©  OPENSPACE.RU

Михаил Ратгауз (модератор): У нас тут люди, которые непосредственно снимают кино, продюсируют его.

Роман Борисевич: Все, что сказано здесь, — с одной стороны правильно, с другой — спорно, по многим позициям. Наверное, кинематограф — отрасль (по крайней мере, в нашей стране) субъективная. Я как продюсер не соглашусь, что индустрия сосредоточена на производстве. Сама система неверная. В Америке четко — прокатчик и производитель. У нас же все вешают — я о наболевшем — на продюсера, который должен заниматься рекламой, креативом, печатать копии. Ни одна прокатная компания (за исключением единиц) не хочет этим заниматься. «Паранормальное явление» в нашей стране никогда бы и близко не собрало таких денег, потому что никто не будет им заниматься — лень. У прокатчиков все лежит на поверхности: им мейджоры преподносят блокбастеры на тарелочке. Действительно, производство превалирует, потому что есть цель — завершить картину. На остальное просто не хватает сил.

Алексей Мизгирев: Я выслушал вас, сухой остаток — реформа не просто нужна, она необходима. Все, о чем вы говорите, — это проблемное поле. Каждая проблема, которую вы озвучиваете, она не имеет решения. Требуется реформа. В этом смысле сама идея реформирования более чем позитивная. То, что сейчас пытается сделать государство, — это желание в том числе разобраться и с теми проблемами, о которых вы говорите. Вопрос в том, в какой плоскости им все это объясняется. Я знаю, что некоторые чиновники были шокированы тем, что огромное количество картин не просто не доходило до зрителей — оно сдавалось в Госфильмофонд в виде материалов. Брали деньги, проводили съемки, а потом — до всякого монтажа — сдавали материал с надписью «Творческая неудача».

Вы говорите, четыреста компаний подавали заявки на господдержку. Даже если один продюсер подавал четыре заявки — у нас нет ста продюсеров! Есть восемь-десять-пятнадцать человек, которые могут или не могут зайти в фонд, — кроме них, у нас полноценно работающих в кино людей нет. Большинство пугают слова «патриотизм», «стратегические задачи государства» — учитывая историю нашей страны… Думаю, сама по себе реформа, в ее экономической составляющей, не несет в себе задачи цензурирования. Вопрос в том, как это будет использоваться. Я почти убежден, что в следующем году, когда этот фонд начнет полноценно работать, у них возникнет такой же кризис идей, какой был до последнего времени. Продюсеры начнут искать тех же самых режиссеров, тех же самых Борисевичей: «Давай, у нас есть деньги и нет идей!»

Существует киноискусство, которое не несет в себе задачи возврата денег и участия в некоем киноразвлечении. Оно решает другие задачи, связанные с самоосмыслением нации, поколения и так далее. И требует государственной поддержки.

Если фонд прекратит поддерживать такого рода киноискусство, будет жалко, наверное. Будет драма для целого поколения. Но по-моему, сейчас об этом говорить не приходится: мне, например, до сих пор поступают какие-то предложения. И я даже сейчас имею возможность кокетничать и говорить: «Я еще подумаю».

То, что я знаю про этот фонд (поверьте, я его не поддерживаю, я сам от него ничего… я даже не состою в Союзе кинематографистов — ни в том, ни в этом) — там есть критерии проката, фестивального успеха, я даже слышал о некоем понятии резонансности. Есть желание изменить киноиндустрию, как бы сформулировать заново, что у нас есть в кино, — вопрос, как оно будет реализовано. Проблемы, о которых говорите вы, наверняка существуют. Но сама идея правильная. Реформирование. До этого была система лотов, которые сверху спускались государством. Лоты на тему «толерантность», «межнациональные отношения внутри семьи». Идеи должны быть такие: муж — армянин, жена — бурятка, и как они любят друг друга, преодолевая проблемы национализма. Все эти идеи — все равно попытка регулировать сам процесс создания фильма.

Четыреста заявок… Я знал продюсеров, которые писали заявки на каждый лот. Продюсер приходил, и ему говорили: «Ты знаешь, на лот “любовь детей в школе” не прошло». А он тут же отвечал: «А вот у меня есть про любовь к собакам». (Смех в зале.) И эти люди в итоге получали деньги. Совершенно верно, они зарабатывали на производстве. «Заработать на производстве», если кто не знает, значит: взять деньги, сразу украсть половину, на оставшиеся деньги нанять людей, что-то слепить, а потом под видом творческой неудачи сдать в Госфильмофонд.

Ставим себя на место чиновников: когда такая информация доходит, первая мысль — «Надо всех порубить». Допустим, мы не будем никого сажать, но давайте что-то серьезно изменим в самом процессе.

Возвращаясь к патриотическому кино… Фильм «Чапаев» нельзя сделать просто так: мы решим и в 2011 году снимем. Должны быть какие-то талантливые люди, которые полюбят и сделают фильм сердцем, а не цифрами смет.

Артем Васильев: По каждому тезису Даниила Борисовича можно долго говорить. Действительно, там есть много подтекстов, в том числе экономических. Я, например, не знаю, как зарабатывать деньги на кино. Я пытался понять, но не понял.

Согласен, реформа должна была быть. Во что все это выльется… Насколько я понимаю (вчера слушал выступление Толстикова), у них есть цель поддержки коммерческого кино, очень четко. Сантиментов никаких: «И вам, художники, тоже достанется» — такого нет. Более того, он это повторяет три раза. Вам — в Министерство культуры. У меня есть ощущение, что эти мейджоры, лидеры — они не совсем сумасшедшие… Они не могут взять у государства десять миллионов долларов и бухнуть их в один фильм «Чапаев».

Я считаю, что у нас действительно есть индустрия кинопоказа — такая-сякая, с попкорном, но она существует. Люди, которые вкладывают в нее, построили ее без помощи государства. У нас есть индустрия дистрибюторов. В основном это, к сожалению, малоинтересующиеся, вялые, ленивые люди, которые сидят на мейджорских пакетах — за редким исключением, о которых мы все знаем. У меня был разговор с одним, он говорит: «Мы исходим из следующего: прокатчик ни при каких условиях никогда не должен терять деньги». На этом разговор наш и закончился. Есть прокатчики, которые теряют деньги, — к сожалению для них и для нас, потому что они пытаются экспериментировать и эксперименты иногда заканчиваются плачевно.

Есть индустрия кинопроизводства: куча компаний, студий, по-прежнему строятся павильоны, завозится техника. Она сегментируется, эта индустрия. Десять лет назад (я тогда занимался рекламой) очень сложно было найти специалистов в каких-то узких областях. Сейчас открываешь интернет, и несколько компаний предоставляют тебе гримвагены или тренированных собак. Индустрия развивается — за счет огромных денег в сериалах в том числе.

Давайте разделим телевизионное производство и то производство, которым мы с Романом занимаемся. Мало кто об этом говорит. У нас в стране снимать кино безумно дорого. Не просто дороже, чем в Болгарии, Румынии и среднеразвитых странах, а дороже даже, чем в Америке и во Франции. Потому что там выбор больше.

У нас нет индустрии продюсирования — у нас есть отдельные продюсеры, которые пытаются на коленке каждый слепить какую-то свою систему. У нас нет системных институтов — системный институт был Госкино, туда все ходили и подавали заявки. Хотя бы было понимание, что нужно сделать, чтобы деньги получить. Я, кстати, получал деньги в Министерстве культуры, страшно ему благодарен за это и совершенно не испытываю никаких внутренних проблем, потому что брал у государства деньги на достойные вещи. И еще бы брал.

Конечно, система была дико непрозрачная. Станет ли она прозрачной в связи с появлением фонда? Не уверен.

Но вопреки здравому смыслу жизнь движется вперед. Все изменилось. Я не научился деньги зарабатывать, но я научился их как-то привлекать, находить. Другой вопрос, что сейчас сложнее. Потому что людей, у которых деньги были, много раз обманывали… Мне позвонил человек, пару лет назад, в городе Киеве: «Я тут в газете прочитал, что фильм сняли за три миллиона долларов, а сборы у него — шесть. Представляешь, какая рентабельность безумная. Давай я вложу денег». Я его попытался переубедить. Такие люди действительно были, они давали деньги, их обманывали, они на этом накололись. Плюс еще очень четко в тех же газетах объяснили, что на кино заработать нельзя. Сейчас у них такие настроения. Или кто-то пытался гарантировать им каннскую красную дорожку или берлинскую: «А нам сказали, что мы поедем на фестиваль». Большой и красивый, европейский. Спрашиваю: «И что, дали гарантию?» Да, чуть ли не письмо написали. (Смех в зале.) Абсурдные истории.

Когда тесто вываливается, денег много, то и на что-то стоящее деньги падали. Сейчас кастрюля оскудела, довольно резко. Я тоже не думаю, что случится страшное и в одночасье пропадет сегмент, который называется арт-кино, художественное кино. Безусловно, нет. Но я смотрю на все, что происходит, — много недоумения.

Еще один момент: у нас очень неконсолидированное киносообщество. Это правда так. Какое-то время назад мы пытались собрать действующих продюсеров. Мы не говорили, что пытаемся создать «альтернативный Союз кинематографистов», мы даже пытались вступить в безальтернативный, но нас просто не приняли. Дальше произошло то, что часто бывает: у всех какие-то проблемы — у кого-то семейные, у кого-то с бизнесом, у кого-то творческие. И все разошлись по своим углам, скребутся там. Пробираются в мейджоры. Есть энергия на уровне частных инициатив, а на уровне общественном — полная спячка и апатия.

Даниил Дондурей: А у вас есть какое-то представление о том, как правильно должна осуществляться государственная поддержка?

Алексей Мизгирев: Как происходило до этого? Смета картины составлялась из трех частей. Главный кусок — государственная поддержка, невозвратные деньги. Потом — продажи в телевизор и какой-то там выпуск на DVD. Кинопрокат почти не учитывался, минимальная часть, копеечная. Что произошло? Кризис, у государства нет денег. И вот так споткнулось огромное количество картин в 2009 году. Закупочные цены в телевизор резко упали. Продажи DVD тоже упали. Но до этого существовало понятие «рентабельность»: ты укладывался в цифру, даваемую государством (а у всех крупных компаний уже было понимание рынка, порядка цен; они понимали, что картина не должна выползти за определенную цифру). И я две свои картины сделал именно так. В этом смысле они были рентабельны. Первая даже принесла какую-то незначительную, но прибыль Сельянову. Вторая картина — произошло это самое, все договоренности о финансировании государством были сняты, и компании стали терять деньги.


Какая компания выдержит выбрасывание денег на ветер? Только мейджор. Крупная компания, которая имеет подушку безопасности… ЦПШ своими «Яйцами судьбы» и телепродажами эту подушку сформировала. Деньги, которые они дали мне на «Бубен, барабан», совершенно невозвратные деньги, — они компенсировали потери тем, что заработали в другом. И в этом смысле они не разрушились как компания. Мелкие компании этого не могут. Они пойдут стреляться, прятаться, убегать и тому подобное. Сама идея крупной компании, в которой есть составляющая жанрового развлекательного кино и какого-то количества арт-кино, — это правильная идея.

Роман Борисевич: Я на самом деле не соглашусь. По поводу новой модели, мне кажется, Алексей заблуждается, поскольку абсолютно ясно, что это контроль над потоками и идеологией. Ничего другого там нет. У нас наверху сидят очень грамотные люди — психологи, идеологи, — они все разложили по полочкам. Ты к ним приходишь: «А арт-кино куда?» — «В Министерство культуры». — «А сколько проектов будет?» — «Порядка десяти». Я считаю режиссеров, которые у нас занимаются арт-проектами, их, наверное, даже больше десяти. Я им говорю: «А молодое кино?» Они: «А дебюты тоже остались». Кто ими будет заниматься? Нас некорректно спрашивать, мы все себя уже зарекомендовали, нам немножко легче. Я понимаю, что в фонд я, наверное, не попадаю, в силу определенных причин, но тем не менее могу претендовать на деньги Министерства культуры. А молодая компания (как «Коктебель» семь лет назад) — она практически обречена.

Даниил Дондурей: Вы считаете, что эта лишняя инстанция — мейджоры? Алексей так не считает?

Роман Борисевич: Абсолютно искусственно созданная ситуация. По какой причине избранным компаниям…

Алексей Мизгирев: Я здесь с тобой не спорю. Кто эти люди — под вопросом. Но почему сама схема неправильная? Потому что она идеологически контролируемая?

Роман Борисевич: И финансово контролируемая. Когда мы запускали сто проектов и выстреливало двадцать, то все равно это некий хороший процент. Сейчас запускаться будет тридцать, а выстреливать — пять. И у нас в общем, по показателям (пусть это и формальное слово), все будет хуже. Тяжелее, сложнее. Понятно, что мы без кино не останемся, все будем работать.

Даниил Дондурей: А не кажется вам, что с созданием фонда появится коммерческое кино, конкурентоспособное?

Реплика из зала: Не появится!

Роман Борисевич: Вы правильно сказали, что конкурентоспособное кино появляется только потому, что нужно возвращать деньги.

Даниил Дондурей: Потока мейнстрима не появится.

Артем Васильев: Ответ очевиден: мейджоров невозможно создать искусственно с помощью государства. Мы говорим про ЦПШ — подушка, про которую вы говорили, они создали как коммерческая компания. Помощь государства им для этого не нужна.

Если говорить о том, какие картины и какими компаниями создавались: на самом деле огромное количество успешных, в том числе и коммерчески успешных фильмов, было создано за последние годы в маленьких компаниях. В том числе и арт-кино. В маленьких компаниях, где мы на коленке вытачиваем это все лобзиком. Назначенные лидеры ничего общего с реальной ситуацией не имеют.

Вопрос из зала: Как вы все прокомментируете историю с фильмом «Россия-88»?

Роман Борисевич: Первому картина в руки попала непосредственно мне. Я долго думал, что с ней делать. У меня в общем-то был — вы можете осудить — ряд замечаний по этой картине, которые я высказал авторам. Она любопытная с точки зрения киноязыка и манеры съемки, но на плакатный, НТВ-шный вариант я не готов был пойти. Предложил доделать, мне как-то вежливо отказали. Я позвонил Анне Михалковой, и дальше произошло, что произошло. «Россия-88», безусловно, любопытное явление, но, по-моему, это абсолютно конъюнктурная штука.

Вопрос из зала: А усиление цензуры в целом, если забыть про «Россию-88»?

Роман Борисевич: Этого никто не отрицает. Еще раз: фонд — это контроль за потоком, за львиной долей кино. Понятно, что в фонде будет самоцензура, ни один фильм вроде «России-88» или «Груза 200» там уже не пройдет. Хотя «Груз 200», на мой взгляд, безобидная картина.

Ссылки

• Даниил Дондурей: «Только кризис спасет наше кино», 07.11.2008
• Государство заказало кино, 07.11.2008