Дневник Документы – 3: скромное обаяние буржуазии

ЕКАТЕРИНА ДЁГОТЬ о том, почему путаная и несовершенная выставка нравится людям больше, чем ясная и сильная

Мое пребывание на Документе-13 закончилось докладом на конгрессе искусствоведов, посвященном конгрессам художников. Вообще в последние годы я выступала или, по крайней мере, присутствовала на множестве мероприятий под названием «конгресс», это такое поветрие сейчас. Среди них были конгресс «Бывший Запад» на его четырех или пяти этапах, Конгресс еврейского возрождения в Польше (проект художницы Яэль Бартаны, который проходил в Берлине), Майский конгресс в Москве, конгресс нового художественно-медийного политического проекта под названием ArtLeaks в Берлине и так далее.

Поначалу от таких приглашений я очень робела, так как мне казалось, что слово «конгресс» обязывает гораздо больше, нежели даже слово «симпозиум». Подиум-дискуссия, панель, конференция — ерунда, конгресс — это ответственно, в том числе ответственно политически. Здесь нужно вынести решение. Все это были критические или даже протестные мероприятия, направленные если не на свержение существующего строя, то, по крайней мере, на серьезную постановку его под вопрос.

Вскоре после начала этого конгрессного периода оказалось, что я ошибаюсь и что от конгресса в сравнении с простой дискуссией никто ничего особенного не ждет. Кроме того (и это было уже интересно), оказалось, что все эти конгрессы, серьезно или слегка с юмором, стилизуются под конгрессы Коминтерна или съезды ВКП(б) (у Яэль Бартаны голосовали большими красными картонками, похожими на партбилеты) и не всегда за этим стоит понимание того, что это значит, помимо ностальгии по непережитым формам.

Об этом я и рассказала на Документе, обратившись после этого к хорошо известному мне советскому материалу эпохи культурной революции, и сравнила тогдашнюю тягу к критике и самокритике искусства (форма альтернативного потребления его — не в жесте обладания, но в жесте обсуждения) с современной ситуацией внутри анклава международного левого искусства, которое мыслит себя таким маленьким СССР — со своей демократией и своим презрением к буржуазному рынку, но и, по возможности, со своим государственным и муниципальным заказом. При этом если советское левое искусство очень радикально заявляло, что так называемое качество есть чисто буржуазный критерий и они его отвергают, то современное левое это признавать не хочет и часто пытается усидеть на двух стульях, представляя «левую фразу» в качестве красивого объединяющего символа.

В общем, я постаралась вскрыть диалектические противоречия.

Я такое говорю не в первый раз и уже привыкла к тому, что советское искусство никого, к сожалению, не интересует, его можно «вытащить» лишь в связи с сегодняшним материалом, с критикой (точнее, самокритикой) современной левой сцены, что всегда вызывает смех и понимание. Тут, однако, было наоборот: кое-что из советского материала заинтересовало, а на упомянутых мною левых конгрессах никто из присутствовавших не был, и Чус Мартинес (второе лицо на Документе после ККБ) сказала, что такой левый формализм она в последнее время просто видеть не может и не хочет о нем говорить. Конференция оказалась академической и совсем не политической, по крайней мере, в тот первый день, на котором я была. Хотя, впрочем, философ Жорж Диди-Юберман и рассказал про скрытый расизм французского теоретика Андре Мальро, который проявляется уже в его коллекции «Воображаемого музея», так что закономерным является тот факт, что в бытность свою министром культуры он запретил фильм Криса Маркера и Алена Рене «Статуи тоже умирают». Насчет расизма — это было смело в контексте Документы-13, о чем ниже, но к теме конгресса, вообще говоря, это имело мало отношения. Диди-Юберман, наверно, не прочитал внимательно приглашение. Он звезда, он может себе позволить.

Чус Мартинес, которая вела конгресс, имеет на Документе официальную должность Head of Department (завотделом или, может быть, глава департамента). ККБ, сидевшая тут же рядом, сказала, что она еще не придумала, о каком именно отделе идет речь. Она сказала это как-то по-боевому, задиристо, она явно имела в виду, что ее заставляют придумывать какие-то названия, давать точные формулировки, в то время как это не нужно и даже вредно. Согласно ее идее, главный том каталога (который я все-таки распечатала в конце концов) состоит из фрагментарных «заметок» разных авторов (иногда в форме рисунков, почеркушек и т.п.), и ККБ прокламирует, что этот жанр куда более перспективен сейчас, чем объемистый научный труд.

Честно говоря, как автор, редактор и читатель, я вынуждена признать, что ККБ права в своей констатации. Да, это так. Вообще она во многом в своей выставке, к сожалению, права, если считать, что Документа должна отразить современное сознание. Такое оно и есть: хаотическое, капризное, очень нарциссичное (журналисты сердито называют нынешнюю Документу откровенным жестом самолюбования куратора — она, например, увековечила всю свою переписку). Не без проблесков, но фрагментарное и совершенно не обязательное. Можно сказать, что другие кураторы сегодня (не все, но многие) просто все то же самое камуфлируют, выдавая свои выставки за стройные концептуальные произведения, в то время как они в лучшем случае транслируют смутное ощущение. ККБ этого камуфлировать не стала и торжественно провозгласила «нелогоцентрическое вИдение».

Для меня особенно интересно, что это вИдение обосновывается политически — как форма дауншифтинга и экономического дезертирства. Куратор пишет о том, что не верит в перманентный экономический рост, навязанный нам капиталом (это идея философа Бифо Берарди). В выставке представлено много экологических (но, заметим, не политических) утопий. Разум выплескивается заодно с капитализмом.

Вообще идеологию всего этого еще предстоит осмыслить и аргументированно критиковать, пока можно только видеть, что случайно выплеснуть разум немудрено, так как ванна Документы на сей раз переполнена до краев. Между произведениями здесь выстраивается множество внутренних связей и рифм, можно сказать — все какие только можно, и часть из них куратором проработана, а часть — совершенно случайна и возникает просто потому, что в этой огромной выставке есть абсолютно все. Подобный тип структуры, где потенциально возможно все, называют обычно «богатым», и мне представляется не случайным, что эта невинная похвала совпадает с системой ценностей того экономического строя, в котором мы живем. ККБ, может быть, и нравится «бедное искусство» arte povera, но в своей выставке она жаждала «богатства связей», их иррациональной полноты.

Желающие могут тут найти — точечно — даже кое-что из того, что коренным образом противоречит концепции самой ККБ: например, гламурное корейское видео а-ля АЕС+Ф про технологизированное будущее или живое активистское собрание в духе «Оккупай» и Берлинской биеннале Артура Жмиевского. Это все совершенно из другой оперы, но противоречить самой себе — принцип ККБ.

Что особенно неприятно, так это то, что эта нелогичность и противоречивость, эта (если делать ей комплимент) природная текучесть все время скрыто и открыто обосновывается куратором как нечто специально женское. Многие из моих знакомых кураторов-женщин, побывавшие в Касселе, были этим прямо оскорблены и шокированы. Я — нет. Меня трудно шокировать. Да и вообще я с моим советским опытом привыкла не отождествлять себя ни с какими риторическими фигурами, в частности, с фигурой «женщины», которая тут все время возникает. Нельзя не заметить, что ККБ вытащила из пучин забвения много исторических персонажей-художников, что все это женщины, работавшие в основном в 1930—1950-е годы, что это само по себе очень хорошо и также очень логично (забывают, к сожалению, действительно в основном женщин). Хуже то, что все эти женщины представлены картинами с какими-то елками (канадская модернистка Эмили Карр) или скульптурами с органическими извивами женских тел (бразильская модернистка Мария Мартинс и много кто еще). Биологизация женщины тут идет полным ходом и с гордостью. И в этот контекст попадает и Шарлотта Саломон (см. первый дневник) — ее удивительные рисунки интерпретируются тут как «искусство третьего сорта, который мы сейчас оправдаем и переведем в первый». Но они никогда не были третьесортными!

Другая проблема, на которую ККБ наталкивается, можно сказать, со всего размаху как на стеклянную дверь — жестко, кроваво, я думаю, что критики ее за это растерзают, — это постколониальная проблематика. В какой угодно области можно себе позволить избегать точных определений и все строить на ощущениях, но только не в этой. Нравится нам это или нет, но это минное поле, и поэтические необязательные слюни тут крайне опасны. Даже женщины не так обидчивы. Им, в общем, наплевать. Ну природа и природа, главное — отстаньте. Но похвалить африканца, или цыгана, ну или даже русского за то, что он такой приятно экзотичный и необычный, за то, что у него такой нос нетрадиционный, — вот это катастрофа.

{-page-}

 

А Документа у ККБ полна каких-то таборов. В Ауэ-парке в урочные часы сидит один африканский ряженый табор (правда, с включенным телевизором, тут также есть, типа, видеоинсталляция), другой, из Западной Сахары, раздает кускус, тайская художница тоже демонстрирует свою инаковость прямо на природе. Все небелые представлены в виде каких-то племен — и это после Документы-10 Катрин Давид и Документы-11 Оквуи Энвезора, которые открыли Европе массу африканских интеллектуалов высшей пробы! В объяснениях к павильону, где показывают искусство из Кабула (это отдельная глава Документы, о чем можно было прочитать в прошлом выпуске моего дневника), в первой строке подчеркивается, что в этом здании раньше был индийский ресторан, а потом китайский (теперь, стало быть, афганский). Это наивно до такой степени, что за ККБ становится непереносимо стыдно. Журналисты пересказывают анекдот с одной из прошедших пресс-конференций, на которой она на вопрос «почему будет так мало африканских художников» ответила, что африканские художники, конечно, важны, но важно также и творчество собак.

Вероятно, правы те, кто говорит, что нынешняя Документа демонстрирует буржуазное сознание, сознание коллекционера, и не обязательно прямого покупателя. Коммерческого налета в выставке нет, но это не снимает других проблем, потому что она сделана глазами коллекционера виртуального. В этом смысле Жорж Диди-Юберман, критикуя «Воображаемый музей» Мальро как имплицитно расистский, попал прямо в точку.

Документа очень напоминает на сей раз международную промышленную выставку XIX века — с достижениями белых людей и контролируемым присутствием красивых небелых. Может, и права была моя хорошая знакомая, художница Сьюзен Хиллер, которая сказала мне, что она не так уж и рада приглашению на Документу, потому что сам тип большой международной выставки находится в явном кризисе.

Правда, есть и еще один аспект: несовершенство сегодня нравится. Выставка ККБ нелогичная, путаная, шизофреническая, во многом просто вздорная, но многие ощущают эти характеристики как симпатичные, человечные, доступные. Может, даже женские или, например, детские. Одним из хитов дней вернисажа явилась хореографическая постановка Жерома Беля Disabled Theater, в которой танцуют актеры с синдромом Дауна. Абсолютно все, кто ее видел, были в полном восторге (были, правда, те, кто не пошел, и я в том числе, так как я в свое время видела постановку Бориса Юхананова и много чего аналогичного). И восторг этот был связан, безусловно, с тем, как несовершенное и даже не осознающее себя исполнение (танцоры, как мне сказали, танцуют как в первый раз, потому что не помнят свои партии) находит прямой путь к сердцу зрителя, минуя разум.

В заключение еще несколько картинок.

Как бы ни было искусство независимо от теории, оно по-прежнему требует внимательного чтения путеводителя. Но и тогда не все ясно. Инсталляция Хариса Эпаминонда и Даниэля Густава Крамера. Это целый дом, где около десятка вот таких вот комнат.

Скульптуры Марии Мартинс (Бразилия, 1940-е годы). Такого в выставке очень много. Давид Рифф с изумлением обнаружил, что Документа полна, как он выразился, «Вадима Сидура», то есть модернистской скульптуры про военные страдания — крайне немодной, как ему казалось. Не тут-то было.

Еще один кусок раннего модернизма — ученические работы престарелого заслуженного активиста Густава Метцгера, их тут очень много, несколько рядов витрин. Некая цитата из легендарной Документы-2, где такого не было, но могло быть. Сегодня выглядит странновато. Мне напомнило художников советской Прибалтики.

Весь огромный зал Документа-халле отдан на сей раз немецкому поп-артисту Томасу Байрле, чьи работы следует рассматривать как издали, так и вблизи, а именно:


Очень эффектная (хоть и не особенно глубокая) многометровая композиция канадского художника Джоффри Фармера состоит из фрагментов старых журналов «Лайф». Не сфотографировать ее просто не представлялось возможным.

Парк Ауэ полон довольно остроумных садово-парковых скульптур, эта, например, — работа художницы Марии Лободы (Лондон): кипарисы в кадках будут на протяжении работы выставки перемещаться, образуя военные стратегические фигуры нападения.

Вертолет над зданием Оранжереи — проект группы Critical Art Ensemble. Мы было подумали, что его мощный рев призван напомнить о военном присутствии и о разгоне политических демонстраций, но по прочтении каталога выяснилось, что это не так: Критический ансамбль покритиковал имущественное расслоение среди зрителей выставки тем, что предложил «привилегированную точку зрения» для богачей, готовых заплатить за билет 150 евро. Сто пятьдесят! Не тысячу! Нет, это не просто буржуазная: это какая-то мелкобуржуазная выставка.

На днях — гид по самым важным произведениям, которые желательно не пропустить на Документе и о которых пока что еще речь не шла.​

Ссылки

• Екатерина Дёготь. Дневник Документы – 2: Витгенштейн в стиле поп и революция в планетарии, 09.06.2012
• Екатерина Дёготь. Дневник Документы – 1: в мозгу у Каролин Кристов-Бакарджиев, 07.06.2012