Некоторые выставочные проекты представили себя при помощи репортажей по телевидению, рекламных роликов. Я должна сказать, что, если бы этот конкурс проводился на Западе, многие члены жюри просто отказались бы в таком случае голосовать. Все бы сказали, что это все уже опосредовано средствами массовой информации, это выглядит как способ давления на жюри (дескать, телевидение уже отметило), зачем нам это. Я считаю, проекты, только так себя подающие, просто не должны приниматься к конкурсу. Все должны быть в равных условиях и представлять чисто профессиональную документацию. Ведь если это показано по телевидению, значит, кто-то уже совершил свой выбор. Но это совершенно другая логика в сравнении с логикой жюри. Она существует, она популярна, теперь в такой логике выбирают национальных героев, любимые романы, фильмы и все остальное — через массовость восприятия и участия. Но все-таки, если стараться делать профессиональный экспертный выбор, в чем и состоит идея премии, этого надо избегать.

Должна быть обязательно система презентаций. Обычно процедура такая. Собирается жюри, приходит технический ассистент, который предварительно готовится, и рассказывает о каждом проекте: это номинант Иванов на первую премию, он родился там-то, живет там-то, вот он учился, вот его работы 80-х, 90-х, последних лет, а вот та работа, что номинирована сейчас. На каждого художника определенное время, 10—15 минут. Потому что очень часто жюри не успевает вникнуть и понять каждый проект. Хорошо, если ты знаешь, о чем вообще этот художник раньше думал и что делал, а есть такие, что ты их вообще не знаешь, впервые встречаешься с работами. Но все должны быть поставлены в равные условия. Мне кажется, у жюри должен быть человек, который мог бы представить все номинированные проекты для жюри и обеспечить «справедливость». Оказалось, что нет ни одного члена жюри, который бы видел все проекты, например кураторские. ГЦСИ тратит на эту премию огромное количество сил и энергии. Ольга Лопухова и Михаил Миндлин — просто герои этой премии. Им приходится преодолевать массу трудностей, они всё прекрасно знают об обсуждаемом материале. Но нужен еще один шаг — подготовить эти материалы и, когда собирается жюри, за два, скажем, часа ознакомить жюри с проектами.

Необходимо выработать объективную логику презентации проекта и дать возможность самим номинантам высказаться. В связи с этим мне очень жаль, что те высказывания номинантов, которые были записаны на видео для церемонии вручения, жюри не показали заранее. А ведь некоторые сделали очень ясные заявления. И о встрече номинантов с публикой я услышала только после церемонии. О каждом художнике должен быть текст, и они (тексты) должны быть в одной «весовой категории». А не так: у одного текст серьезного критика, а у другого просто список выставок, из которого ничего не ясно. В конце концов, члены жюри должны вовремя получить всю информацию о проектах, и переведенную на английский язык. А этого не было.

Я считаю, что член жюри не может быть номинирован на премию, это просто невозможно. Такие члены жюри по старой традиции выходят из комнаты при голосовании за их проект. Но я сказала еще в прошлом году, что выходить не надо, я могу сразу же объявить, что голосовать даже за очень ценный труд члена жюри не буду. Должны же у жюри быть принципы, и оно должно демонстрировать свою объективность. У меня даже были некоторые проблемы с тем, что мы дали награду региональному проекту из Калининграда, а у нас в жюри был руководитель тамошнего ГЦСИ. Он, естественно, этого проекта не делал, но ситуация может выглядеть необъективно. Это объясняют обычно тем, что здесь якобы мало людей для всех функций, но я не думаю, что этим можно долго оправдываться. Я, например, не понимаю, почему проект Марата Гальмана был выдвинут среди прочих галереей Марата и Юлии Гельман. Ведь проект уже выдвинули две другие организации. Какое-нибудь жюри на Западе просто не приняло бы проект к обсуждению и посчитало бы это технической ошибкой. Есть даже такая система: если люди являются на интервью, то они в одну дверь входят, а в другую выходят, они даже друг друга никогда не видят, чтобы не создавать никакого нервного напряжения и исключить личные моменты. Я надеюсь, эта ситуация как-то будет совершенствоваться.

Мы, как ты написала, «ненастоящие иностранцы», или, как я запомнила, «ручные иностранцы», сталкиваемся с тем, что у местных членов жюри какая-то своя борьба, а у нас нет этой борьбы, мы в ней не участвуем. Мы, грубо говоря, приходим на жюри, и нам бы ужасно хотелось, наивно так, чтобы наши имена ассоциировались с хорошим выбором хороших работ, достойных людей. Вот такие утопические соображения. У нас нет борьбы. Лучше это или хуже, не знаю точно. В какой-то степени лучше: мы более трезвым взглядом оцениваем то, что видим. А с другой стороны, это хуже: в случае с Беляевым-Гинтовтом, как ты знаешь, иностранные члены жюри не прочитали то, что легко считывают местные. Мне кажется, что сочетание в жюри иностранцев (особенно «ручных», которые поддерживают связи со сценой) и местных увеличивает шансы «справедливости» во всем ее многообразии.

Самая большая проблема для меня во время дискусси — это аргумент «на уровне России это хорошо». Я выслушиваю подобные аргументы и в Болгарии, и в других местах. Я на это отвечаю обычно так: «Вы же сами после этого спросите, почему нас не признают на Западе, показывают только в русском контексте и т.д. и т.п.». Невежество молодого художника для меня не является оправданием в 2009 году. Почему-то все знают, как найти порно в интернете, но как найти информацию о современном искусстве, якобы никто не знает. На это мне часто отвечают: «Да, но ты не представляешь себе, в каких условиях эти люди живут и работают». Я с этим совершенно не согласна. Моя личная позиция состоит в том, что современное искусство и его разные, но все-таки современные языки интернациональны. Да, сейчас некоторых русских художников выбирают только на основании того, что «они очень русские» (а английских художников никому не придет в голову выбирать по этому принципу). Но если на все, что делается в России или в любом другом месте, говорить «мы еще не доросли», так оно всегда и будет. Так мы останемся в самоизоляции.

В конкурсе «Инновация» жюри голосует простым большинством, что в одном случае, очевидно, мы не смогли сделать, как ни старались, никто не сдал свою позицию. Такое прямое личное голосование (и переголосовывание, если не получается набрать большинство), есть норма при заседаниях таких жюри. Заочное голосование при помощи баллов скорее применяется при каких-нибудь рекомендациях на грант или резиденцию. Голосуют лично, и обычно нет возможности воздержаться. Голосовать против бессмысленно, не дают же минус-премию. Вообще, жюри — это такая неприятная вещь, в которой нельзя отказаться от компромисса, от коллективного решения. В любом другом случае можно настаивать на своем мнении до конца, но не в жюри, ведь премию все равно дадут, а мнение не будет известно никому. В жюри, которое дает премию, писать свое особое мнение «я глубоко не согласен с моими коллегами» смешно.

Проблема с номинацией «Теория, критика, искусствознание», по которой мы не смогли принять решение, состояла в том, что эта номинация сформулирована довольно традиционно. У каждого из членов жюри, естественно, были предпочтения, но в трех разных элементах: теории, критике и в том, что называется общим словом «искусствознание». Поэтому мое предложение состоит в том, чтобы еще на уровне экспертного совета каждый год можно было бы принимать решение, какому из «элементов» будет присуждена премия. Вообще же ошибка в понимании того, что такое критика, состоит, по-моему, в невероятной иллюзии, что критик знает, что правда и что неправда, что он должен быть ответственен перед чем-то и кем-то, что якобы эта ответственность никогда не меняется, что она задана чуть ли не генетически или подобна долгу и присяге для военных. Я думаю, это не совсем так. У критики есть право на всякого рода эксперименты, и смысл ее в том, что она диагностирует состояние общества, причем в агрессивной форме, иначе она не будет интересна. Ты можешь быть не согласен с мнением, можешь, конечно, и обидеться, особенно если критикуют тебя. Но смысл критики в злободневности — в актуальности, на современном языке. Как можно считать критикой рассуждение о цвете в пейзаже или о том, как связан Петров-Водкин с традицией иконы? Тогда это не критика, а скорее какое-то «-знание». Искусствознание — такого понятия больше нет, но, вероятно, это visual studies… История искусства. Вторжение критики в нее может казаться людям очень болезненным — вот массовость и популизм страшно в эту профессию влезли своими подкованными сапогами. Людям, может быть, хочется сохранить какие-то любимые микрониши в профессии. Но тогда это не актуальная критика, о которой профессиональное сообщество мечтает, которой боится и на которой учится, — с моей точки зрения.

Вопросы задавала Екатерина Дёготь


Еще по теме:
«Инновация» под лупой, 26.03.2009
Объявлены победители «Инновации», 04.04.2009

Другие материалы раздела:
Давид Рифф. «Понимание приходит с опытом», 20.04.2009
Вернисажи недели. 20–26 апреля, 20.04.2009
Ксения Гурштейн. Марсель Бротарс и десять его музейных проделок, 20.04.2009