Чернышева о Кориной: жалость к вещам

Инсталляции Ирины Кориной нравятся всем, даже требовательному художнику Ольге Чернышевой. Беседовала ЕКАТЕРИНА ДЁГОТЬ

Имена:  Ирина Корина · Ольга Чернышева

На входе

— Ну что, ты уже все посмотрела?

— Да, я нашла здесь прекрасное произведение Иры Кориной, которое она не делала (указывает на лестницу Московского музея современного искусства). Для меня Ира Корина как художник обозначает некую синтетическую сентиментальность, когда предметы имеют претензию быть модными, нарядными, современными, а сами хрупкие и жалкие… Как эта лестница, которая как будто бы из темного дуба, а на самом деле это линолеум, который пробит уже ногами. Кажется, что ее выставка должна начинаться прямо здесь. Ира очень чувственный художник, который прекрасно улавливает все эти материалы и их трансформирует. Я считаю, это ей просто подарок — такое начало экспозиции. А еще я тут нашла подтверждение тому, что она, мне кажется, художник, который говорит на иностранном языке. Поэтому тут и висит с ней интервью только на английском, без перевода. Вообще, мне нравится то, что делает Ира, мне она кажется очень серьезной и цельной художницей, которая настаивает на своем взгляде на вещи и довольно убедительно его ретранслирует.


Назад в будущее. 2004

— Мы пришли в инсталляцию про Гагарина. Долго шли по коридору, и вот…

— Здесь мы видим опять какие-то материалы говняные, псевдодревесину… Ира именно с такими материалами и работает, потому что этим полна наша жизнь, ничего в ней нет правдивого, ничего, что говорило бы о том, из чего оно сделано. Вещи все время прячутся за другие. Здесь кафельная плитка сымитирована театральным способом, это реконструкция мечты, чей-то сон. Очень эфемерный.

— Есть у тебя как у художника претензии к исполнению?

— Да нет, я просто перед этим преклоняюсь. Чтобы делать такие инсталляции здесь, в России, нужно обладать чудовищным стоицизмом и убежденностью. Здесь такое сопротивление материалов… Поэтому множество произведений застревает на стадии прототипов: столько сложностей возникает на пути, что, чтобы реализовать, делаешь приблизительно. Как в фильмах 2000-х годов, хоть в том же «Бумере»: тебе все время подмигивают, мол, должно было быть так, но не получилось. Всё «как бы».

— А у Кориной все получается, что ли?

— Многое. Например, объекты, где двойной смайлик, сделаны идеально хорошо, на мой взгляд. Она добивается той формы, которую хочет получить. Она же театральный художник по образованию, у нее есть ощущение масштаба, пространства, чего у меня, мне кажется, нет. Она ощущает себя не чем-то ментально большим, а еще и чем-то физически большим. Такое самоощущение присуще было конструктивистам, людям, которые легко могут менять реальность, и не просто в виде умозрительных моделей. Это навык театральных художников и архитекторов, а у художников, которые вышли из картинки, другой подход. Или это должны быть какие-то гении типа Кабакова. Для меня это всегда вопрос интересный и болезненный.

— О.К., пойдем посмотрим на идеально сделанные объекты.


:)). 2007

— Мне вообще больше всего понравился вот этот этаж с двойным смайликом. Опять вещи под березу, под кирпич… Я в них вижу невероятную дружественность и старание, но их выдает порванный пластик, и мы тут же видим, что это пластиковая обтяжка… Мне еще очень нравится, как эти вещи работают с камином, который тоже обладает некой эстетической претензией, выдает себя за классический, хотя тоже весь уже поряпался. Они тут как-то сдружились, эти объекты. И еще очень мне понравилась музыка мобильных телефонов, которые Ира использует в своих инсталляциях; или вот радио, как тут. Все время такая звучит shit-музыка, разная на разных этажах.

— А не смущает тебя, что таких работ в мировом искусстве очень много? Как ни приедешь на какую-нибудь ярмарку, всюду своя Ира Корина…

— Вещи в русском и мировом контексте выглядят очень по-разному. Например, инсталляция с полом, который качается…

— Ну пойдем тогда уже туда…


Urangst. 2003

— Эта инсталляция — самое безопасное место, в котором я сегодня была, если учесть, что я шла сюда по ледяному тротуару, смотрела вверх, не падает ли сосулька. И при этом мне сзади два раза гудела машина, которая хотела через меня по тротуару проехать. Так что эта претензия на то, что в искусстве есть некая опасность, мне кажется такой молодежной игрой. Тут сил потрачено куда больше, чем на выходе получается. Это в России. А на Западе, где пространство визуально и тактильно гораздо более дружественное, там другое дело… Хотя у голландцев, я знаю, высокая очень смертность от падения с балконов, они слишком доверяют пространству… Но там легко сесть на тротуар… я много раз видела, как человек идет, потом кладет блокнот и ручку на асфальт и начинает завязывать шнурки… У нас так не сделаешь, все время кажется, что с какой-нибудь харкотиной поднимешь этот блокнот…

— А это что такое за ящики?

— Там проекторы, они светят на потолок, где летают скейтбордисты, которые объясняют тебе, почему пол качается. Вообще, Ира очень близка к современной эстетике, и это очень хорошо.

— Что значит современной — молодежной, что ли?

— Ну да, она очень чуткая к такому уличному молодежному визуальному мейнстриму. Мне очень это нравится в ней; у нас, я считаю, нет такого другого художника. Я в ней вообще вижу силу и масштаб, и еще — такой приятный молодежный драйв.

— А что же тут такого приятного, я не понимаю?

— Это одно из очень важных визуальных и смысловых течений, никто с этим не работает, никто не выводит из этого эстетического закона. У нас вообще мало людей, работающих с реальностью.

— Да какая же тут реальность? Это всего лишь дизайн реальности. Мне вот лично не хватает в этом глубины. Ну о-кей, ДСП. В инсталляции с Гагариным хоть есть щемящее чувство несостоявшегося будущего, там есть политическое и социальное содержание. Но эти все улыбающиеся объекты — про что они? Это, конечно, не чистый формализм, но вообще-то они для меня немного игрушки…

— А я вижу сирость новых материалов, которые тщатся быть новыми, но облезают очень быстро. Все нестойкое, неправдивое. Это нестыковка новых технологий и русской действительности. У нас другая снашиваемость.

— Да, я когда обувь покупаю, мне дают бумажку подписать, что я ее не в России буду носить…

— Мне иногда видится ужас западных машин на русских улицах. Им, видимо, много обещали, а потом бросили в совершенно несоизмеримую с ними реальность. Мы эту реальность пытаемся подтянуть, и вот эти-то подтяжки мне и нравятся у Кориной.
{-page-}

Без названия (Инсталляция на выставке «Вторжение — отторжение»). 2008

— А это что за сосиска?

— Праздничная такая, со счастливым мороженым. Клеенка — материал, конечно, очень хороший, многозначный и очень энергетически заряженный. Ну, а это мороженое или купол Василия Блаженного, а там внутри домик и пакетики с чаем. Но это я не поняла. Я бы лучше туда мобильный телефон положила.

— Там кто-то живет и построил себе небольшой храм.

— Да, и я даже знаю, кто там живет (озирается на смотрительницу). Еще у Иры важен странный диссонанс между ее работами и этими круглолицыми женщинами, такими спокойными, которые тут сидят. Тут есть диссонанс, который Ира, как театральный художник, должна была учесть. Но я думаю, что это было очень сложно.


29 трансформаций. 2000

— Вот эти пупочки, собственно, и доказывают, что это всё про то, как нечто хочет казаться чем-то еще. Для меня это пупочка с картины Федотова «Завтрак аристократа».

— А где же там пупочка?

— За щекой, где он прячет черный хлеб. Эти пупочки — что-то заделанное, неприличное… Я недавно видела в Зоологическом музее батареи, так они были точно так же покрыты толстым слоем гипса, а потом закрашены.

— Неплохо так эта инсталляция выглядит в этом помещении?

— Просто гениально. Я считаю, что музей и Ира очень точно подошли друг другу, это одна из самых точных выставок для этого места. Очень убедительно.


Камуфляж. 2001

— Вот здесь как раз играют рингтоны мобильных телефонов… Очень хорошо. Ира все время подбирает всякую дрянь.

— Да, обои, хрустальные лампы, как в туалете, челноковые сумки… Вот тигровая, de luxe, я такую никогда не видела раньше…

— Это одна из наиболее чувственных инсталляций, но здесь я совсем не могу отделить ее от смотрительниц. Если бы я фотографировала, то уж точно не без них…

— А ты вот и сфотографируй… А то наши фотографы очень не любят без публики снимать…

— То, что выставка так безлюдна, и говорит, насколько нам близки эти материалы, насколько они для нас неценны. Никто не пойдет смотреть на то же самое, что у него дома… А мне как раз это и нравится. Но вообще, смысл всего этого в приклеенных на обои фигурках, которые то ли одеваются, то ли раздеваются, все время прячутся в одежде.

— И всегда около лампочки — налетели, как мухи. Да, это хорошая работа, более сложная, чем другие. Она бы мне понравилась, даже если бы я ее за границей увидела. Там поскольку больше искусства, у меня другие критерии включаются, я строже сужу.
{-page-}

Топ-модель. 2006

— Это всё такие современные фетиши… Очень хорошая работа, в ней есть какое-то пространство и есть призыв, она трогает… Кажется, что в ней можно посидеть, а нельзя, кажется, что она уютная, а на самом деле нет… вроде вещь знакомая, а сразу не понимаешь, что это вкладыш из коробки от телефона… Такие вещи, мне кажется, самые сильные.


Позитивные вибрации. 2006

— А вот пошли елки.

— Это такая, мне кажется, самая прямая работа в зоне чувственности. Они пахнут, и, я думаю, реально собраны по дворам — такие елки, уже попраздновавшие в своей жизни. В центре стоит некий бункер в камуфляже, но я тут не вижу связи, для меня это слишком театрально. Мне кажется, кто-то сейчас выскочит оттуда на ходулях и начнет орать.

— А что там внутри?

— Какие-то leftovers, остатки от шаблонов… Но это уже другая какая-то эстетика. Мне кажется, тут смешаны Окуджава и рэп, они что-то вместе поют, но я этого не понимаю. Старые елки, такая у них печальная песня… но все остальное на выставке уже профильтрованное, кроме этих елок. Мне нравится, когда Ира все-таки что-то делает руками, когда все пропущено через сознание и как-то составлено, а тут прямой реди-мейд, единственный на выставке. И еще тут очень странные крючочки на потолке.

— «Какие странные дощечки и непонятные крючки». То ли хотели что-то еще делать, но не стали, то ли это часть инсталляции. Как ты их заметила-то? Я бы вообще вверх не посмотрела.

— Но они же острые.

— А как тебе понравилась ее инсталляция на Первой московской биеннале?

— Понравилась. Ракушки такие довольно страшные.

— Война гаражей?

— Да, такая скупая чувственность, сочетание абстрактности и сенситивности. Но с елками, по-моему, слишком прямо. Может, это примитивно, но я считаю, что Ирина елка — это елка, которая болтается в машине и якобы воняет елкой. Если бы я тут ее увидела, я бы приветствовала ее как родную и позавидовала бы мастеру по цеху, который нашел удачный символ. А эти елки, я считаю, не ее.

На выходе

— Ну, в общем, подводя итоги, я считаю, Ира — очень позитивный художник. Типа Мухиной. Которому кажется, что и здесь все возможно. А мне вот все время почему-то кажется, что ничто невозможно…


Выставка Ирины Кориной «Инсталляции» открыта в московском Музее современного искусства в Ермолаевском переулке до 9 марта


Еще по теме:
Звездочетов об Осмоловском: объекты для одномерного человека, 18.02.2009

Другие материалы раздела:
«Третьяковка не парковка!», 2.03.2009
Вернисажи недели. 2—8 марта, 2.03.2009
«Вы меня не перекричите», 28.02.2009