Восемнадцатилетие

Правление Лужкова – многолетний флирт с историей, переплетенный с насилием над городской тканью

Имена:  Юрий Лужков

Так сложилось, что в градоправительство Лужкова я прожил половину жизни. Что значит — почти всю сознательную жизнь. Лужкова выбрали мэром, когда я только начинал учиться на архитектора, и он стал неизбежной реальностью моей профессиональной жизни. И я даже не очень представляю, как это — быть архитектором в Москве, в которой нет Лужкова. Подозреваю, что этого не знают и многие архитекторы старшего возраста, ведь большинство частных бюро Москвы возникли как раз в эти восемнадцать лет. Теперь они оказались перед стеной неизвестности. Как будет устроена архитектурная жизнь, когда Москва лишилась ее основной фигуры?

Теперь уже мало кто вспомнит, что нынешний «лужковский стиль» назывался когда-то «московским стилем» и всерьез противопоставлялся «нижегородской школе» Пестова и Харитонова, хотя не обладал ни единым источником, ни ясной идеологией. «Московский стиль» характеризовался изобилием «башенок» — декоративных венчающих элементов, предположительно отсылавших к башням Московского Кремля. То было время героической борьбы с западной заразой стеклянных фасадов и попыток не слишком осмысленного постмодернизма. Именно тогда были заложены основы московского архитектурного миропонимания, и тогда же складывалась система архитектурной иерархии города.

Многие периоды русской архитектуры получили свои неофициальные названия по именам правителей своего времени. Специалисты различают петровское и елизаветинское барокко, екатерининский и николаевский классицизм, а широкие массы нынешних поколений знают и сталинский ампир, и «хрущевки». Архитектура Москвы последних двух десятилетий давно уже зовется «лужковской». Примечательно, что она названа по имени градоначальника, а не верховных правителей страны, что только подчеркивает то немыслимое влияние, которое приобрел Лужков на архитектурный облик столицы.

Тут следует оговориться: нельзя утверждать, что архитектуру лужковской Москвы создал Ю.М. Лужков. Он на нее несомненно влиял — своим неискушенным вкусом, своей манерой принимать строительство близко к сердцу, созданной при его непосредственном участии системой утверждения проектов и выбором людей, которые этой системой заведовали. Но проектировали здания этого периода совсем другие люди, хотя и избранные, но самостоятельные профессионалы еще советской закалки. И вот их-то миропонимание удивительно удачным образом совпало с миропониманием мэра Москвы.

Эта архитектурная культура еще ждет своего теоретика и исследователя, поскольку архитекторы лужковского стиля, как правило, не считали нужным письменно выражать свои идеи. Тем не менее они оставили после себя достаточное количество зданий и приняли достаточно градостроительных решений, чтобы можно было установить общие черты идеологии, безмолвно стоявшей за архитектурной практикой этого периода.

Впечатления первых лет освобождения от партийного контроля оставили самый глубокий след на строе московской архитектуры. Эти впечатления складывались из осыпающегося величия сталинских проспектов и отреставрированных в советское время памятников, с архитектурными качествами которых трудно было тягаться. Они были порождены заброшенным, темным городом и тотальной нехваткой всего — материалов, квалифицированных рабочих сил и сколько-нибудь внятных идей относительно будущего. Реакция была вполне последовательной: первыми большими стройками стали восстановления утраченных сооружений дореволюционной эпохи, отобранных почти случайным образом, строительство подземного дворца потребления и возведение монументов, тоже вполне случайного свойства.

Восстановление исторических строений вызвало облегчение комплекса неполноценности перед великим прошлым: показалось, что «мы не хуже можем». Чувство обманчивое, но успокаивающее. Неизбежным следствием стала уверенность, что раз древние сооружения можно сделать наново и получше прежних, то можно и нужно и сохранившееся старье разобрать и возвести по новой, в соответствии с потребностью дня. А то из старого, что не соответствует лубочному представлению о прекрасном, убрать вовсе. Одновременно сложилась практика сооружения «памятников», которых и вовсе не было или сведения о которых слишком отрывочны для научной реставрации, никогда, впрочем, и не имевшей популярности в Москве. Такие сооружения в рамках лужковской культуры считались не только равноценными оригиналам, но и превосходящими их. В рамках этого ощущения прошел второй период лужковской архитектуры.

Третий период оказался ознаменован примирением с «современной архитектурой», то есть с формами, не отсылающими к условной «старине». Одновременно подошли к завершению масштабные градостроительные и транспортные проекты, начатые ранее, — лишь для того, чтобы обнаружить свою несостоятельность, вызванную ошибочным предварительным анализом, недальновидностью и общей алогичностью. В последние годы вера городских властей в собственную непогрешимость дошла до крайней степени. Тем временем город как система стал терять управляемость, что в свою очередь вызвало к жизни уже совсем утопические и неадекватные проектные предложения; их реализация, можно надеяться, теперь уже никогда не состоится.

Результаты этого многолетнего флирта с историей, переплетенного с насилием над городской тканью, едва ли можно счесть произведениями высокого искусства. Но уже выросло поколение, для которых добрая половина построек этой эпохи — данность, приемлемая, а иногда и любимая среда. И им уже не объяснишь, что Петра на Стрелке не было, что ХХС построен только что и что Военторг — это изящная постройка Залесского, а не мастодонт Колосницына. Это их Москва, другой они не знают.

Когда мне было восемь лет, я пришел домой и узнал, что умер Брежнев. Нельзя сказать, что для меня это была какая-то большая потеря, но я жил в стране, которая была пронизана ощущением его вечности, другой жизни я не знал, и что-то вдруг изменилось. Так и сегодня, Лужков покидает трон после тех же восемнадцати лет правления городом, население которого поболее многих суверенных государств. И, глядя, какие изменения происходят буквально в первые же дни после его ухода, вдруг остро ощущаешь опадающий тяжелый занавес единоличной власти, отступающий морок связей и установлений, которые уже не будут теми же. Что придет им на смену — Бог весть, но они будут другими и потребуют других декораций.