Кристи Пуйю: «Бесконечно трудно укротить свою внутреннюю обезьяну»

Румынский режиссер – о русской и французской культуре, воображаемых драконах и голой бабушке

Имена:  Кристи Пуйю

​

«Аврора» Кристи Пуйю, показанная в мае в каннской программе «Особый взгляд», для многих стала самым большим за последние годы разочарованием румынской «новой волны». В мире Пуйю известен как режиссер одной из самых значительных картин нулевых годов — «Смерти господина Лазареску» (2005). После пятилетних восторгов и напряженного ожидания он представил

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

публике и критике трехчасовую картину, главный герой которой совершает загадочные приготовительные действия, потом по непонятным причинам убивает нескольких человек и только в финале, в полицейском участке, объясняет свои мотивы. На протяжении всего экранного времени режиссер проделывает со зрителем один и тот же эксперимент: смысл всех незначительных поступков и связи между персонажами можно осознать и восстановить только постфактум. Каждый из эпизодов так или иначе объясняет предыдущие, пока наконец мы не узнаем главное.

На проходящем в Гетеборге международном фестивале Кристи Пуйю провел мастер-класс, во время которого яростно защищал невыносимо долгий хронометраж картины и отвечал критикам, упрекавшим его в отсутствии осмысленных диалогов (большинство реплик в фильме — обыденная речь, не имеющая отношения к интриге).

После мастер-класса Кристи Пуйю рассказал OPENSPACE.RU, почему его герой Виорель (сыгранный им самим) застрял между вымыслом и реальностью, а также о русском и французском влиянии на румынскую культуру, голой бабушке из «Красной Шапочки» и противоречивой человеческой природе.


— ...Мы учили русский в школе, но я даже не пытался что-нибудь запомнить. Ненавидел его. Сейчас жалею, понимаю, что много потерял, но уже, наверное, поздно. Никто не хотел учить русский; может быть, два-три человека в классе.

— Из-за политики?

— Да, из-за коммунизма. Этот язык вызывает противоречивые чувства. Я в большой степени сформирован русской литературой. Хочу сейчас поставить Чехова в театре, и мне не очень комфортно: сравниваю переводы на румынский, английский и французский — они вопиюще разнятся в деталях. Кажется, румынский перевод самый неудачный. Жаль.

©  Mandragora Movies

Кристи Пуйю в фильме «Аврора»

— Нам румынский язык кажется забавным — романская структура с большим количеством славянских корней. Вчера в «Авроре» услышала слово «толчок» — «блошиный рынок».

— Да. В румынском разговорном языке есть слова rai и iad, в литературном — употребляются infern и paradis, заимствования из романских языков.

— Румынская культура ведь находится под сильным влиянием французской. Почти каждый румынский писатель, а теперь и кинематографист — франкофон.

— Да, и здесь причины тоже политические. Румыния как государство возникла только в 1859 году, когда в ее состав вошли Молдавия и Валахия. Франция очень сильно помогала, особенно при Наполеоне III. И когда после Первой мировой к нам присоединились другие территории, Франция опять нас поддерживала.

В некотором смысле румынская культура — ответвление французской. Дело не в системе школьного образования — просто это объективный факт, во многом вызванный нашей сильной внутренней потребностью идентифицировать себя с латинской культурой. Но если вникать в детали, пытаться понять, кто мы такие, нельзя игнорировать и славянское влияние. Идею противостояния славянского мира Турции, например.

— Получилось так, что румынская «новая волна» тоже состоялась благодаря Франции — была открыта в Каннах.

— Это связано с политикой фестиваля, тем пониманием и видением кино, которое там существует. Их философия — открытость, и ваше утверждение в той же степени справедливо, например, для иранского кино или, не знаю, для Аргентины, Таиланда. Такой у них принцип: дверь должна быть отворена.



— Вчера во время мастер-класса вас спросили, есть ли у вас новый проект, и вы сказали «нет».

— У меня нет нового проекта, у меня есть реакция на старый. Пишут, например, что в фильме нет диалогов. Идите к черту. Я составлю свой следующий фильм из одних диалогов, и мы посмотрим, есть ли в словах какой-нибудь смысл.

— У «Авроры» действительно были плохие рецензии. Теперь вы ездите по фестивалям и объясняете аудитории, про что фильм. Вам не обидно? Произведение вроде как должно говорить само за себя. Хотя вы вчера заметили, что люди не умеют смотреть — ни кино, ни вокруг себя...

— Конечно, я не в восторге от этого турне, но есть в нем какая-то польза и для меня самого. Разумеется, я отлично знаю, что именно хотел сказать в фильме. В то же время я отдаю себе отчет в том, что это не всегда понятно при первом просмотре. Фильм требует, чтобы к нему возвращались, смотрели еще и еще.

Да, мне не нравится объяснять, но в то же время не хочется быть тем, кто высокомерно обрубает коммуникацию. Да, художники выражают себя через свои произведения, но помимо них существует еще много других человеческих существ. Ты снимаешь фильм, едешь на фестиваль представлять его, у людей возникают вопросы, и ты должен отвечать. И даже если не можешь найти ответ, ты должен это делать, потому что сам ты тоже человек, как и зрители, а не только художник. Я говорю так не потому, что придерживаюсь левых взглядов — просто всегда пытался понять, что именно делает нас людьми. Как каждый из нас функционирует в качестве человека? С трудом. Бесконечно трудно укротить свою внутреннюю обезьяну. Мы часто ведем себя как животные.

«Пусть произведение говорит само за себя»... Говорить-то оно, может, и говорит, но с кем? Кому оно адресовано? Каждый из нас продукт национальной культуры. Важно ли, чтобы фильм понимали в шведском городе Гетеборге? Или в России?

Вот мне говорят, что «Смерть господина Лазареску» понравился русским зрителям, потому что они хорошо понимают все нюансы постсоветской действительности. Нет, я в это не верю. Я думаю, он понравился им потому, что румынская культура находится под большим влиянием русской литературы, поэзии, музыки. Это влияние духа, а не буквы.

Моя мама, в отличие от меня, хорошо выучила русский в школе. В детстве она пела нам русские песни. Дома были четыре маленькие книжки, четыре такие «Библии»: Лермонтов, Пушкин, Маяковский, Есенин. Мы выросли с этими стихами, и вот результат: сейчас мы эффективно коммуницируем с одними смыслами и абсолютно невосприимчивы к другим.

Я показываю фильм в Швеции и вижу, что часть аудитории резонирует, понимает, а часть нет. И так по всему миру. Это нормально.

Понимаете, мы всегда упускаем самое важное. Таково основное свойство человека. Он создает вокруг себя воображаемый мир и пытается занять в нем место Бога. Выдуманного Бога, разумеется, никто из нас никогда не встречал настоящего.

В общем, так. Я считаю, что неправильно думать, что фильм говорит сам за себя. И неправильно думать, что режиссер может что-то объяснить. Но и с тем и с другим приходится иметь дело.

{-page-}

 

©  Mandragora Movies

Кристи Пуйю в фильме «Аврора»

— Вы еще вчера говорили, что кинематографическое произведение, как и многое другое в жизни, — сочетание рационального и иррационального.

— Это так, но я не смог бы определить эти величины в процентах: добавить столько-то рационального, столько-то иррационального.

Где правда, где вымысел? Ведь и наш реальный опыт очень быстро обрастает собственной мифологией.

У главного героя «Авроры» проблемы с самоидентификацией. В конце картины полицейский просит его назвать имена жертв, переспрашивает несколько раз. Пытается узнать, кто они, кто они были. Главный герой — очень педантичный человек, даже в его положении. Он такой неуклюжий, запутавшийся, а его спрашивают, кто были ваши жертвы. А сам-то я кто такой?



— В «Смерти господина Лазареску» главный герой тоже до самого конца постоянно повторяет свое имя.

— Имя — искусственное изобретение, неизбежное с административной точки зрения. Но нам придется использовать его, иначе мы вообще не сможем ничего определить.

— Кстати, о вымысле: действие «Авроры» как бы развивается в двух плоскостях — в реальном мире и в голове главного героя.

— В самом начале мы слышим диалог, который у меня произошел с моей дочерью, когда ей было пять лет. Она прочитала «Красную Шапочку» и заметила, что бабушка, извлеченная из живота волка, скорее всего, была голая — ведь волк надел ее одежду. Помещая этот диалог в начало фильма, мы сразу определяем контекст, в котором будет развиваться история — это одновременно и реальность, и вымысел, сказка.

— Диалоги в фильме действительно очень лаконичны и однообразны. И я заметила вчера, что в этой необязательной повседневной болтовне речь очень часто идет о цене. Цене платья, еще какой-то...

— Да, так и есть. Я снова возвращаюсь к книге Эриха Фромма «Иметь или быть», о которой говорил вчера на мастер-классе. Вопрос цены особенно актуален для общества потребления, в котором мы живем. Разумеется, выходцы из бывших социалистических стран пережили период, в котором ситуация была несколько иной. Но теперь, спустя двадцать лет, и мы вынуждены признать, что тоже стали частью общества потребления. Мы все жертвы общества, которое создаем сами. Здесь такой мифологический мотив: создание убивает своего создателя. Именно так миф представляет возникновение Вселенной. Сатурн пожирает своих детей, потому что знает — один из них должен его уничтожить.

Потребление ставит нас в такое же положение. У всего есть своя стоимость, все в этом мире подлежит переводу в цифры. Это банальности, конечно, но даже если люди не проговаривают это вслух, они все равно продолжают прицениваться. Ничего глупее и придумать нельзя, ведь самые важные вещи в жизни человека бесценны. Но мы продолжаем играть в эту игру — «деньги — товар».

— Вы вчера предложили несколько объяснений названию фильма: это и «Аврора» Мурнау, и предрассветный час «между собакой и волком», такое промежуточное состояние. Но я помню, что в Каннах вы говорили о том, что хотели передать ощущение от пробуждения холодным зимним утром, когда не хочется, но надо вставать. Это ощущение, хорошо знакомое по школьным годам, в картине действительно присутствует. Более того, оно не покидает спустя много месяцев после первого просмотра.

— А вы помните? Жуть, да?

— Беспросветная.

— Физиологическое воздействие фильма — важная вещь. Да, название неслучайное. Я думал о нем какое-то время, несколько лет, каждый день. Оно не появилось по щелчку.

— Если говорить о культурных кодах, то для русского человека «Аврора» означает несколько иное: это крейсер, выстрел которого, согласно советской мифологии, стал сигналом к началу революции.

— Да-да-да, я помню. Вы видите — начало! Начало чего-то нового. Забавно.

— Кстати, с названием «Лазареску» история ровно противоположная: его не надо объяснять — напротив, оно объясняет фильм.

— В «Лазареску» мы решили применить то, что я называю «эффектом «Титаника»«. Все знают, что «Титаник» утонул, никто не ждет, что в фильме он вдруг доплывет до пункта назначения. Поэтому мы сразу объяснили зрителю: есть некий Лазареску, и он умрет. А в начале фильма герой несколько раз называет свое имя, чтобы никаких сомнений не осталось: вот он — тот, кто должен умереть...

А «Аврора»... Я посмотрел «Аврору» Мурнау, потому что прочитал у Трюффо, что это самый прекрасный фильм, который он видел в своей жизни. Подумал: «А, ну раз ты так считаешь, посмотрю уж». Картина меня взбесила. Конечно, Мурнау — великий мастер. Но я не верю в такое кино, оно мне не нужно. В нем все та же философия wishful thinking, создания вокруг себя миражей, которую я ненавижу. У Мурнау в финале герой принимает решение не убивать свою жену, но это решение режиссера, редактирующего реальность, а не героя. А решать должен герой, должна присутствовать именно логика поведения персонажа. История любви должна развиваться по естественным законам. Идите к черту! Он, видите ли, вдруг раздумал ее убивать!

Это была самая важная вещь в моем фильме — реакция на «Аврору» Мурнау. Виорель убивает четырех человек (не свою жену) — похоже это на историю любви?

Есть румынский фольклорный герой, Фэт-Фрумóс, прекрасный юноша, который защищает от дракона свою возлюбленную Иляну Косынзяну. Мой герой ведет себя примерно так же: он находит и убивает драконов, чтобы защитить свою Иляну Косынзяну. Но делает это не как сказочный герой, а как обычный человек — уязвимый, несовершенный. И драконов никаких не существует, все драконы у него в голове.

Я много думаю о несуществующей реальности, которую мы создаем в своем воображении.

Вот, я вспомнил службу в армии. Это такое странное занятие, из тебя вроде бы пытаются сделать мужчину. Румыны не самый дисциплинированный народ. Нам всегда есть что сказать, кого покритиковать. Но если следовать всем правилам, написанным в «Красной книге» (это свод армейских законов), то через неделю ты просто умрешь. Мы посчитали: если бежать с предписанной скоростью, то стометровку придется преодолеть быстрее, чем Карл Льюис. Поверьте, быть мужчиной очень тяжело. В нашей культуре мужчина — существо, не допускающее компромиссов.

Мы все растем под влиянием сказок, из них заимствуем модели поведения. Женщины хотят быть принцессами, мужчины — героями. Но в реальности все обстоит по-другому. Любая сказка, румынские в том числе, заканчивается словами: «И они жили долго и счастливо». Да бросьте, никто никогда не живет долго и счастливо. Появляются проблемы, которые надо решать. Жизнь — это торг. Звучит ужасно, но это факт. Жить — значит учитывать многие обстоятельства, иначе ты не сможешь преодолеть ни одного препятствия.

Если пребывать в уверенности, что мир таков, каким ты его себе выдумал, ты в конце концов убьешь кого-нибудь. Или убьешь себя.