Влад Иванов: «Воспринимайте румынские фильмы как форму экзорцизма»

Главный актер «румынской новой волны» — об игровом дебюте режиссера Сергея Лозницы

На следующей неделе начнется 63-й Каннский фестиваль. В этом году в конкурсе впервые в истории представлена Украина — картиной «Счастье мое», игровым дебютом режиссера-документалиста Сергея Лозницы.

Одну из ролей в фильме сыграл Влад Иванов — любимый актер режиссеров румынской «новой волны», известный ролями макабрического доктора Бебе в фильме «4 месяца, 3 недели и 2 дня» Кристиана Мунджиу и философски настроенного шефа полиции из картины «Полицейский, прилагательное» Корнелиу Порумбою.

В фильме Лозницы Иванов (несмотря на имя и фамилию почти не говорящий по-русски) сыграл майора милиции из Москвы, которого за мелкое нарушение задерживают на трассе провинциальные гаишники — решить дело по-свойски у него не получается. Накануне каннской премьеры Влад Иванов рассказал OPENSPACE.RU об обыденности зла и протестной инерции в румынском кино.



— Вы стали известным актером уже в довольно зрелом возрасте. Чем занимались до этого?

— Я всегда очень хотел заниматься именно этим. Чтобы выжить в Бухаресте (а я приехал туда из другого города), работал продавцом в магазине, потом поступил в актерскую школу. Работал в Румынском национальном театре, пока не снялся у Мунджиу — это был мой первый серьезный опыт в кино.

— Как вы попали в картину Сергея Лозницы?

— Прислали сценарий, он мне показался выдающимся. Сам режиссер понравился — и то, что у него огромный опыт в документальном кино. И на русском языке интересно было поработать. В общем, решил рискнуть.

— Сильно русский, украинский режиссер отличается от румынских?

— Такая постановка вопроса — скорее для критиков. Как актер я это воспринимаю по-другому: все режиссеры разные, и дело тут не в национальности и не в языке. Язык режиссера — его видение. У каждого свой стиль, свой способ прочтения сценария и свой очень индивидуальный подход к актерам. Мне интересны режиссеры, которые сами себе пишут, — Сергей тоже из их числа. И еще мне понравилось, как трепетно он относится к любой детали.

— Вы в России уже бывали? Как сейчас в Румынии к нам относятся?

— В России оказался впервые. Мне кажется, что восприятие вашей страны в Румынии во многом определяется историей — прошлое все еще здесь. Некоторым до сих пор трудно отделять политику от всего остального — и это, конечно, большая ошибка. Одно дело — советская идеология, другое — гуманистические ценности вашей культуры. Хотя из разговоров с русскими коллегами я понял, что вы тут тоже не восторге от своего социалистического прошлого.

— Вы играете милиционера, которого мучают другие милиционеры. Слышали про наших оборотней в погонах?

— Нет, раньше не слышал, но из разговоров на площадке понял, что какие-то жесткие вещи в сценарии позаимствованы из российской реальности.

— А кино русское смотрели? У нас есть как минимум один режиссер, про которого шутят, что он принадлежит к «румынской новой волне». 

— Не смотрел, но посмотрел бы. Но здорово, что «румынский режиссер» — это уже определение, как бы отдельное собственно от Румынии.

— Оба ваших самых известных персонажа — доктор Бебе, делающий аборт в фильме Мунджиу, и шеф полиции, своими рассуждениями выбивающий почву из-под ног молодого детектива, — довольно зловещие существа, при этом выглядят они совершенно обычными людьми... 

— Я думаю, что это совершенно разные персонажи. Доктор Бебе — он такой примитивный тип, одноклеточный, а шеф полиции — интеллектуал, он ведет изощренную и полную тонкого юмора дискуссию со своим подчиненным-идеалистом. В докторе Бебе людей больше всего поражает именно эта «обыденность зла» — он какие-то довольно жуткие вещи произносит с невероятной легкостью, как бы невзначай. Мне как раз интереснее всего такие персонажи — с неочевидными мотивациями. Его надо узнать, понять.

— Кстати, об интеллектуалах. Как интеллектуальная жизнь в Румынии уцелела при Чаушеску, и не просто уцелела, а привела в итоге к появлению такого удивительно кинематографа — предельно реалистичного и невероятно утонченного одновременно?

— Единственное, ради чего стоило хоть что-то делать при коммунизме (в эпоху, которую пропаганда называла «Золотым веком»), — сохранение культуры, ростки интеллектуальной жизни, национального духа. Интеллигенция считала, что это их основная цель, в некотором смысле — форма подрывной деятельности. Было такое осознание своей миссии. В театре, в кино — люди пытались протащить мимо «Секуритате» какое-то собственное послание. Сообщение о том, что официальная реальность «Золотого века» сильно отличается от того, что есть на самом деле. Пытались протащить правду. Люди, которых теперь называют участниками «румынской новой волны», выросли и сформировались в этом климате, и во многом их кино — продолжение этой миссии, этой традиции. В них до сих пор живо тогдашнее осознание культуры как единственной подлинной ценности. Конечно, все они люди разные, современные, и у каждого свое понимание и своя интерпретация исторических событий. Но общее направление таково.

— И в силу этой преемственности многие румынские фильмы посвящены именно осмыслению «Золотого века»?

— Конечно. Эмоциональное влияние эпохи Чаушеску — колоссально. Воспринимайте эти фильмы как своего рода экзорцизм. Я думаю, по прошествии времени в румынском кино будут появляться (и уже появляются) другие темы.

— Лет десять назад в Румынии начали снимать голливудские фильмы — «Холодную гору» Энтони Мингеллы, например. Мне всегда было интересно — не повлияло ли это каким-то образом на зарождение «румынской новой волны».

— Да, повлияло. Для молодых режиссеров и актеров голливудское производство открыло совершенно новый путь, совершенно новые возможности: мы впервые вошли в контакт с миром большого профессионального кинематографа. Увидели голливудских актеров живьем, на площадке. Главное, изменилось понимание профессии — уровень требований к ней повысился; на каждого из кинематографистов это повлияло по-своему.

— Как сейчас устроено кинопроизводство в Румынии? Поддерживает ли его государство?

— Вы знаете, искусство — крайне затратная вещь, а отдача от него происходит в каких-то неочевидных и нематериальных сферах. Румынское кино нуждается в меценатах. Государственная поддержка есть, но она невелика и нерегулярна. Мы часто вспоминаем слова одного известного румынского драматурга: «Она превосходна, жаль, что ее не существует».

— А зрители смотрят национальное кино? Или зарубежная аудитория все-таки больше?

— Смотрят, когда есть фестивальные призы и хорошие рецензии. Но все равно — если мы говорим об авторском кино, то его зрители — небольшая прослойка синефилов. Люди ходят на голливудские фильмы, как и везде, — надеюсь, когда-нибудь будет по-другому.