Дневник Документы – 1: в мозгу у Каролин Кристов-Бакарджиев

ЕКАТЕРИНА ДЁГОТЬ о самой главной художественной выставке нынешней пятилетки

Загадочная пресс-конференция

Обычно биеннале современного искусства приносят городу неолиберальные трансформации, видимой частью которых являются рост креативных индустрий, удорожание и одизайнение всего чего можно, хороший эспрессо и бесплатный вай-фай. В этом отношении не устояла даже Венеция с ее новым музеем Пино, который, к несчастью, теперь доминирует в городе, где хороший эспрессо был и безо всякого современного искусства (из-за искусства он там, кстати, ухудшился).

Кассель, как ни странно, не сдвинулся с места, что, вероятно, доказывает, что Документа в самом деле вырывается из общего ряда и служит в большей мере целям познания, нежели целям прагматическим. Город по-прежнему живет своей немодной мелкобуржуазной жизнью с ее плохими дешевыми ресторанами, лавками каких-то ниток, тотальной геранью на балконах, а также (как оказалось при ближайшем рассмотрении) обилием антикварных магазинов с нацистской атрибутикой. Раз в пять лет этот пошлый сосуд, в котором время остановилось, вдруг наполняется ярким Zeitgeist'ом в понимании того или иного куратора, которому выпала честь (и очередь) этот Zeitgeist, все более глобальный, угадывать. По городу бродят толпы инициированных, толпы «современных», причастных этому духу времени и обязанных по долгу профессии его репрезентировать. Такая выставка — уникальная в мире, пока что у нее нет даже близкого конкурента по уровню амбиций — на данный момент может существовать только в Германии, стране, в силу своей истории глубоко (а может быть, не столько глубоко, сколько официально) приверженной модернистским идеалам, хотя кураторы обычно именно их стараются так или иначе оспорить.

На сей раз дух времени определяет итальянский куратор Каролин Кристов-Бакарджиев, или ККБ. В период подготовки выставки она уже успела настроить журналистов против себя тотальной иррациональностью своего поведения и веб-сайтом биеннале с разделами «Собаки» и «Камни», где были размещены, кажется, ее любительские фотографии. Она делала банальные и даже реакционные заявления насчет того, что женщиной правит интуиция («эко-феминизм»), и несколько пугающие — о том, что у животных и растений есть свое творчество. Она также постановила, что у Документы будут еще платформы (причем не дискуссионные, а выставочные и производственные) в таких неожиданных местах, как Кабул, Александрия, Каир (чуть менее неожиданно) и канадский центр BANFF, затерянный глубоко в лесах.

Перед началом пресс-конференции толпа получила свой «новогодний подарок» в виде увесистой пачки печатной продукции, на сей раз зеленого цвета (отказ от черной, белой или европейски-синей обложки следует считать концептуальным и политическим жестом). Самая толстая часть под названием «Книга книг» пока никем не распечатана, есть еще традиционный путеводитель с описанием отдельных работ, без которого ничего не поймешь, а также программа биеннале толщиной с железнодорожный справочник какой-нибудь высокоразвитой страны. Согласно этой программе, с начала июня по конец сентября здесь будет ежечасно проходить по несколько перформансов, лекций художников, дискуссий и конгрессов одновременно.

Выступление ККБ на пресс-конференции носило характер перформанса. Сначала она долго и монотонно, в духе списка кораблей, перечисляла многочисленных спонсоров, выделяя каждому отдельную фразу, но не трудясь как-либо разнообразить ее («Я хочу поблагодарить ХХХ за поддержку, оказанную Документе…»). Минут через десять мне это стало даже нравиться — возможно, это была такая форма антикоммерческого протеста. Затем ККБ сказала: «Теперь расслабьтесь, я собираюсь прочесть лекцию». Лекция, в отличие от той, что читалась в «Алисе в Стране чудес», никого не высушила. В ней выставка, искусство вообще и окружающий мир уравнивались с танцем, однако, как считает ККБ, «мы не танцуем в утопии, это вымученная игра движений, которая никогда не сможет быть глобальной» (нет, это не плохой перевод).

Из лекции стало понятно, что в выставке участвуют не только художники, но и писатели, ученые разных специальностей от естественных до гуманитарных, хореографы, политики и так далее. Что искусство тут понимается как исследование, но не сухое, а теория важна, но не доминирует. Выставка была заявлена как «холистическая и нелогоцентрическая», а также «не антропоцентрическая», один из ее сюжетов — «как фотоны танцуют и думают вместе». Задача всего этого — «десимволизация, разоблачение собственности, связывание людей друг с другом».

Внезапно ККБ перескочила на дигитальные технологии, после чего начала выбрасывать из своей речи целые пачки страниц, приговаривая «это я пропускаю… пропускаю… пропускаю…» и провоцируя иронические выкрики из публики. После этого был процитирован Адорно, сказано, что ее, ККБ, выбором было не делать выбора, а концепцией — не выдвигать никакой концепции, было заявлено, что нынешняя Документа не является ни перформативной, ни виртуозной, ни консервативной, ни академической, ни патриархальной; что она является, напротив, пространством отношений, политическим пространством, одновременно ответственным (committed), уязвимым и хрупким (precarious). Что это «гимнастическое упражнение на то, чтобы быть “без” и “c”». Что это — «быть здесь, с этой пищей, этими животными, этими людьми. Быть беднее. Но и богаче». На этом все закончилось, и журналисты, хихикая или матерясь, удалились туда, куда ККБ им велела, — во Фридерицианум (главную выставочную площадку, которых на сей раз много, больше, чем обычно). Она сказала, что Фридерицианум — это «мозг выставки» и ее «концепция-не-концепция». А еще, добавила она, очень важна другая выставочная площадка, она находится в 20 минутах от центра, но что это и где — она не скажет. Про Фридерицианум, по крайней мере, точно известно, что это и где, Документа всегда проходит там, это немного успокаивало.


Фридерицианум

Несмотря на такое, глубоко шизофреническое, начало, выставка, по крайней мере во Фридерициануме, которым я пока ограничилась, оказалась относительно ясной — ну то есть она продолжала оставаться шизофренической, но определенная доля шизофрении искусству никогда не вредила, тем более что в последнее время мы редко с нею встречаемся на выставках. Здесь много поэтических работ, генетически связанных с писательским трудом. Выставлено много разного рода писем, например, — которые могут быть и официальными, но всегда носят несколько безумный характер, как переписка о передвижении колоссального метеорита или объявлении атмосферы Земли мировым достоянием и т.п. (все это не увенчалось официальным успехом). Много научных проектов, которые представлены специально (надеюсь, специально) наивно, в духе — «вот какие красивые пробирочки». Ученые стоят рядом и разъясняют собравшимся, что произойдет, если нажать на кнопку, и что видно в микроскоп. Также много обсессивных проектов художников, которые реализуют что-то такое сугубо свое всю жизнь (выстраивают политическую связь всего со всем в виде схемы, например, или производят странные объемные картины). Мне нравится, что куратор отказывается репрезентировать «лучшее» — ради «странного». По одному помещению делать выводы о выставке, впрочем, рано, пока могу поделиться просто информацией о том, что здесь есть.

С историко-художественной стороны очень сильно присутствие сюрреалистической традиции и в меньшей степени — arte povera, как все полагали вначале (по крайней мере, из того, что я видела). Из итальянцев особый оммаж выдан концептуалисту Алигьеро Боэтти — художник Марио Гарсиа Торрес отправился в Кабул на поиски следов мастерской Боэтти под названием One Hotel, которую тот держал там в 1970-е годы, и снял об этом два фильма. С содержательной стороны сквозь всю выставку во Фридерициануме проходит травма войны, фашизма, концлагеря, уничтожения. В «сценарии выставки» (который тут, безусловно, есть, в отличие от концепции) есть работы про нацистское прошлое и трагедию полпотовской Камбоджи, про войну во Вьетнаме и в Ливане, про итальянские «Красные бригады», про колониализм в Африке, Первую мировую войну и войну афганскую. Здесь также имеются две настоящие (дохлые) мухи цеце, что, по-моему, уже лишнее.

Все это довольно мрачно, но безо всякого нравоучительства, в отличие от Берлинской биеннале Жмиевского. Например, в то время как в берлинскую почву пересаживаются березки, выросшие в Освенциме (в качестве довольно пустого и очень пафосного символического жеста), в Касселе происходит нечто подобное, но за этим стоит целая сложная, странная, печальная и слегка комичная история: о Корбиниане Айгнере, антинацистски настроенном баварском священнике, который был депортирован в концлагерь Дахау и, сопротивляясь машине уничтожения, занимался там разведением целебных трав и выведением сортов яблок, которые тайно назвал KZ-1, 2, 3 и 4. Он также был художником-любителем и нарисовал за свою жизнь около тысячи открыточного размера рисунков разных сортов яблок. Как пишет ККБ, в его саду в Дахау «розмарин и петрушка молча смотрели на людей и ужасались им». Во Фридерициануме выставлены рисунки яблок, а яблоня в его честь посажена в парке Касселя.

Далее рассказ в картинках

{-page-}

 

Далее рассказ в картинках.

Весь фронт Фридерицианума отдан эфемерной работе Райана Гандера, который пустил сквозь анфиладу довольно сильный и свежий бриз. Помимо него в пустых белых залах стоит только витрина с письмом (написанным от руки) одного из художников, который сообщает, почему в силу своего творческого кризиса, припадков пессимизма и т.д. он так и не смог придумать работу для Документы.

С другой стороны фасадной анфилады стоит небольшая витрина со скульптурами испанского ученика Пикассо Хулио Гонсалеса 1930-х годов, которые демонстрировались на исторической второй Документе в 1959 году, и висит фотография той выставки, где женщина в широкой юбке рассматривает эти скульптуры, а мужчина в костюме — то ли скульптуры, то ли женщину. Еще четыре года назад ККБ рассказывала, что эта странно неопределенная фотография вызывает у нее бартовский «пунктум». Далее следует коллективно созданная история (в виде фильма) про то, как недавно в Палестине на изолированной территории Рамаллы впервые была выставлена подлинная картина Пикассо — под вооруженной охраной. И еще рисунок, сделанный об этой картине палестинским художником, который на тот момент сидел в тюрьме и картины не видел.

После этого красивого начала про искусство и ветер истории следует Ротонда, которая представляет, по признанию куратора, ее мозг, где смешалось все. Все это артефакты, так или иначе связанные с различными войнами и (трагическим) местом искусства в них. Рисунок вьетнамского художника, сделанный во время войны; фото Ли Миллер, купающейся в ванне Гитлера; объекты из бейрутских музеев, пострадавшие во время войны; живопись Моранди; шкаф с реальными вазами, такими же, как у Моранди, а также книгами про Шардена и Сезанна и кукольной фигуркой крестоносца в шлеме. И так далее. Вся эта кунсткамера работает довольно хорошо. Самое интересное — рассказ про афганского реставратора, который во время фундаменталистского иконоборчества в конце 1990-х спас от уничтожения множество картин с изображениями людей и животных тем, что ловко закрасил их, прикрыв листвой.

Это ливанские музейные объекты

Рисунок Ву Джан Хуонг (1967)

Моранди…

…и его прототип

Социально-политическое искусство в традиционном смысле на выставке довольно неожиданно представлено монументальными гобеленами 1930-х годов норвежской художницы Ханны Ригген (1894—1970) с их антифашизмом, антикапитализмом и социалистической эстетикой. В целом антикапитализм у ККБ, безусловно, имеет место, но как элегический (и часто экологический) вздох, а не как боевой клич.

Пять из нескольких сот яблочных картинок Айгнера (остальные покрывают все стены соседнего зала)

Демонстрация научных проектов в качестве художественных

И еще в том же духе

Здесь представлены исследования эпигенетика русского происхождения Александра Тараховского, живущего в Нью Йорке. На большом экране — генетический код человека, пережившего сильный стресс. На маленьком (здесь не видно) — рисунки самого ученого. Рядом, в порядке разъясняющей рифмы, представлены две работы Сальвадора Дали, например, эта:

Одна из принципиальных работ — недавно обнаруженный рисованный дневник 1930-х годов Шарлотты Саломон, погибшей в Освенциме в возрасте 26 лет. Дневник очень сильный, очень психоаналитически маркированный и одновременно — документ прихода нацистов к власти.

Еще один лист оттуда:



Многосложная и впечатляющая инсталляция французско-алжирского художника Кадера Аттиа сравнивает африканские сломанные и починенные бытовые предметы (несовершенные, с точки зрения европейцев, и даже недостаточно «подлинные», недостаточно африканские) со «сломанными» лицами европейцев, раненных на фронте Первой мировой войны, — скульптуры сделаны сегодня в Африке по старым фотографиям. Вся инсталляция в целом (которая включает в себя помимо скульптур и полок с книгами коллекцию бытовых артефактов и несколько видеопроекций) воссоздает многоуровневую историю колониализма и насилия, в том числе насилия интерпретации. Это как раз тот случай, когда шизофреническая сложность и далекие цепи ассоциаций работают.

Продолжение следует — в ближайшие дни надеюсь увидеть другие из двадцати (!) площадок Документы.​