Двадцать лет одиночества

Московское правительство опять желает повелевать архитектурными стилями

Имена:  Александр Кибовский

Не так давно, как у нас уже писали, новый руководитель Департамента культурного наследия Москвы Александр Кибовский заявил, что «в части хай-тека центр Москвы наелся полностью. Хай-тек стал раздражающим фактором». Кроме того, он посетовал, что воспроизводить исторические стили у архитекторов получается плохо, но тем не менее лучше их придерживаться. Примечательно, что незадолго до этого, в интервью на телеканале «Дождь», Кибовский сделал гораздо более далеко идущее замечание, указав, что в Москве «...проблема наличия архитекторов, которые умеют работать эстетически корректно в старой части города, сегодня реально существует, это большая беда, что у нас таких профессионалов очень мало».

Складывающееся из этих высказываний архитектурное видение совмещает в себе одновременно точный диагноз и полную чепуху. Хай-теком Москва наесться никак не могла, поскольку, строго говоря, архитектуры стиля хай-тек в Москве не было и не предвидится. Видимо, господин Кибовский имел в виду сооружения, претендующие на «современность» вообще, и тогда это высказывание печально сразу в нескольких отношениях. Во-первых, будучи искусствоведом по образованию и занимаясь сохранением архитектурного наследия, руководитель ДКН должен быть строже с терминологией. Во-вторых, следует признать, что двадцатилетний опыт возведения зданий в «исторических стилях» в Москве наглядно продемонстрировал, что этот прием нисколько не сохраняет городскую среду, но лишь заражает ее невыразимым дурновкусием. Причем им страдают как наивные подделки под снесенные дома, так и масштабные «постмодернистские» творения известных архитекторов. И поскольку появления новых влиятельных архитекторов в городе в ближайшее время не предвидится, едва ли можно от тех же авторов ожидать внезапного перерождения. В-третьих, как ни странно, именно архитектура современная, но реализующаяся в строгих, тщательно продуманных рамках, очерченных градостроительными правилами, оттеняет и создает фон для памятников. В противном случае они оказываются затеряны среди новых, с иголочки «памятников» ненастоящих.

Точность диагноза же в том, что работать в исторической среде в Москве действительно почти никто не умеет. Этому есть несколько причин. Первая из них, которая прозвучит явной ересью, заключается в том, что в Москве не так уж и много действительно ценных архитектурных сооружений, особенно дореволюционного периода. Старая Москва была в основном застроена архитектурой хотя и очаровательной, но безнадежно вторичной, лишенной не только блеска, но и вообще особенного качества. Это, впрочем, не значит, что она не ценна вовсе, в конце концов, большая часть застройки Венеции тоже ничем не примечательна. Мы дорожим тем наследием, которое нам досталось, хотя его невысокая художественная ценность, в сущности, лишь затрудняет архитектурный диалог, а подражать ему вовсе глупо.

Вторая причина заключена в сумбурном наследии московской архитектурной школы. После ухода последних преподавателей, получивших выучку у дореволюционных или, наоборот, революционных профессоров, — ухода, который приблизительно совпал с окончательной индустриализацией строительства, архитектурная школа стала вырождаться. Эклектическая смесь противоречивых и часто устаревших идеологических направлений, совмещенных в программах архитектурных вузов, многолетняя несвобода преподавания не способствовали развитию профессионалов. К несчастью, резкое изменение идеологического климата в стране и всей системы координат архитектурной деятельности совпало с восприятием русскими архитекторами отголосков формальной идеологии архитектурного постмодернизма, который показался спасительным средством после многолетнего диктата строительной промышленности. Однако, судя по тому, что было построено за последние 25 лет, тонкость постмодернистской иронии ускользнула от подавляющего большинства архитекторов, что привело к ужасающим результатам.

Третья причина — в специфической системе градостроительного регулирования Москвы, павшей жертвой идеологической коррупции и строительного бума. В попытке сохранить архитектурное своеобразие районов города в 80-х годах была разработана сложная система так называемых «морфотипов», основанная на определении специфических особенностей застройки отдельных частей столицы, которым, по замыслу, должны были соответствовать проектируемые в них здания. Эта система не была лишена изъянов, но в целом была непротиворечивой и разумной. Единственным ее минусом оказался расчет на законопослушность властей и ответственность архитекторов и застройщиков. Однако последовавший вскоре строительный бум, сопровождающийся коррупцией даже не финансовой, а этической и профессиональной, свел на нет усилия разработчиков только что созданной системы. Причем номинально именно эта система была и продолжает оставаться основой принятия решений относительно строительства в Москве.

Из этих замечаний следует несколько несложных умозаключений. Эксперимент по созданию самобытной архитектурной идеологии, основанной на «исторических стилях», который проводился в течение последних двадцати лет в рамках отдельно взятого города, следует признать неудачным. Можно спорить о культурной ценности выращенного в Москве извода позднего постмодерна, но не подлежит сомнению тот факт, что он не стал культурным событием не только на международной арене, но и в своем отечестве. Не видно ни посвященной ему литературы, ни сколь бы то ни было последовательной теоретической базы этой архитектуры. Ее делают молча и бесстрастно. То, что господин Кибовский называет хай-теком, тоже по большей части не блещет оригинальностью, но хотя бы не отличается разнузданным лицемерием и безудержной пошлостью.

Поэтому хотелось бы пожелать структурам московского правительства, отвечающим за архитектурный облик города, не повторять ошибок предыдущих десятилетий и озаботиться не руководством стилистическими особенностями московской архитектуры, а возможными мерами, которые помогут ей обрести собственный голос и достоинство. Для этого следует создать условия для развития архитектурного образования, для реальной конкуренции в архитектуре и радикально пересмотреть систему согласования проектов, основав ее на четких и обязательных требованиях, а не на многоступенчатой пирамиде личных вкусов членов согласующих инстанций.

Не стоит думать, что заимствования из мировой архитектуры ставят архитектуру русскую в подчиненное положение или что приглашение иностранцев подвергнет угрозе национальный дух. В конце концов, курс истории русской архитектуры полон иностранных имен, прославивших наше отечество, а свободное владение иностранными языками лишь обогащает личность. Наигравшись в «заграничное», освободившись от иллюзий на его счет, куда проще придумать свое и лучшее. ​