Французский радикал Филипп Гранрийе, вдохновляясь историей чернобыльских отшельников и норвежской литературой, снял русских актеров в немом фильме о запретной любви
Имена:
Филипп Гранрийе
© P&I Films
В неких горах у озера живет семья. Алекси (Дмитрий Кубасов) — дровосек, он рубит лес, страдает от приступов эпилепсии и неразделенной любви к родной сестре Хеге (Натали Рехорова). Однажды в этот замкнутый мир вторгается чужак из внешнего мира — Юрген (Алексей Солончев), который приходит рубить лес, а вместо этого уносит сердце Хеге. Русские актеры не знали французского языка — он им и не понадобился. У
Гранрийе принципиально неактерское кино, на весь фильм — порядка двадцати реплик. Редкие отрывистые фразы на ломаном французском, акцент — все это работает на создание странной и схематичной атмосферы, которой добивался режиссер.
Гранрийе расчищает все лишнее, доводит сюжет почти до абстракции, не объясняя и не интересуясь происхождением этой странной семьи и тем, почему она живет в добровольном отшельничестве. Вместо этого он создает кинематограф поз, жестов и чувств. Он пишет свои сценарии стихами («Его сестра стоит перед ним. Ее великолепное лицо перед ним. / Она смотрит на него, рубящего дерево. / Она наблюдает за сильным, мускулистым телом брата. / Он счастлив, что она здесь»), это почти поэзия — отсюда и вполне понятная высокопарность. Режиссер словно вживается в камеру, которая трясется, плавает и приближается к человеку настолько, насколько это возможно. Французский киновед Николь Бренез, написавшая о Гранрийе книгу, назвала его предыдущую работу, «Новая жизнь», «первым фильмом, снятым изнутри человеческого тела». Гораздо больше слов Гранрийе интересует тактильность, которую он виртуозно передает — в кадре силуэты лиц в темноте сменяются планами рук и прикосновений.
Читать текст полностью
© P&I Films
Съемки фильма у Гранрийе напоминают алхимический процесс. Он минимизирует все, чтобы довести самое главное до кристаллической ясности и простоты. У «Озера» есть вполне определенные источники вдохновения: японский документальный фильм «Алексей и источник» — о жизни в заброшенной деревне неподалеку от Чернобыля — и романы норвежского писателя Тарьея Весоса. Но ими режиссер только немного подпитывался, чтобы создать свои образы. Он и свою основную историю оставил в стороне, выкинув на монтажном столе несколько сюжетных линий (это видно по фигуре отца, который неожиданно появляется только в самом финале в паре сцен). В стороне остается даже озеро, на поиски которого режиссер потратил много времени и сил. В случае работы с такой фактурой у многих мог бы возникнуть соблазн «сделать красиво», превратить фильм в набор открыток или — в худшем случае — попробовать противопоставить человеческие страсти мудрому спокойствию природы. Такого нет и быть не может у Гранрийе. В сущности, на весь фильм у него в кадре оказывается всего лишь несколько общих планов природы. Ему важно, чтобы была создана верная атмосфера, правильное окружение.
Когда я брал интервью у Гранрийе, он с грустью заметил, что чувствует себя одиноким в современном кинематографе. И уж совершенно точно — во Франции, поскольку за ним стоит совсем другая традиция. Он не наследует «новой волне», черпая вдохновение в немом кинематографе и американском авангарде. Его часто сравнивают со Стэном Брекиджем, снявшим около четырехсот экспериментальных бессюжетных картин. Сам Гранрийе, впрочем, называет всегда еще одно имя — Жан Эпштейн, работы которого для него стоят в одном ряду с самыми любимыми немыми фильмами Дрейера и Мурнау. Он любит вспоминать рассказ Эпштейна о том, как он смотрел фильм во время землетрясения: дрожал экран, дрожали стулья, и создалось впечатление, словно изображение передалось в зал. Из списка этих влияний и можно вывести режиссерское кредо: немое кино, эффект землетрясения, редуцированный нарратив.
© P&I Films
Филипп Гранрийе обозначил свой режиссерский метод и набор приемов еще в своем первом (и, возможно, лучшем) фильме, «Темный». Он продолжает его неизменно придерживаться, и в третьей его картине видно, что он уже создал свои собственные штампы и визуальные образы, которые иногда эксплуатирует (чешские энтузиасты даже сняли пародию на этот фильм). Кроме того, все его фильмы — о запретной страсти. В «Темном» она вспыхивала между красавицей и чудовищем, девственницей в исполнении небесной Элины Лавенсон и серийным маньяком, убивающим женщин. В «Новой жизни», название которой отсылает к Данте, главный герой влюблялся в проститутку и спускался за ней прямо в инфракрасный ад. После этих фильмов режиссер заработал репутацию радикала, доходило до смешного: продюсеры боялись показывать эти фильмы русским актерам, занятым в «Озере».
«Озеро» — наиболее радикальный жест Гранрийе, испытание для его творческого метода. Из замкнутых, вызывающих клаустрофобию пространств он выходит на светлый природный простор. В зябком лесу под зимним солнцем могла зачахнуть вся энергетика киноязыка режиссера, у которого до того под индустриальный скрежет французского дуэта Les Étant donnés и музыку Алана Веги душили в темноте женщин или метались грешники в инфракрасной преисподней. Звуки всё так же важны, но теперь это только дыхание, шаги, стук топора. В один момент Хеге начинает петь романс на стихотворение Йозефа фон Эйхендорфа «Лунная ночь». Это прекрасная сцена, в ней заключена красота и простота всего фильма.
© P&I Films
