Измайлово в первом приближении

Попытка осознать значение Измайловского вернисажа в русской архитектуре

В Измайлово за последние десять лет незаметно возник архитектурный ансамбль, не вызвавший интереса у критики и прессы, но заслуживающий, тем не менее, самого пристального внимания. Это один из крупнейших торгово-развлекательных комплексов в Москве с огромным количеством посетителей — но самый странный из всех. И развлечения, и торговля в нем другие. Да и сам он принадлежит какому-то иному пространству мысли.

В нем нет бутиков, сетевых кафе, кинотеатров и боулинга, но есть торговые ряды и лавки, кремль с самым большим деревянным храмом в России и Центром русских ремесел, гульбища и театр на воде. Если Черкизовский рынок, примыкающий к измайловскому стадиону с противоположной стороны, играет в нынешней Москве роль Хитровки, то Измайловский вернисаж — это аналог Сухаревского рынка.

Авторами проекта «Вернисажа в Измайлово», судя по интервью с А.Ф. Ушаковым, генеральным директором Центра ремесел «Русское подворье», следует считать его самого и С.П. Фомина (о котором пока не удалось узнать ничего, кроме того, что он «в молодости восстанавливал церкви»), а также покойного Н.И. Байкина, который возвел на Вернисаже полкилометра мостов.

Первое впечатление от комплекса, разумеется, — что это невообразимый китч. Развитие мысли, как правило, продолжается словами «Диснейленд» и «Лас-Вегас». Такие высказывания благополучно закрывают дискуссию, но не отменяют факта существования комплекса и не отвечают по сути на вопрос «Что это такое?».

Попытки анализа сразу же расходятся в нескольких направлениях. Генеральный план территории, вероятно, отчасти сложился стихийно, отчасти дорабатывался администрацией вернисажа и типологически восходит к кремлю с посадом. Причем развитие шло по одному из классических европейских путей образования городов: сначала возникло торговое место, а потом при нем образовалось «укрепление». Однако с точки зрения городской формы организация Вернисажа, кажется, не имеет аналогов в России — в первую очередь из-за хитроумной двухъярусной структуры, разворачивающейся на большой территории и поддержанной рельефом местности. В настоящее время второй ярус используется слабо, но, наблюдая за непрерывным развитием Вернисажа, я уверен, что со временем и он заполнится посетителями.

Типология этого торгового комплекса — неожиданность для Москвы. Но еще более необычна форма самих строений. Такое фантастическое скопление разных мотивов русского зодчества и в таких масштабах в России нигде более не встречается. А.Ф. Ушаков и сам признается, что хотел «утереть нос» заграничным диснейлендам, но в то же время преследовал и цели пропаганды русских ремесел и национальной культуры. В этом контексте замечательно, что с совершенно образцовой нашей национальной простотой в строениях перемешаны аутентичные технологии ручной рубки (часть кремля, церковь Св. Николая) с обыкновенными металлоконструкциями, обшитыми доской; резные опоры соседствуют с кровлями из поликарбоната; изразцовые плитки ручной работы вделаны в стены из пеноблоков, а тесовые накаты примыкают к металлочерепице веселеньких расцветок — всё в дому сгодится. Эта неразборчивость в средствах самым неожиданным образом отражает национальный строительный характер. Ему же соответствует и бесконечность строительства: когда кажется, что больше ничего сделать нельзя, вдруг что-нибудь сносится, и начинается строительство новой башни. Так исподволь оказывается, что за украшениями, отвлекающими современного зрителя, скрывается архитектурная манера, глубоко присущая русскому народу — и не узорами, а субстанцией и образом своей жизни.

Что касается образной стороны, то Вернисаж в Измайлово отсылает к Древней Руси опосредованно, и посредником здесь служит одно из самых западнических по сути течений русской культуры — «Мир искусства». Оказывается, что нынешнее популярное представление о русской древности в большей степени почерпнуто в рисунках Билибина, ярмарочных сценах Судейкина и Бенуа, нежели в суровости северных храмов, «Рублеве» Тарковского или даже кирпичной псевдорусской архитектуре академической эклектики XIX века. Мирискусническое видение перекочевало и в прикладное искусство, особенно послевоенное, и теперь стало практически единственным широко распространенным образом русской старины. Это воплощение сказки и не скрывается авторами, но, напротив, преподносится как достоинство и цель, к которой они стремились.

Русь театральная, бутафорская, Русь «Дягилевских сезонов», сказок Пушкина в иллюстрациях Билибина, русского костюмированного бала 1903 года отозвалась реальностью Вернисажа в Измайлово, впитавшего самые типические черты национального народного строительства — не как художественно-прикладной практики, но как практики жизненной. И наоборот: это осязаемое свидетельство того, как самая изощренная художественная мысль русской культуры проникла в народный дух и установилась в нем. И тем нам дорог и ценен этот образец "китча", от которого отмахивается нынешний интеллектуал. И тем увлекательна и примечательна его жизнь в постоянных перестройках, «улучшениях» и украшениях.


Другие колонки Кирила Асса:
Победа философии, 16.04.2009
Синдром барства, 09.04.2009
Ужасная неясность, 24.03.2009