Мне интересно, что Хаим работает в разных жанрах, что у него все еще не до конца упорядочено, язык в процессе становления (хотя у Сокола этот процесс уже на финальной стадии — столь четки порой его высказывания), творческая активность на подъеме, проект на проекте...

Вернемся в мастерскую.

Письма:
— Тоже с помоек, с улицы. Люди выбрасыают кучу писем. И, к сожалению, уже не пишут новых.

Рукомойник:
— Рукомойник — просто исторический объект. Это именно реликт с конкретной историей. Когда я жил в типографии на Хохловском, там у меня в мастерской, которая в прошлом была просто складом, не было никаких элементарных удобств. Для того чтобы помыть руки, надо было спускаться и идти через двор. Поэтому я купил себе ведра, купил вот такой вот рукомойник.

Старые зеркала:
— Зеркала я просто люблю. Это не дань Микеланджело Пистолетто... Сейчас я работаю с изнанками фотографий, с подписями, которые на них люди ставят. Вот, например: «Пройдет, быть может, много лет, и между нами что забыто, пусть карточка оставит след, что было вместе пережито». А вот тоже гениальная штука: «Дорогая, пусть этот мертвый облик напоминает тебе о моей живой душе». Я перевожу эти надписи на зеркала, вот такие старые, и гравирую. Это следующий этап, когда уже исчезают даже лица, остаются только надписи.

А вот дневнички какие-то:
— Да, это записные книжки всякие. Вот, «Альбом для стихов». Стихотворение тут:

Если ты в гости пойти пожелаешь,
А может, подруги далеко живут,
Пешком часа два или три прошагаешь,
Трамваем доедешь за 40 минут.

— Вот чудесная телефонная книжка, там много схем каких-то с цифирками. Ваши портреты тут... Это я экспериментировал, но чувствую, что надо эти странички с портретами удалить и оставить все как есть пока. Это художества хозяина книжки. Человек сидит, по телефону говорит, что-то там делает... Это абсолютно штука человеческая. Я сделал пару портретиков и остановился. У меня есть такой принцип — идти за материалом, его не портить. Если у меня что-то не ломается, то я его и не ломаю. Потому что материал сам знает, где ему ломаться, а где не ломаться.

А эта доска столовая:
— Доска. Вот она просто лежит. Некоторые вещи лежат и ждут своего часа. Некоторые становятся какими-то объектами. Но пока я не знаю, что это и как.

А вот тут провод:
— Это я нашел проволоку, она как-то графически закручена. Мне нравится, но я не буду это использовать, потому что это использует Дима Гутов. Какие-то вещи я беру, не планируя пускать в работу. В качестве украшений, если можно так выразиться.

Несмотря на пару-тройку критических замечаний, высказанных выше, мне искусство Хаима нравится — может быть, в силу моей собственной сентиментальности. Но люди менее сентиментальные о нем могут придерживаться иного мнения.

А именно:

1. «Сокол — художник без принципов. В каком-то смысле — каждой бочке затычка. Он начинал в сквоте, потом выставлялся у Пыркиной, у Куприной выставлялся... Теперь вот “Триумф” его пригласил, он и туда пошел. Ему совершенно неважно, где, у кого выставляться. У него нет четко сформулированной позиции, которая молодому художнику просто необходима. И то, что он работает в разных формах, — яркий признак молодого художника, который еще толком не знает, что делать; ищет, еще не сформировался».

2. «Когда я прихожу на выставки Сокола, мне не очень понятно его искусство. О чем оно вообще? Как бы какие-то контуры чего-то. Но ничего особенно интересного я в этом не чувствую. Такие «как бы» работы — ни туда ни сюда. Ни рыба ни мясо».

3. «Сокол неглупый. Он для нас во многом работает, для критиков. Чтобы нам проще было говорить: вот здесь то, здесь се, здесь такой-то намек, здесь такая-то тонкая мысль...».

4. «Сокол очень консервативный художник, он очень напоминает шестидесятников типа Краснопевцева; он защищает «высокое искусство» и все с этим связанное. Интересно, что он пришел из израильского контекста, где русские традиционно занимают как раз очень консервативные, если не реакционные позиции. Но это всё ладно, а вот если он начинает связываться с такой галереей, как “Триумф”, то это уже тревожный симптом...».

Привожу это все на правах честности и полной анонимности, информации ради. Посему даже комментировать не буду. Считайте врезкой.

В углу комнаты лежит клавиатура иголками наружу — часть «Резервной копии». Уже порядком запылившаяся, со сломанными иголками...

— Я думал, ей более уготована счастливая участь, чем постепенное разрушение в углу мастерской. Что продана, уже в коллекции чьей-нибудь... Что, с продажами плохо?

— Я сейчас на таком этапе, когда идет проверка медными трубами. Все тебя знают, но — а что дальше? В какой-то момент я подумал, что я вот такой крутой, сейчас со всех сторон посыпятся предложения, но ни фига. Никто не позвонил до сих пор. Тут надо самому ходить в галереи и предлагать работы, условия довольно жесткие. Они, конечно, выслушают, я не совсем с улицы. Но сами ничего не предлагают.
Есть теоретически соблазн подчиниться рынку. Но для этого тоже должен быть изначальный капитал. А его нет.

— Странно, что нет продаж.

— Девяностые породили в России определенную прослойку коллекционеров. Кто-то мне это так объяснил: позавчера они еще носили красные пиджаки, вчера покупали «мерседесы» и виллы, а сегодня покупают картины, чтобы заполнить эти виллы. Они покупают определенный вид искусства. Коллекционеров, которые собирают искусство не себе на виллу, в России очень мало, если они вообще есть. С другой стороны, нет здесь просто состоятельных «мидл-класс»-граждан, для которых 2—3 тысячи евро не такая большая сумма, они понимают искусство и могут что-то себе купить.
Галереям молодые авторы, как правило, не очень выгодны. Поэтому и говорят часто, что молодые — жадные. Что не так. Сказать, что молодые жадные, смешно. Сказать, что они не хотят продаваться — тоже неправда. Художник делает работу, и то, что он хочет получать за нее деньги, — это нормально. Но тех, кто может и хочет эту работу купить, мало. Мы сейчас на том этапе, где производство опережает потребление. Так что остается пока только делать то, что делать есть возможность. Делать и копить идеи больших проектов до тех пор, пока они не будут востребованы.

Что ж, хорошо, когда у художника есть желание копить идеи и заниматься работой, есть мотивация, силы и стремление.

Хотелось бы, чтобы искусство Сокола немножко «поглупело», избавилось от аллюзий, понизило бы процент одухотворенности и повысило процент непонятности, сиречь эстетического переживания. Чтобы образовался зазор. Пока что у Сокола есть «Котлован» и есть «Турник». Но хотелось бы видеть и «Котлован», и «Турник» в пределах одной работы. На которую Сокол, как мне это представляется, способен.

Ссылки

• Тексты Хаима Сокола на OpenSpace.ru