Gagarin Mon Amour, или поколение «Спутник»

На этой неделе открывается множество выставочных проектов, связанных с космосом. Но что означает для нас дата 12 апреля 1961 года?

Имена:  Юрий Гагарин

Румынский писатель ВАСИЛЕ ЕРНУ беседует с философом и издателем АЛЕКСАНДРОМ ИВАНОВЫМ, литературным критиком ЛЬВОМ ДАНИЛКИНЫМ, автором книги о Гагарине, и писателем ОЛЕГОМ ПАНФИЛОМ – о том, чем было событие под названием «Гагарин», когда Россия взлетела, когда приземлилась и как повторить взлет.


— Давайте поразмышляем о поколении «Спутник», кульминацией ожиданий которого стал полет Гагарина в космос. Он был нашим героем и героем миллионов людей. Для меня он остался символом поколения 60-х, поколения романтиков, людей смелых и полных энтузиазма. Поколение, которое не разучилось мечтать. Как возникло поколение «Спутник», что оно значило и каково значение этого феномена для советского пространства?

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

Aлександр Иванов. Это, мне кажется, было последним советским поколением людей, поклонявшихся железным богам. Индустриальная утопия прогресса через технику, через разные формы технического «освоения»: космоса, целины, атома. Интересно, что 1968 год — год гибели Гагарина — стал рубежом для этого поколения. Танки в Праге, баррикады в Париже, «Июльский дождь» Хуциева вместо его же «Заставы Ильича». Студенты в 1968-м стали провозвестниками новой — постиндустриальной, информационной — эпохи, а танки в Праге — символом «реакции» на этот постиндустриальный вызов, на угрозу «сложности», исходящей от multitudes. Собственно, неизбежность кризиса была уже заложена в самом начале хрущевской оттепели: сталинская техногенная утопия держалась все-таки энергией централизации и мобилизации, а в конце 1950-х на сцену выступило поколение «дембелей», произошла демобилизация сознания, появился «советский экзистенциализм» (герои Аксенова, Хуциева, Евтушенко), который порвал с советским «эссенциализмом» сталинского типа и одновременно — на короткое время — создал иллюзию (продуктивную) персонализированной утопии. Гагарин и стал иконой такой персонализации, знаком возможного присвоения утопии, ее «гуманизации». У Павла Флоренского есть афоризм: «Если есть “Троица” Рублева, значит, есть Бог». В случае Гагарина можно сказать: «Если есть Гагарин, значит, есть коммунизм». Самое важное в этом событии — лицо Гагарина. Именно оно является прямым феноменологическим указанием на мгновение истины коммунистической утопии, на ее оформленный Gestalt.

Лев Данилкин. Я не чувствую никакого особенного пиетета по отношению к поколению 60-х годов. Судя по тому, что мне удалось узнать о Гагарине, он стал бы исключительной фигурой и в 70-е, и в 90-е, и сейчас.

Олег Панфил. Очевидно, что это поколение — плод возрождения после величайшей из войн, в которой СССР победил. И замечательно, что экспансия, расширение жизненного пространства народа пошло вертикально вверх, штурмуя небеса, а не захватывая соседние страны. С другой стороны, модальность мирового времени тех лет настоятельно склоняла к зримому и ощутимому прорыву в том, что называлось научно-технической революцией.

Прорыв произошел, и, как любое новое неизвестное пространство — даже интернет, когда вы только начинаете погружаться в него, космос пробудил глубинные и даже биологические инстинкты — из лучших, которые есть в человеке. Неизвестное всегда действует на людей так — мобилизует их лучшую сторону.

— Что для нас значит Гагарин сегодня? Каково это ощущение? Поколение 60-х — и это немного передалось и нашему поколению — жило с ощущением «космос как предчувствие». Возможно, это своего рода утопическое чувство свободы. Не знаю. Но космос был очень близок. Это была очень живая романтическая мечта. В этом была и отвага, и новые идеи с новым смысловым горизонтом, который разительно отличался от всего, что мы имеем сейчас. На днях я подумал, что это слово, «космос», я не слышал уже очень давно. Или слышу его только в контекстах, лишенных смысла. Неужели люди отказались мечтать? Отказались от особого утопического романтизма? Действительно ли мы больше не хотим летать, в том старом смысле слова — отрываясь от этого мелочного мира? Или мы живем в эпоху «приземления», а не «взлета»?

©  Москва, «Изобразительное искусство». Художники: К. Кукулиева, Б. Кукулиев, О. Ан

Открытка из комплекта, посвященного Юрию Гагарину. Рисунки в стиле палех или мстёра. 1987

Иванов. Да, несомненно, мы живем в эпоху «приземления». Gestalt Гагарина остался мгновением истины, но другие — хтонические силы — затмили его. Уже смертельное приземление (кажется, в 1970-м) Добровольского, Волкова и Пацаева — трех космонавтов-мучеников, погибших во время прохождения атмосферного слоя Земли из-за разгерметизации спускового аппарата, — стало первым знаком трагического крушения космической утопии. Но главное событие приземления имело название «Уренгой». Открытие в конце 1960-х — начале 1970-х огромных месторождений нефти в Западной Сибири привело к «теллуризации» советской экономики и советского сознания. Нефть как теллурическая, подземная стихия, как стихия фрейдистского Id (Оно) затмила воздушную стихию советского космизма, его Super-Ego. На уровне общественного сознания победа Земли и подземных стихий над Космосом вылилась в победу (временную) концепта религиозного «возвращения к истокам» 1970-х («деревенская проза», «Рублев» Тарковского, его же «Солярис», с идеей «возвращения на землю», т.е. нравственного, а не техногенного спасения и т.п.). Вернется ли Космос снова? Уверен, что да. Вопрос скорее, в форме какой — уже нетехногенной — утопии он может вернуться?

Данилкин. Мне кажется, Гагарин — воплощение определенного образа будущего и воплощение Истории, в которой реализован некий Проект: человечество не просто стихийно эволюционирует, но последовательно занято реализацией некой идеи. Горечь от гибели Гагарина в том и состоит, что, похоже, вместе с ним мы потеряли надежду на то будущее, которое с ним связывалось.

Панфил. Это временное отступление. Вместо космоса все погрузились в интернет, в психологию и этологию — в человеческое. Но за этим кажущимся откатом назад — потребность погрузиться во внутренний космос, узнать себя. Следующий шаг в бесконечность без этого невозможен. Полет в космос — величайший вызов за всю историю человечества. Он показал, что мы не те, за кого себя принимали. Человек только после выхода в космос стал смутно догадываться, что он совсем не тот, за кого ему его самого выдавали все науки о человеке и все религии. Там нет зеркала — в космосе. Человек пытается выяснить, где его напарили. Выяснит — даст оторваться встроенному кем-то в его ум обманщику. Потом он вернется в космос.

— Как вам кажется, феномен Гагарина был важен только для советского пространства или и для западного тоже? Что означал он для западного пространства?

©  Москва, «Изобразительное искусство». Художники: К. Кукулиева, Б. Кукулиев, О. Ан

Открытка из комплекта, посвященного Юрию Гагарину. Рисунки в стиле палех или мстёра. 1987

Иванов. Ну, безусловно, это был всемирный феномен. Кроме очеловечивания советской утопии в глазах западного мира, Гагарин попал в главный тренд 1960-х (а во многом и создал его сам): культ молодости и революции как персональной ценности, т.е. как «фигуры присвоения» (и потребления) через медиаобразы. Гагарин — Че Гевара — Джон Кеннеди — Beatles.

Данилкин. Сейчас, я думаю, Гагарин для Запада — это род советского китча, а вот в 60-е, когда СССР лет на восемь завладел инициативой в космосе, Гагарина воспринимали более серьезно. Это был первый — и последний, наверно, пока — раз, когда Запад всерьез усомнился в правильности своей идеологии. Раз люди, у которых денег и технологий в десятки раз меньше, чем у нас, сделали нечто такое, что нам и не снилось, значит, возможно, они знают что-то такое, чего мы не знаем? Может быть, их способ существования, который до того представлялся нам абсурдным, на самом деле перспективнее? Потом этот пожар залили деньгами, людям объяснили, что Армстронг важнее Гагарина, но был момент, когда засомневались не только идеологи, но даже и обыватели: преимущества чужой системы были слишком очевидны.

Панфил. Достаточно напомнить, что битники (как контркультурное направление и интеллектуальные гуру уже нескольких поколений) самоназвались по аналогии со словом «спутник». Гагарин в космосе плюс Хиросима — катализатор тех дрожжей, от которых забурлила вся культура 60-х, и это бурление (давайте откроем глаза!) сменило всю мировую культурную парадигму.

— В окружающем меня мире, в европейском пространстве «полет Гагарина» кажется забытой мечтой, отсылающей к миру, который нам уже непонятен. «Полет Гагарина» — это часть «забытой Атлантиды». Что значит для вас Гагарин сегодня? Что значит та эпоха, тот полет?

  Иванов. Для меня это часть неразменного личного резерва памяти — своего рода фамильная драгоценность, которая не имеет цены, бесценна. И одновременно это бездонный источник меланхолии как позитивного опыта «истории», а не только мифа. Диалектика капитала и сокровища, истории и мифа, меланхолии и ностальгии — этими траекториями задается сегодня для меня событие «Гагарин». 


Данилкин. Я совершенно не испытываю ностальгии по СССР, но то, о чем я прямо-таки всерьез жалею, — это то, что тот образ будущего, который я усвоил из советских подростковых фильмов и книг, по-видимому, не реализуется; плохо это или хорошо, но тем, кто конструировал сознание вот этого — моего — последнего советского поколения, удалось загрузить эту матрицу. А образ будущего этот так или иначе был связан с возможностью совершать космические путешествия; «заграницей» будущего была не, условно, Америка, а, опять же условно, какой-нибудь спутник Сатурна. И понятно, что человек, который кодировал собой это будущее, воплощал его, был Гагарин. То есть Гагарин — это некоторым образом гарантия, и сейчас тоже, что тот вариант «завтра», в котором мне хотелось бы оказаться в детстве, в принципе возможен.

Панфил. К возмущению большей части населения, наш молдавский парламент на днях не захотел принимать резолюцию ООН о праздновании дня Гагарина. Видимо, это проявление зависти к ставшими «чужими» подвигам. Когда маятник с неизбежностью качнется в другую от либерального индивидуализма сторону и вернется голод по общности человечества, образ Гагарина окажется равным античным героям. И его образ, кстати, стал архетипичным для подсознания многих людей — я сталкивался с тем, что он снится девушкам, бывают даже видения его в небе.

— Перефразирую Жижека: что значило бы сегодня Repeating Gagarin? Верите ли вы, что мы еще можем «повторить Гагарина»? Что для этого нужно было бы?

  Иванов. В третьей «Критике» («Критика способности суждения». — OS) Кант делает уточнение по поводу идеи «звездного неба надо мной» из «Критики практического разума». Он говорит, что звездное небо из этого примера нужно понимать не как «небо астрономов», т.е. не как объект теоретического знания, а как «небо поэтов», т.е. видеть в нем идею неба, а не его понятие. Если принять это уточнение, то окажется, что «событие Гагарин» никуда не делось, и проблема его повторения не обязательно должна переноситься в будущее. Мы находимся внутри, а не вне этого события — и каждый раз, когда мы говорим «Поехали!», когда мы отрываемся от почвы (привычек, рутины и т.п.) и устремляемся в неизвестное, мы воспроизводим это событие. 

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: что мы сделали зря
• Скользкий менеджмент или общее дело?
• Мария Годованная о Йонасе Мекасе
• Уроки «Оккупая» и ностальгия по искусству
• Рейтинг театральных вузов

Данилкин. Тут я лучше процитирую своего предыдущего героя — писателя Проханова: «Русская жизнь — непрестанное стремление в космос, обретение рая, одоление смерти. В каждом русском — Гагарин». Всякий, кто пристально вглядывался в историю России, понимает, что русские неслучайно выиграли в 60-х космическую гонку: это явление, которое хорошо встраивается в целый ряд ему подобных; и нечто подобное наверняка еще не раз повторится.

Панфил. Как только мы насытимся мелочностью и дурно понятым прагматизмом — начнется время Гагарина.​