«Трудно быть богом» Алексея Германа

Предметность, предельная физиологическая реалистичность происходящего теснят дыхание. Зритель вынужден либо войти внутрь экрана, растворившись в месиве персонажей, вещей, событий, либо выйти из зала.

Фильм, запущенный в производство еще в 1999-м, смонтирован — правда, без звука. Алексей Герман показал его узкому кругу критиков

Перед просмотром было нелишним прочесть сценарий, выпущенный год назад издательством «Сеанс». «Что сказал табачник с Табачной улицы» — именно так на тот момент называлась картина, которую теперь Герман озаглавил «История Арканарской резни». Возможно, когда фильм пойдет в кинотеатрах, прокатчики протянут зрителям соломинку в виде небольшого либретто, в котором будут перечислены действующие лица и основная линия сюжета. Большего не требуется. Мучительно всматриваться в это полотно, самостоятельно догадываться о смыслах происходящего на экране гораздо правильней и полезней, нежели плыть в заранее определенном кем-то фарватере.

Увиденное на экране слишком огромно, сложно, подвижно. Его почти невозможно пересказать. С чего начать? С сюжета о высадившихся на чужой планете землянах, которые увидели сверху что-то вроде ренессанса, а попали в смердящее средневековье? Нет, это и без фильма можно прочитать у Стругацких. Или с главного героя — сыгранного Леонидом Ярмольником благородного дона Руматы Эсторского? Землянин, решивший во что бы то ни стало устроить на чужой планете вышеуказанный ренессанс, большую часть фильма разыскивает одного ученого-лекаря, а потом понимает, что ищет зря: ответить на вопросы Руматы тому нечего. Поразительная сцена: книгочей мочится у крепостной стены, а герой тем временем спрашивает, что бы он посоветовал богу, имей он такой шанс. «Сдуй нас или, еще лучше, оставь нас в нашем гниении», — отвечает Будах. «Сердце мое полно жалости. Я не могу этого сделать», — не соглашается Румата.

Диалог этот взят прямиком из Стругацких, но за десять лет работы над фильмом добродушная собачка приключенческого романа успела вырасти в настоящего Цербера. Этому уже до всего есть дело. Он поразителен — в самом прямом значении этого слова. Он заглатывает зрителя, погружает нас в себя, чтобы мы насладились видом его потрохов. Визуальная фактура подавляет, пугает, не дает передохнуть. Сложнейшим образом выстроенные кадры не то что заслоняют историю — они и сами по себе теперь история. Герман дарит нам мир, стоящий по колено в навозе, — смачный, воняющий, булькающий. Мир, знающий свою грязь и упивающийся ею. Здесь то и дело принюхиваются, отплевываются, страдают от вшей и клопов. Если здесь топят в нужниках, то непременно головой вниз. Если вешают, то так, чтобы налетевшие с моря чайки выклевали глаза. Это даже не средневековье, а какая-то компостная куча, которая вдруг оказывается на удивление живой и чувствующей штуковиной. Она обнюхивает сама себя и не содрогается от вони. Содрогаемся мы.

Трудно представить, что эта кровавая «История Арканарской резни» — о жалости. Но ничем, кроме любви к людям, обретенным в чудовищной дали от Земли, не объяснишь, почему герой остается на чужой планете. Последняя сцена фильма — Румата, шествующий со своими спутниками по заснеженной пустоши, — почти буквально повторяет финал «Хрусталев, машину!». С одной только разницей: генерал Кленский — это человек, навсегда покинувший свой мир, порвавший с ним, а Румата только что обрел его, только что начал его постигать.

Люди этого мира то и дело оглядываются в камеру. Ухмыляются. Скалят беззубые рты. Камера буквально продирается сквозь толпы людей — кто-то торгует, кто-то дерется, кто-то плачет, кто-то строчит донос. И тонны скарба. Все избыточно, все чрезмерно, все до дрожи реально. В какой-то момент кажется даже, что черно-белая пленка начинает передавать тонкие цветовые оттенки. Предметность, предельная физиологическая реалистичность происходящего теснят дыхание. Зритель вынужден либо войти внутрь экрана, растворившись в месиве персонажей, вещей, событий, либо выйти из зала. Впору оглохнуть и ослепнуть от увиденного.

А на выходе из зала настигают те же проклятые вопросы. Почему «за серыми всегда приходят черные»? Почему рабы не спешат снимать колодки? Так ли это трудно — быть богом? И не труднее ли быть зрителем Германа?

Ссылки

• «Трудно быть богом»