Что такое «буржуазный»

Философ и поэт КЕТИ ЧУХРОВ исследует «модные» понятия на пересечении искусства, общества, культуры, экономики и медиа

Многие из тех понятий, которыми «заражена» территория искусства, не всегда удается осмыслить на этой территории. Эти понятия - своего рода бессознательное современного искусства: художники, кураторы и критики используют их, но без обращения к общественным практикам, политике, социологии и философии не всегда удается расшифровать их генеалогию и смысл.

Одно из таких понятий — «буржуазность».

Почти через двадцать лет после заката социализма буржуазия в России все еще только-только зарождается. Она пытается «просунуть» свою голову сквозь средний класс или формируется сверху, из сферы крупного бизнеса, облагораживая наработанные в девяностые активы усвоением культуры.


Но что такое буржуазия? И что стоит за определениями «буржуазный» и «буржуазность»?

Исторически буржуа — это горожане, свободно, то есть независимо от аристократии распоряжающиеся своей частной собственностью. Однако символический смысл понятия «буржуазия» связан не только с владением средствами производства (капиталом) и расширенной сферой потребления, но в первую очередь с культурой потребления — да и вообще с культурой. Буржуазия — это первый революционный класс в истории, и неслучайно за ней до сих пор закреплена роль гегемона общества.

Важнейшая составляющая гегемонии буржуазии - право формировать общественное мнение, иначе говоря, способность высказывать эстетические и моральные суждения (почти по Канту). Без этой этико-эстетической составляющей капитал не может перейти на уровень культурной надстройки. А без этой надстройки, без института вкуса и «манеры» капитал остается чистым рынком, лишенным культурных ценностей, гражданских прав и свобод.

Образование буржуазной или квазибуржуазной прослойки в сегодняшнем российском обществе предполагает конец социалистического проекта, который, пусть и в мутированной форме, еще сохранялся в смутные девяностые. При этом любопытно, что то, что у нас кажется элитистской изысканностью, в большинстве европейских стран давно стало образом жизни богатой, но отсталой, непросвещенной буржуазии. Просвещенная же буржуазия Западной Европы (независимо от того, является ли она политически консервативной или либеральной) чужда образам шика, престижа и пафоса. Она работает с другими темами.

Если проектом становящейся российской буржуазии все еще остается имиджмейкинг, то культурная парадигма западной буржуазии — это подражание социальной ответственности, пусть часто неискреннее, но довольно действенное. Соответственно, то современное искусство, которое новой российской самопровозглашенной культурной элите кажется «продвинутым», на Западе часто расценивается как откровенно мещанское или просто попсовое.

Наша буржуазия только приобщается дендизму и стилевым играм. Западная — этим уже не удовлетворяется и ищет более опасные и социально нестабильные зоны для культурной экспансии. Однако структура в обоих случаях одна и та же: наиболее просвещенная и стабильная часть среднего класса (буржуазия) стремится встать во главе общественных и культурных процессов, а в случае Запада еще и патронировать социально проблемные зоны.

Получается ли тогда, что все зоны культуры по определению буржуазны -  если культура и есть оправдание монетарного «низа» символическим «верхом»? Что все современные арт-пространства, при их «отменном» вкусе и изысканном дизайне, не могут избежать такой участи?

И вообще, куда отнести работников интеллектуального (нематериального), творческого труда — к среднему классу, новой буржуазии или пролетариату? Этот вопрос правомочен, потому что, как уже было сказано, буржуазное сознание не тождественно, как полагают многие, размеру имущества. Ведь, например, большая часть советской прозападной интеллигенции не обладала никаким крупным имуществом, но символически соответствовала социальному статусу буржуазии — образуя собой культурную элиту, кооптируя с властью и воздействуя на общественное мнение. Другими словами, буржуазное сознание может быть свойственно интеллектуалу, офисному работнику или даже рабочему в не меньшей мере, чем крупному собственнику.

Буржуазное сознание — это неспособность увидеть достоинство жизни за рамками собственного сословия, ниже его. Отсюда и амбиция опекать «неразумные» массы. Это также превращение повседневных привычек и высоких художественных устремлений в стиль, то есть этика lifestyle — образа жизни, к которому сведены культура и искусство.

Частная собственность, индивидуальное удовольствие (то есть институт вкуса) и гражданские права — вот три кита, на которых зиждется буржуазное сознание. При этом гражданские права изначально созданы, чтобы защищать первые две позиции. И это естественно. Во времена Великой Французской революции отстаивание права на свободную торговлю и частную собственность горожанина, неприкосновенную для аристократии и духовенства, носило эмансипаторный характер. Но все-таки эти права изначально содержали в себе проект свободной коммерции. Сегодня недостаточная действенность, а порой и лицемерие института гражданских прав обусловлены тем, что их происхождение по определению не обладало универсалистским характером по отношению к человечеству и человеку вообще. Бережливость, ответственность и совестливость, характерные для института гражданских прав, казалось бы, должны исключать расточительность, роскошь и наслаждение, свойственные зонам удовольствия и собственности, но на самом деле они не противоречат друг другу, а лишь дополняют и уравновешивают друг друга, что очевидно в устройстве социальной инфраструктуры западноевропейского общества.

Однако самое важное в буржуазном сознании в отличие от мещанско-обывательского — оно не может жить без «нетленных», духовных ценностей. «Высокое» существует в нем как сдвиг, как «чудесное» превращение товарно-денежных отношений в «Дух». Вот почему критика рынка, социальных отношений и попытка их изменить буржуазному сознанию кажутся всегда несвоевременными. Ведь какой бы ни была голая экономика жизни и грубая правда «харчевого принципа» (К. Малевич), «высокое» буржуазному индивиду всегда обеспечено, причем независимо от того, как оно на данном этапе выражается — в безобразном или в прекрасном. Оно просто оказывается расположено в параллельном измерении «духовности» и интеллекта. А если  если у каждого гарантированно есть «свое индивидуальное» высокое, зачем менять мир? Искусство естественным образом обслуживает эти «высокие палаты» души.

Открытие Маркса заключалось в том, что переход от использования отчужденного труда, от унизительного типа экономики к воображаемой идее «блага», «прекрасного» и «истины» в сознании буржуазного субъекта неправомочен и фальшив до тех пор, пока общество не отказывается от самого этого капиталистического типа экономики. А общество способно от него отказаться, а значит, измениться, когда изменяется сам человек и его реальные отношения с окружающими вещами и другими людьми. То есть если вы находитесь в экономическом режиме эксплуатации и от вас и вашего искусство не исходит импульс преодоления этого режима, то духовность или нравственность вашего искусства являются ханжеством.

Презумпция Маркса очень проста на словах, но сложна, а для многих и вовсе невозможна на деле. Однако очевидно, что отношения между людьми находятся в прямой зависимости от способа их отношений с вещами. Вещи, отчужденные экономикой и властью от людей, обесчеловечены. Такова цена обладания вещами. Но поскольку «иметь», «обладать» для буржуазного сознания важнее, чем быть, оно согласно на жизнь среди отчужденных предметов. Маркс же считал, что человек не теряет самого себя в предмете «лишь в том случае, если этот предмет становится для него «человеческим» предметом или опредмеченным человеком». У него вещи растворяются в человеке, а не человек в вещах. Из-за этого весь сыр-бор в новейшей истории. Да и в искусстве тоже.

Что же происходит с искусством в результате свойственного буржуазному обществу совмещения противоположностей — справедливости и несправедливости, декларации равенства и фактического неравенства, революционной инновативности и интерьерного уюта, анонимной циркуляции товаров и их превращения в сакральные идолы? Происходит довольно естественная мутация искусства в культуру. Такое «искусство» выполняет в обществе роль религии. Сontemporary art выполняет для среднего класса и буржуазии именно эту функцию.

Можно ли изменить эту ситуацию? Да, можно. Но только тогда, когда люди и жизнь станут для нас более интересны, чем вещи и мифы.