Разгерметизация советского андеграунда

Новые выставки и приближающиеся аукционы направляют свет софитов на искусство русского андеграунда

Новые выставки и приближающиеся аукционы направляют свет софитов на искусство русского андеграунда

На прошлой неделе во франкфуртском Schirn Kunsthalle открылась ретроспективная выставка под названием Total Enlightenment: Moscow Conceptualism 1960—1990 («Тотальное просвещение: Московский концептуализм 1960—1990»), которую курирует Борис Гройс. Мир коммерции не отстает — на этой неделе в московском пространстве Diehl + Gallery One открывается «Гласность/Перестройка: Соцарт 1980-х — 1990-х». Эта последняя выставка заявлена как совместный проект с галереей Haunch of Venison в Лондоне (хотя, когда я недавно спросил об этом у представителей Haunch, впечатление было такое, что они впервые об этом слышат). На аукционном же фронте Phillips de Pury включает живопись Семена Файбисовича и Олега Васильева в свои престижные вечерние торги 29 июня, посвященные современному искусству, и в дневные торги 30 июня, где будет представлен целый список художников советского времени.

В моем представлении над советским андеграундом (нонконформистами, художниками-диссидентами, соцартистами, называйте их как угодно) парит большой вопросительный знак. В какой степени их искусство может быть постфактум интегрировано в историю мирового искусства? Культурная изоляция Советского Союза уничтожила обмен идеями и работами, который и создает тот самый всеобъемлющий дискурс. Так что, например, в 20-е годы художники ОСТа (Общества станковистов) многое взяли у немецкой Новой объективности, но у них самих никогда не было шанса оказать влияние на западных художников. Конечно, приглушенные отзвуки социалистического реализма доносились до Европы и Америки, но резонировала скорее идея коммунизма, а не собственно практика московских и прочих мастеров. Если рассмотреть социалистических художников на Западе — мексиканских монументалистов, живописцев Кубы и стран Восточного блока, «ангажированных» художников вроде Гуттузо в Италии и Де Франсиа в Англии (он долго руководил факультетом живописи в Королевском колледже искусств в Лондоне), становится понятно, что они оглядывались на Пикассо, но уж точно не на Дейнеку, или Пластова, или Коржева. А если мы обратимся к русскому нонконформизму и концептуализму, окажется, что в развитии западного искусства они не сыграли вообще никакой роли. Русский андеграунд жил в герметичном пространстве: внешние влияния ограничивались плохонькими иллюстрациями в провезенных контрабандой художественных журналах, а публика — несколькими сотнями друзей и родных, посещавших квартирные выставки и очень ограниченный список «разрешенных» выставочных пространств.

Первым из таких мест было, вероятно, кафе «Синяя птица», где Комар и Меламид, Кабаков и Булатов выставлялись до1968 года, когда после ввода войск в Чехословакию настроение в Москве изменилось и подобные выставки стали невозможны. Посетил ли хоть один представитель Запада хоть одну выставку в кафе «Синяя птица»? Писал ли в то время хоть кто-нибудь где-нибудь об этих выставках? Обсуждал ли их кто-то, кроме узкого круга, причастного московской контркультуре? Если и да, я об этом не слышал и сильно в этом сомневаюсь.

Однако в том, что касается влияния на рынок, выпадение советского искусства из западной системы координат оказывается чисто теоретической, умозрительной проблемой. Если говорить об искусстве восьмидесятых, на аукционе сегодня можно заплатить за картину Натальи Нестеровой столько же, сколько, скажем, за работу Миммо Паладино — звезды итальянского трансавангарда. Холст Вадима Захарова стоит в десять или двадцать раз дороже, чем, например, работы Тима Хэда — известного художника-концептуалиста того же десятилетия, который представлял Британию на Венецианской биеннале. Сила российского рынка в значительной степени объясняется соревновательным духом и патриотическим интересом русских коллекционеров и галеристов, не стесненных в наличных средствах, источник которых — продажа нефти и других природных ресурсов.

Но, кроме того, мы живем в новой парадигме. По причинам, связанным с возникновением нового миропорядка после «холодной войны», с торжеством политкорректности, провозглашающей главенство интересов всех меньшинств, и с атавистической боязнью глобализма, современный мир искусства эволюционировал — или регрессировал — в галактику национальных, этнических и местных интересов: новая китайская живопись, Бритарт, Лейпцигская школа и т. д.

Венецианская биеннале, которая двадцать лет назад воспринималась как сомнительный реликт империалистической эпохи, сейчас стала художественным событием par excellence именно потому, как я полагаю, что она выставляет искусство в национальных павильонах. Парадигма модернизма, то есть восприятие современного искусства как единого интернационального движения, окончательно ушла в прошлое. И это в ретроспективе работает на руку русскому андеграунду. Теперь уже не важно, что эти художники в свое время не взволновали глубоких вод мирового искусства: сегодня они — инвестиционно перспективное национальное течение, а ореол мученичества лишь добавляет им привлекательности. Поэтому ставка Phillips de Pury на то, что русский андеграунд теперь можно успешно продавать на международных торгах вместе с западными художниками — предположительно, не только русским коллекционерам — представляется вполне оправданной.

Выставка в Diehl + Gallery One, по моему впечатлению, составлена из работ, доступных на московском рынке. Славную работу Ильи Китупа Ex Oriente Lux пару лет назад продавала Ольга Лопухова на Арт-Стрелке. 72 чайных пакетика Александра Бродского Лиза Плавинская выставляла на Арт-Москве несколько лет назад (хотя я не очень понимаю, что делает Бродский на выставке соцарта); я недавно попытался купить эту работу, и мне сказали, что она только что продана. Возможно (это чистой воды предположение), ее купил сам господин Диль? Здесь есть работа Африки на ткани и две работы Тимура Новикова, которого на рынке очень много. По причинам, о которых можно только догадываться, Новиков так и не стал фаворитом аукционов, несмотря на легенды, связанные с его трагически короткой жизнью, усилия дилеров и очевидную привлекательность его работ. Возможно, проблема в природе материала, который использовал художник (текстиль)? Эта тревога воплотилась в недавнем интервью Екатерины Деготь по поводу ретроспективы Новикова в музее Art4.ru — она задалась вопросом, следует ли проглаживать работы Новикова перед выставкой. Может быть, людей пугает возможность фальсификации (мне кажется, Новикова довольно легко подделать)? Или же на рынке просто слишком много его работ?

Кроме того, в Diehl + Gallery One показывают и уменьшенную версию знаменитой картины Дмитрия Врубеля с изображением Брежнева и Хонеккера — удачный ход для выставки (будем надеяться, что Врубелю повезет и тот, кто сделал исходную фотографию, не потребует у него авторского гонорара). Есть интересные работы Андрея Филиппова, Евгения Гороховского, Николая Козлова и Николая Овчинникова, канонические работы Игоря Макаревича и Вадима Захарова (правда, они не столь хороши, как те, что недавно выставлялись на торги в Лондоне), забавный портрет Африки, выполненный Андреем Хлобыстиным, и шедевр Александра Косолапова. Работа Андрея Ройтера They Open Our Eyes мгновенно вызывает — у тех, кто понимает, конечно, — ностальгию по старым добрым временам. Ее название — цитата из лорда Гоури, который проводил исторический аукцион Sotheby's 1988 года в Москве. Сама же московская художественная тусовка в те годы достаточно напоминала большую деревню, чтобы художник мог спокойно посвятить двухметровый холст фразе английского лорда.

На самом деле у самого Гоури был любимчик среди русских художников, чьи работы продавались на том знаменитом аукционе, — Илья Табенкин. По крайней мере, это давнишняя легенда, и сам Гоури подтвердил это, когда я пару лет назад столкнулся с ним на улице перед входом в мою галерею. Табенкин — один из тех, кто попал в длинный список русских художников на дневных торгах Phillips de Pury 30 июня, но он продается на аукционах с переменным успехом. Месяца два тому назад на торгах СОВКОМа в Москве его работа ушла за $30 тысч. Затем, уже в июне, он остался непроданным на MacDougall’s, хотя мне удалось узнать, что эта вещь позже ушла к американскому коллекционеру примерно за $12 тысяч, включая процент аукционного дома. Где-то у меня лежит старый каталог начала девяностых годов — «Пять художников-метафизиков» или что-то в этом роде: Вейсберг, Краснопевцев, Шварцман, кажется, Немухин, и Табенкин. Первые четверо превысили на аукционах отметку в $100 тысяч. Достигнет ли Табенкин таких же высот? Мне бы этого хотелось, но как знать? Из каталога Phillips de Pury я бы еще отметил картину «Город ночью» Эрика Булатова. Меня также привлекает «Чита. Аэропорт» Натальи Нестеровой, но, возможно, это снова ностальгический эффект — я когда-то приезжал туда и ощутил атмосферу заброшенности, которая царит в этом приграничном городе.

Команда Phillips de Pury припасла для вечерних торгов 29 июня набор шедевров. «Весенняя помойка в соседнем дворе» Файбисовича, 1987 (£80 тыс. — £120 тыс.) и «Старая церковь» Олега Васильева, 1992 (£60 тыс. — £80 тыс.) выставлены на торги бок о бок с дорогими работами Херста, Баскиа, Базелица, Принса и еще длинного списка международных звезд. Как я понимаю, Васильеву будет посвящена также персональная выставка в Faggionato Fine Art в Лондоне этой осенью. Эта галерея продает Бэкона, Фрейда, Херста, Гилберта и Джорджа, а также уйму других прославленных авторов. В связи с этим я невольно вспоминаю, что пару месяцев назад прошел безумный и беспочвенный слух о том, что московская галерея «Триумф» купила галерею в Лондоне. Не относились ли они к Faggionato Fine Art?.. Мне нравятся многие работы Васильева, особенно ночные пейзажи, растворяющиеся в черном фоне, как кадры из фильма Дэвида Линча; одна или две из этих работ есть в коллекции Игоря Маркина. Я желаю Васильеву удачи с предстоящей выставкой. Мне приятно, что на Sotheby's в Лондоне в феврале прошлого года по неожиданной прихоти я поднял руку и купил за £8000 его маленькую картину «Нью-Йорк: окно студии», которая иначе могла остаться непроданной.