«Чрево»

В ограниченном прокате – фантастический фильм про клонирование, без спецэффектов

Имена:  Бенедек Флигауф

«Чрево» — один из тех случаев, когда хотелось бы вовсе отменить институт рецензирования, не выдавая ни синопсиса, ни жанра, однако слово «клон» в связи с ним уже звучало, и картина Бенедека Флигауфа теперь вписана в контекст научно-фантастического кинематографа.

Главная героиня (Эва Грин) возвращается в глухую приморскую деревню, чтобы найти друга детства Томми. Едва отыскав, она становится свидетелем его случайной смерти. Чтобы вернуть несостоявшуюся жизнь, она вынашивает, рожает и воспитывает клона погибшего, но уже ближе к концу картины становится понятно, что растит она себе совсем не сына.

Флигауф — венгерский режиссер из того же поколения, что Корнель Мундруцо, Дьердь Палфи и Нимрод Антал (родившийся в Америке, но свой лучший фильм, «Контроль», снявший в Венгрии).

«Чрево» — его первый англоязычный фильм. Один из прежних, «Млечный путь», показывали у нас в конкурсе фестиваля «2morrow/Завтра» в 2007 году; когда-то такие картины описывались словом «медитативный», теперь принято говорить о работе на грани кинематографа и современного искусства. И если прежде мозг разбивал такое кино на серию застывших кадров, то теперь — на серию видеофрагментов, готовых к демонстрации в галерее. С «Чревом», отнюдь не лишенным сюжетности, подобные операции также вполне естественны: машина, снятая сверху, медленно разрезает поле надвое, как раскрывающаяся молния; в верхнем ящике шкафа обнаруживаются и надолго остаются в кадре издающие непрерывный щелкающий звук тараканы.

Фрагмент фильма «Млечный путь»


На примере «Чрева» (впервые показанного летом на фестивале в Локарно) хорошо понятно, что такое современный концептуальный фильм: продуманный, но оставляющий щель для иррационального сквозняка; создающий собственную формулу взаимоотношений между драматургией и визуальным решением; наполненный, но не перегруженный смыслами.

Так же как Дмитрий Мамулия в «Другом небе», Флигауф работает с индексами, последствиями случившихся событий; действие представляет собой набор умолчаний. На экране мы не видим ни смерти, ни рождения — только то, что происходит в промежутках. Очень долго мы не видим даже лица героя (и взрослый Томми, и его новорожденный клон впервые появляются из темноты, надолго застывая на экране зловещим черным сгустком; точно так же в короткометражке «Линия» у Флигауфа застывал мальчик, перед тем как встать в строй окаменевших одноклассников в школьной раздевалке).

Подобная редукция нарратива вызывает совершенно конкретное зрительское переживание (тот самый иррациональный сквозняк, созданный рациональными средствами). В повествовании, скупо перечисляющем базовые (если не банальные) состояния человека — любовь, рождение, смерть, — постоянно поддерживается ощущение тихо тлеющей тайны, некоего пропущенного сакрального действия. Границы сверхъестественного остаются непересеченными, но повседневность обретает магическую природу. Пространство фантастического фильма, таким образом, создается не спецэффектами, но режиссурой и монтажом.

Пропущенные кульминации не единственное средство, которым создается ритм картины. Флигауф постоянно подбирает внутренние рифмы: два темных сгустка, из которых соткутся обе инкарнации Томми; эксгумация трупа для взятия генетического материала и выкопанный героиней игрушечный динозаврик, которого мальчик похоронил было в песке (эта женщина никого не даст окончательно закопать).

«Чрево» — производное эпохи, когда утопия и антиутопия уже не находятся на разных сторонах координатной оси, но сливаются до неразличимости. Возможность клонирования, рукотворного воспроизводства жизни, не рассматривается ни как однозначное добро, ни как однозначное зло. Настоящая мать Томми, даже указывая на свой атеизм, наотрез отказывается от клонирования (тем самым снова поднимая вопрос, не является ли цивилизация отрицанием естественных законов природы). Героиня Эвы Грин указывает на то, что уже существующее, пусть и созданное человеком, не может быть неестественным.

В «Чреве» пунктирно, но внятно обозначены некоторые практические вопросы биоэтики. В частности, имеет место бытовой расизм в отношении клонов — обычные люди их подчеркнуто сторонятся; считается, что от них как-то по-особенному пахнет. Родители школьников (с программно разным цветом кожи) заводят свои обычные разговоры: вы же понимаете, ничего личного, но мы не хотим, чтобы наши дети столкнулись с этим уже сейчас. В своих предположениях относительно близкого будущего Флигауф заходит пугающе далеко, переосмысляя не только концепцию эдипова комплекса, но и подвергая сомнению, например, социальный аспект родства. То, что годами вызревает между «матерью» и «сыном», является и одновременно не является инцестом, поскольку с биологической точки зрения это абсолютно посторонние друг другу особи.

В некотором смысле подвергаются сомнению и сами наши представления о том, что такое человек. Раскрывая клону тайну его рождения, героиня ничего не говорит, просто приносит компьютер первого Томми. Выходит, что утраченная при клонировании составляющая личности умершего (фактически его душа), все-таки сохраняется так же, как сохраняется его тело — в виде воспроизводимого программного кода.