Мог ли ультраправый националист не получить премию Кандинского?

Будь Россия свободной страной, можно было бы и понаслаждаться Беляевым-Гинтовтом немного. А так — позор

Бывают такие, знаете ли, роковые минуты. После которых невозможен поворот вспять и прошлое стремительно отпадает, целым куском, навсегда. Иногда это становится понятно сразу — когда спущен курок, и сносится полголовы. А иногда необратимость происшедшего станет окончательно ясна лишь в исторической перспективе, но холодная дрожь предчувствия проходит по спине уже в это мгновение.

Вот такая роковая минута была вчера на «Винзаводе», когда на сцену вышел Борис Гройс и сказал, что ему действительно интересно, кто получит главную премию Кандинского. Потому что на нее претендуют три художника с очень яркой, артикулированной и очень разной позицией — как эстетической, так и политической. И что выбор жюри окажется также и политическим выбором.

После чего раскрыл конверт и прочитал: «Беляев-Гинтовт».
Тут начался шум, многие нервно застучали по клавишам мобильных телефонов, прошлогодний лауреат Осмоловский полчаса скандировал «позор», Беляев кричал в ответ, Дмитрий Гутов подскочил к Шалве Бреусу и потребовал, чтобы его работы больше не появлялись в «АртХронике», какой-то иностранец (представитель Дойче Банка, спонсора премии?) кричал «что плохого быть патриотом?», «националист — это неплохо» и что-то про демократический выбор. Но большинство просто молчало и уходило в растерянности.

Мне кажется, по дороге домой эти люди думали. Может, впервые за долгие годы. Что думали? Не знаю. Да, может быть, и не важно. В нынешней ситуации важна хоть какая-то тренировка.

Поскольку считается, что именно OPENSPACE.RU заварил эту кашу с Беляевым-Гинтовтом, нам и отвечать. Так что все по порядку.

Чего я не имею в виду

В нашей стране не существует культуры дискуссии, и нужно очень внимательно расслаивать позиции, отделять одну от другой, чтобы быть правильно понятым. Так, нас обвиняли в борьбе с инакомыслием, но я не имею в виду, что художнику Беляеву не следует иметь его политических взглядов — я уважаю границы его моральных владений, оберегая в свою очередь гигиену своей собственной санитарной зоны убеждений.

Более того, я не имею в виду, что Беляеву не следует свои убеждения высказывать, приватно или публично. Благодаря его сайту я, собственно, и узнала достоверно, что он вообще думает, а то так и могла бы оставаться в неведении и спокойно подавать ему руку.

Я радикальный индивидуалист. Я считаю, что каждая личность вольна делать со своей жизнью все, что ей заблагорассудится: убивать других, убивать себя, поддерживать фашистские идеи или бороться против них, приветствовать российские войска в Грузии или публично протестовать, — неся, впрочем, за любое из этих решений полную ответственность, предусмотренную моральным, Уголовным кодексом и судом истории. С моей точки зрения, остановить того, кто на что-либо решился, вряд ли в принципе возможно, да и не нужно. Люди мы взрослые.

В этом смысле каждый человек, хочет он того или нет, является художником — хоть, может, предпочел бы быть солдатом. Художником является и Беляев-Гинтовт, и достаточно радикальным в своей политической последовательности.

{-page-}Повторю еще раз, рискуя навлечь на себя гнев прогрессивной общественности: художник Беляев-Гинтовт имеет право быть таким, каков он есть. Более того, я не считаю его бездарным. Он, безусловно, ярок. Мне кажется, все разговоры о том, что он «просто» бесталанный, глупый, невменяемый, шутник, наркоман, фрик и т.д и т.п., что все это «несерьезно» и «декоративно», суть только попытки отвлечь от истинной и совершенно не «простой» проблемы, которая вовсе не в художнике. Она в институциях, в самой премии, в ее жюри, в общественном мнении, а значит — в нас.

Такого типа художники были в эпоху исторического авангарда. Радикальный художественный жест, бывало, сочетался с ультраправыми идеями, и я бы не стала так уж утверждать, что имя Кандинского с чем-то таким несовместимо. Василий Васильевич в свое время поссорился с Арнольдом Шенбергом из-за своих (предположительно) антисемитских замечаний, да и вообще его никак не назовешь левым — ни как художника, ни как человека.

Но не потому ли премия Кандинского и носит именно это имя? А не Малевича или, например, Лисицкого, или Родченко — другие интернационально знаменитые, великие российские художественные имена? С ними были бы связаны совсем другие идеи, совсем другие общественные идеалы. Кандинскому больше с руки освятить собой премию новой российской буржуазии, спонсированную Дойче Банком. Потому что премия Кандинского есть все же не национальная (то есть государственная) премия, это премия частная, премия частного фонда, представляющего интересы нового российского класса. Для него на VIP-церемонии презентации была отведена специальная VIP-VIP-зона, чтобы ни один олигарх не коснулся полой пиджака кого-то из простых смертных.

На чем я настаиваю

Премия Кандинского и ее рупор — издаваемый тем же фондом и одноименный ему журнал «АртХроника» выражают позиции отнюдь не общенациональные, но позиции нового российского правящего класса, который в последнее время определяет себя не через Шишкина и Репина, но через понятие современного искусства и модернизма. Именно эта буржуазия — своими коллекциями, своей спонсорской политикой в музеях, своей премией Кандинского — решает сейчас, какое именно современное искусство и какой именно модернизм выйдут на первый план истории отечественного искусства. Кто будет у нас главным художником — Лисицкий или Кончаловский? Орлов, Гутов или Беляев-Гинтовт? Этот передел производится сегодня, сейчас.

Я радикальный индивидуалист, но я интеллектуально и этически воспитана в лоне семиотики. Я настаиваю на том, что не существует вещей, которые ничего не значат. Жюри премии Кандинского художником не является (разве что оно состояло бы из одного человека, но, надеюсь, что это не так), но оно тоже имеет право делать что хочет. Единственное, на что оно не имеет права, — это утверждать, что решения его не имеют политического смысла.

Но в России сейчас торжествует какой-то дадаизм наоборот. Дадаист мог произносить «беляматокияй» и утверждать, что это слово имеет некий никому не известный смысл. Современный российский художник, куратор, член жюри может произнести нечто вполне членораздельное типа «Слава Сталину», «Братья и сестры» или «Мы все вернем назад» и утверждать, что смысла в этом никакого нет. «Просто» красивое сочетание звуков.

Человеку свойственно пытаться обессмыслить то, против чего он не в силах бороться. Еще больше это свойственно авангардному художнику, в руках которого такое обессмысливание выглядит поначалу мощным оружием. Комар и Меламид повторяли советские лозунги и образы и тем самым доводили их до абсурда. Но в других политических обстоятельствах, где у человека больше гражданских свобод, эта стратегия приобретает совершенно другой смысл.

Я допускаю, что Беляев в своих националистических проектах тоже начинал со стеба. Что есть стеб, как не осторожное прощупывание почвы, когда еще можно отказаться от своих слов, можно обратить все в шутку? Надо только внимательно следить за властью и обществом — какая будет реакция.

Реакция на все тоталитарные шуточки была хорошая. Позитивная была реакция. И Беляева понесло в эту сторону. Подозреваю, что он сам не выбирал этот путь — жизнь направила. Будь политическая картина в России другой — демократической, свободной, открытой (трудно представить себе, но напрягись, дорогой читатель, нужно же когда-то и духовно трудиться, не только деньги зарабатывать!), — будь она, повторяю, такой, мы продолжали бы смотреть на Беляева как на провокативный стеб.

Но мы не можем смотреть так. Те, кто может, слепы.

Сегодня евразийский национализм Дугина является не маргинальным задвигом фрустрированного неудачника, а точкой консенсуса российского общества и власти. Даже либеральная газета «Время новостей» его постоянно печатает, а порой даже и  «Художественный журнал». Еще нигде не сказано, что это официальная идеология, но на практике это так. Реваншистская идеология сильной державы, подкрепленная антипросвещенческими, обскурантистскими мифологическими конструкциями, служит консолидации мононации. Она не совпадает с русским фашизмом, но питает его.

Но фашизм невозможен без тех, кто принимает его, кто ему подчиняется, кто его приводит к власти. Как же это происходит?

{-page-}Об этике жюри и этике прессы

Многие критикуют Андрея Ерофеева за то, что он ответил на вопросы OPENSPACE.RU, не скрывая своих позиций. Во многом эти претензии связаны с тем, что Ерофеев нарушил некие (в данном случае неписаные) корпоративные законы и позволил себе высказаться как гражданину, а не как члену жюри.

Осмелюсь сказать, что дело тут не в тайне решения жюри, оно на том этапе (вынесение шорт-листа) было уже обнародовано, а следующий этап (определение победителя) еще не начинался. С моей точки зрения, в порядке вещей члену жюри признаться в том, за кого он голосовал, а за кого нет.

Боюсь, что проблема была в принципе в высказывании личного мнения. Дело в том, что по своему положению премия Кандинского дается не за лучший с точки зрения жюри проект — она дается за проект наиболее влиятельный. Это значит, что жюри останавливает свой выбор на выборе чьем-то чужом (тех, кто согласился, чтобы на них повлияли, — последователей, эпигонов).

Этот отказ от собственного решения, от собственной позиции, в том числе и политической, и есть язва нашего времени, из которой ползет вся мерзость. Мы против «вкусовщины» (хотя на самом деле обязанность куратора и критика — как раз такой вкус проявлять), мы за некое объективное соответствие.

Чему? Духу времени. Жюри премии Кандинского выбирало не наиболее, допустим, прогрессивное, а самое актуальное. То, что лучше всего отражает нынешний момент. Вот так они понимают «современное искусство» (см. слова Николая Молока здесь). Это логика супермаркета, в котором на прилавки выкладывается только «актуальное», уже выбранное, влиятельное — то, что является бестселлером потребительского спроса.

Но это еще и подчинение логике силы. Вот почему из супермаркета и гламура растет фашизм.

В разговоре со мной вчера Борис Гройс также обратил мое внимание на то, что так же рассуждали и советские критики 30-х годов — никто из них не говорил, что Малевич плох, его искусство расценивалось как неактуальное. Начало 30-х — время медленного, но неотвратимого разворота машины глобальной политики вправо. Мы знаем, как это было в СССР, где Сталин приходил к власти. Так было в Европе, где к власти приходил Гитлер. Так было во всем мире. Вправо, вправо, еще вправо — вплоть до радикально правой точки, за которой началась война.

Пугает не сам Беляев. Пугает сочетание его с мировой экономической депрессией. Слишком похоже.

Я также слышу со всех сторон, что это мы на OPENSPACE.RU привели к победе Беляева — тем, что привлекли к нему внимание. Надеюсь, конечно, что дело не в детской реакции жюри: выберем вам национал-патриота из принципа, чтобы вы нам не указывали. Но это не снимает вопроса о рекламе. Всякий ли опубликованный материал ею является?

Я думаю, если альтернатива — молчание, реклама — неизбежный побочный эффект. Коллеги, которые говорят: «не напиши вы этого, никто бы не узнал про этого Беляева», полагают, что можно закрыть глаза — и наступит долгожданная, желанная ночь, которая отраднее реальности.

Что больше невозможно — и что необходимо

Один из плюсов того, что произошло, состоит в том, что все вышло наружу. Да, Беляев — это диагноз нашего времени. Не войди он в шорт-лист, приверженность нашей буржуазии ультраправым идеалам осталась бы приватным знанием избранных. Теперь это больше не скрыть. Теперь многое невозможно. Например, все разговоры о «чистом искусстве», якобы независимом от политики. «Это все идеология, а важно только настоящее». Дальше можно похвалить или обругать Беляева — все это будет только в его пользу.

Но, опять-таки, что нам Беляев? Важны только те, кто его покупает, продает, те, кто ему аплодирует и выбирает.

Мне непонятно, как быть теперь с выездной выставкой финалистов премии (в этом году такие состоялись в Риге и Берлине). Согласятся ли художники дать свои работы? Гутов уже отказался. До решения жюри можно было повесить свои работы рядом с Беляевым-Гинтовтом и не считать это политическим поступком. После — это невозможно. Пути назад нет. Всякий, кто будет участвовать в такой выставке, должен будет сделать это вполне сознательно.

Мне непонятно, как быть теперь с журналом «АртХроника». Дать туда рекламу — это больше не невинный жест. Написать статью — поддержать определенную политику. Многие (например, автор этого текста) придерживались такой позиции и прежде, но теперь, я надеюсь, это ясно будет всем. Кому не будет ясно, все ясно будет про них.

Мне непонятно, как быть с Третьей Московской биеннале современного искусства, куратором которой является член жюри премии Кандинского Жан-Юбер Мартен. Как мы должны понимать его выбор? Какой прогноз это дает относительно содержания новой биеннале? А может быть, Жан-Юбер Мартен был против этого решения? Что он думает? Мы требуем объяснений.

Мы также хотим знать, почему Андрей Ерофеев, который так пламенно выступил на наших страницах против Беляева-Гинтовта, не вышел из состава жюри, когда тот победил. Нет ли тут какой-то связи с победой группы ПГ в номинации «Медиапроект года» — победы, для многих неожиданной, так как эта группа вообще известна мало, и уж точно не медиапроектами? Не похоже ли это на некую сделку? Мы хотим знать.

Жизнь в забытьи теперь невозможна, как и многое другое. А что необходимо? Называть вещи своими именами. Произносить все тайное вслух. Договаривать до конца. Предвидеть последствия. Брать на себя ответственность. Предъявлять счет.

Вот этим и займемся в ближайшие годы.


Еще по теме:
Борис Гройс о премии Кандинского 12.12.2008
Критики ругаются, 8.12.2008
Премию Кандинского дали Беляеву-Гинтовту, 10.12.2008
Может ли ультраправый почвенник получить премию Кандинского? 25.11.2008