Архитектура и война

Чем проще построен город, тем легче его взять

Уже в третий раз я пытаюсь сформулировать свои мысли, относящиеся к взаимоотношениям архитектуры и войны, или, точнее, военных действий. Я заинтересовался этой проблемой, когда меня неофициально пригласили участвовать в прошедшей недавно в Москве сессии «Словаря войны», на которую я в результате не попал. Тем не менее эта тема странным образом продолжает меня преследовать, и я хочу изложить здесь некоторые из своих соображений.

Как можно привести архитектуру и войну к общему знаменателю? Целью войны, как правило, является захват территории, с ее населением и ресурсами. В рамках военной науки лучшими операциями считаются такие, в которых эти цели достигаются за минимальное время, минимальными средствами и жертвами. Захват Польши Германией в 1939 году в этом смысле образцовая операция. Таким образом, лучшая война — та, в которой нет собственно военных действий, или, точнее, боевых столкновений. Этого можно достичь при тщательном планировании и поиске наилучшего решения. Однако военное планирование имеет небольшую глубину, поскольку на войне чрезвычайно важен фактор неожиданности и любой военный план представляет собой систему с огромным количеством неизвестных: действия противника, его боевой дух, подготовка. Погода, наконец. Все варианты учесть невозможно, и «проект» войны выстраивается и уточняется в процессе военных действий.

Они развиваются на большой территории, но в краткое время, в историческом масштабе.

Удачная война видится агрессором как своего рода фундамент для будущего процветания веры, нации или короны, в зависимости от того, что является мотивом его агрессии.

Архитектура своей целью ставит создание в самом широком смысле слова мест обитания. Архитектура также осуществляет экспансию или фиксирует факт экспансии. Города распространяются вширь, здания воздвигаются ввысь, охватывая все большее пространство. Тем не менее по сравнению с войной архитектурные экспансии относительно невелики в пространстве, но протяженны во времени. Более того, если военные действия по длительности стремятся к нулю и пытаются стать одномоментным захватом территории, архитектурные сооружения фиксируют приобретения, их существование начинается после процесса возведения, в то время как война сама есть процесс. Архитектура претендует на вечность. В отличие от военных планов, вынужденно оперирующих неизвестными обстоятельствами, архитектурное планирование стремится к полной предрешенности результата.

Война для архитектурного сооружения — явление абстрактное: здание и город сталкиваются с военными действиями. Для безвременности архитектуры временное явление войны выступает родом стихийного бедствия. Для вооруженных сил архитектурная ткань является крайне неудобным ландшафтом. Тексты, посвященные организации военных действий, рекомендуют избегать боев в городах, а в случае необходимости настоятельно советуют брать их с ходу. Структура города для вооруженных сил играет немаловажную роль — чем она проще, тем проще военные действия. Предпочтительны города с регулярной сеткой кварталов; многоосные системы затрудняют захват города, радиально-кольцевые представляют еще большую проблему. Сложность ландшафта ведет к усложнению организации действий, понижению взаимосвязи в войсках, потере контроля за ними и повышению самостоятельности отдельных подразделений, что противоречит структуре войск. Затяжные военные действия в городах демонстрируют стремление к разрушению структурной основы города в пользу естественного ландшафта, то есть к понижению сложности пространственной системы. Это хорошо видно по направлениям ударов и изменениям оборонительных рубежей на следующей схеме:

Для военных действий в городе ценность сооружений ограничивается их расположением и крепостью — язык сам подсказывает, в чем суть строения в военном отношении. Любая символическая и культурная осмысленность зданий не имеет никакого значения за редчайшими исключениями — и то, как правило, не связанными с архитектурными чертами. Бои в городе в первую очередь не щадят декоративные элементы зданий, то есть то, в чем выражается их символическая ценность. Остовы зданий, лишенные первоначальной функциональности, превращаются в арены столкновений, причем их смысл понижается до чистой схемы укрытия, первобытной пещеры. Изредка конфигурация здания может придать ему определенное тактическое значение, но это лишь делает здание более выгодным местом. Здесь снова проявляется то, что сложность системы войны ниже, чем система мирной жизни. Эта неравнозначность замечательно выявлена в следующем фрагменте фильма «Отец солдата» (режиссер Резо Чхеидзе, 1964), где советские бойцы оказались на разных этажах, а между ними расположились немецкие солдаты.



Здесь пространство, предназначенное для мирной жизни и ставшее местом военного противостояния, предоставляет возможность для более сложного взаимодействия, чем предусмотренное логикой боевых действий. Даже отдельное здание становится объектом слишком сложного порядка для простой сути военной операции — ландшафтом, чья топология противоречит организации вооруженного конфликта.

Из этих, кажется, вполне очевидных наблюдений вытекает одно интересное следствие. Военная теория и практика предоставляют как бы урок от противного для градостроителя и архитектора. Они указывают на то, что упрощение системы города и здания, тяготение к простому решению планировки или формы — это отказ от следования сложности жизненных процессов. В упрощении архитектуры можно видеть заведомую капитуляцию перед стихийным и нерасчлененным. Речь при этом идет об упрощении мысли, недостаточной глубине проникновения в сложность течения жизни человека и города как суммы человеческих жизней, организованных культурой и цивилизацией; о недостатке осмысления, схематизме решений, применении готовых приемов и штампов. Такое планирование и проектирование демонстрируют бедность и неразвитость разума. В них выражается отказ от сложности культуры, в чьем развитии мы, по праву ныне живущих, всегда оказываемся на самой вершине.