основание думать, что он просто безумец.

Теперь маленький экскурс в историю, то есть рассказ о том, чего в этой программе нет. Первый дошедший до нас, пусть и в копии, шедевр древнегреческой пластики, к которому так или иначе восходит все, что было сделано в Европе с тех пор, — это памятник террористам. Это памятник тираноубийцам Гармодию и Аристогитону, которые в 514 году до н.э. закололи афинского тирана Гиппарха.

По прошествии времени фильмы, которые были сняты о терроре и террористах былых времен, незаметно переходят в другие категории кинематографа. Когда мы говорим об «Осведомителе» или «Плуге и звездах» Джона Форда, мы не говорим, что это фильмы про ирландских террористов. Мы говорим, что это фильмы про ирландских республиканцев. Мы говорим, что это фильмы про войну за независимость Ирландии, вспоминая Дублинское восстание 1916 года. Когда мы говорим о фильме Франка Касенти «Красная афиша» об интернациональной группе, которая была расстреляна нацистами во Франции в 1944 году, мы не говорим, что это фильм о террористах, но в дискурсе Третьего рейха это были именно террористы. Когда мы смотрим «Пепел и алмаз» Анджея Вайды, мы не говорим, что это фильм о террористе. Мы говорим, что это фильм о солдате Армии Крайовой, фильм о трагедии польского подполья. <…> И когда мы смотрим «Исход» Отто Преминджера, мы тоже не говорим, что это фильм о террористах — мы говорим о том, что это фильм о борьбе за независимость Израиля, хотя именно сионистское подполье освоило очень многие технологии современного терроризма. И когда мы смотрим фильм Клинта Иствуда о Нельсоне Манделе, мы тоже не говорим, что это фильм о террористе, хотя возглавляемый им Африканский национальный конгресс использовал террористические методы. Это отчасти связано с тем, что люди, которые вчера считались террористами, становятся респектабельными политическими деятелями. Сейчас по меньшей мере две [южно- и] латиноамериканские страны возглавляют люди, в 1960—1970-е годы активно принимавшие участие в городской герилье (Бразилия и Уругвай). Точно так же считались террористами в свое время Юзеф Пилсудский, который потом стал отцом Польского государства, отцы-основатели Ирландии, Алжира, Израиля, и еще можно вспомнить не одну страну.

Я хотел этим сказать, что то, что мы называем терроризмом, — понятие относительное. Действительно, когда речь идет о терроризме, надо быть осторожным, это очень манихейское определение, а реальность и отражение реальности в искусстве (если это искусство, а не пропаганда) не могут быть манихейскими. Кино, оказавшееся на пороховой бочке после 11 сентября 2001 года, если судить по этой представительной ретроспективе, ведет себя достойно. Оно почти никогда не обращается к изображению оперативной, военной стороны террористической деятельности, а исследует эффекты — естественно, эффекты негативные — террористической деятельности, которые война с терроризмом оказывает на общественное сознание Запада. В замечательном фильме нашего гостя Грегора Джордана возникает тема, известная как «парадокс тикающей бомбы» — то, до какой степени зверства может дойти демократическое общество, чтобы обезвредить уже где-то заложенную и тикающую бомбу. Фильм «Так где же ты, Усама бен Ладен?» — попытка развеять манихейский туман, в котором все мусульмане являются террористами. В случае Майкла Уинтерботтома кино поднимает на щит всех, кто стал жертвой антитеррористической охоты на ведьм. Или высмеивает антитеррористическую истерию, как в «Четырех львах».

Все это замечательно, но, конечно, выбирая те или иные аспекты темы, режиссеры занимают те или иные позиции. И эта позиция, например Майкла Уинтерботтома, сравнима с позициями гуманитарных организаций, которые заботятся о тех, чьи права нарушены в ходе борьбы с терроризмом, которые пытаются отучить общественное мнение от ксенофобии и манихейства. Я не думаю, что роль кинематографа должна этим ограничиваться. Я думаю, что подобная односторонность привела к тому, что практически исчезло то кино, которое в конце 1960-х и на протяжении 1970-х дало многие шедевры. Я имею в виду, что сейчас искусству очень сложно отразить современную эпоху войны с террором в отсутствие политического кинематографа. Конец 1960-х — начало 1970-х — это время леворадикальной городской герильи, это время, когда Джилло Понтекорво снял «Битву за Алжир», когда итальянские режиссеры снимали фильмы о «свинцовых годах» в Италии, когда Коста-Гаврас снял «Специальное отделение» про антифашистское подполье. И тогда кино, на мой взгляд, было намного адекватнее своей эпохе. А с исчезновением политического кино, которое в 1980-е годы практически сошло на нет, кинематограф потерял один из очень важных инструментов для отражения той жутковатой реальности, которая нас окружает.

Плахов: Тем, кто интересуется этой тематикой, я рекомендую статью Владимира Лященко «До и после» на сайте журнала «Сеанс», она также посвящена истории проблемы.

Лариса Малюкова: Да, террор — важнейший рычаг движения современного общества. Действительно, он меняет сознание и общество в целом, и нас, и наше настроение. Идея насилия сегодня очень размыта, очень сложно ее осмыслять, в том числе и в кино.

Тут очень важна точка зрения автора. Важна ответственность кинематографа — и с художественной точки зрения, и с гуманистической. Дело в том, что точка зрения автора очень часто заказана обществом. Я напомню: в очень короткий период между Февральской революцией и Октябрьской было снято пять картин о народовольцах — Чардынин, Протазанов. Вот заказ общества, и вот ответ кинематографа на этот заказ. Героизация террора в советском кинематографе проходила по разным, очень сложным, путаным аспектам. Например, пионеры-герои — что это была за деятельность? Недаром современный кинематограф снова возвращается к пионерам-героям, в «Первом отряде» осмысляя их в жанре аниме, в неожиданном аспекте — если говорить о многожанровом подходе к этой сложной теме.

Миша говорил о самых высоких проявлениях кинематографа, но с точки зрения ответственности важно говорить о том, что работает очень сильно. После той страшной картинки — когда рушились башни — язык кинематографа не мог не измениться.

Плахов: Мы хотели бы перейти ко второй части нашего разговора. Как реальность XXI века повлияла на выбор тем и на язык кинематографа.

Слатина: После 11 сентября в нашей прессе достаточно много писали о том, что Голливуд со своими блокбастерами, фильмами-катастрофами во многом спровоцировал эту акцию. Писали о том, что Голливуд испугался. Тогда была на выходе одна из серий «Человека-паука», в которой главный герой натягивал между башнями-близнецами паутину — эти сцены стирали. Из многих фильмов башни стирались, чтобы не травмировать аудиторию. Мы это знаем только из прессы. Я бы хотела спросить наших гостей — прежде всего Ли Тамахори, — как это было изнутри индустрии? Действительно ли Голливуд стал внимательнее относиться к терроризму сразу после 11 сентября? Как потом развивался интерес кинематографа к этой теме? Цензура? Табу? Насколько высок интерес аудитории? Прокатчиков? Насколько вообще эта тема интересует американский кинематограф?

Ли Тамахори: Я могу говорить только за себя, не за всю американскую киноиндустрию. Но, будучи частью этой индустрии, могу сказать, что она движима интересами выгоды, она существует для развлечения. Некоторые вещи очень травматичны — особенно 11 сентября, но с подобными темами легко разбираться, если четко обозначить образ злодея. Голливудское кино склонно к черно-белым решениям. Реакция на что-то подобное 11 сентября — всегда одна и та же: найти врага и уничтожить его. На этом основаны все самые известные компьютерные игры в мире — поколения детей воспитываются на них. Как мы знаем, теракт 11 сентября осуществили 29 человек, известные как «Гамбургская ячейка» при возможном — возможном, это еще надо доказать — финансовом участии Усамы бен Ладена. Но американцы не могут принять идею о том, что какие-то отдельные люди взяли и разрушили центр Нью-Йорка, просто руководствуясь собственной системой взглядов. Должен быть какой-то масштабный злодей, который стоит за всем этим — «Аль-Каида», Афганистан или Ирак, в который по этому случаю нужно отправить войска. Это политика, но она сильно влияет на американское кино. Есть и милитаристский аспект, если мы говорим об экшне — мы должны видеть наших бравых парней в униформе, уничтожающих врага. Никакого исследования корней — просто доблестный полковник отправляется разрушить змеиное гнездо, в котором лелеются планы по разрушению демократии. Это почти самоубийство — отправиться к голливудским продюсерам с проектом фильма, который хоть как-то пытается анализировать явление. Публика устает. Люди продолжают погибать в Афганистане и Ираке, и никто просто не хочет смотреть на это в кино. И никто не хочет смотреть фильмы, анализирующие причины появления терроризма. Не знал этой истории про «Человека-паука», но я сам бывал в похожих ситуациях, когда нечто в твоем фильме считается слишком травмирующим. Это не самоцензура, обычно это формулируется в выражениях типа: «Для публики это будет слишком тяжелым испытанием», или «Публика не поймет», или «Публика не готова». Это просто страх — часть корпоративной культуры, которая не хочет иметь дело с тем, что потревожит аудиторию, отдалит от нее.

Майкл Джон Федун: Когда мы пытались снять «Двойника дьявола», у нас это заняло восемь лет — мы не могли найти финансирование. Мы со всеми компаниями в Америке связывались, и в результате единственный смельчак нашелся в Бельгии. Интерес к таким темам волнообразный, и мы попали в семи-восьмилетнюю волну, когда подобного интереса не было.

Тамахори: Тема Ирака настолько ядовита, что никто не хочет с ней связываться. Такова природа человека — никто не хочет связываться с радиоактивными темами.

Слатина: Похожие вещи происходят в нашем кинематографе, другое дело в том, что у нас даже попыток нет. Я бы хотела попросить Даниэля Леконта рассказать о своем опыте создания саги о терроризме.