В продолжении опроса OPENSPACE.RU международные эксперты возвращаются к Венецианской биеннале
Имена:
Массимилиано Джони · Миран Мохар · Франческо Бонами
© Валерий Леденёв
Доминик Ланг. Спящий город. Павильон Чехии и Словакии на 54-й Венецианской биеннале (вид экспозиции)
Во втором выпуске опроса на вопросы OPENSPACE.RU ответили:
Франческо Бонами, куратор; старший куратор Музея современного искусства Чикаго, художественный директор Фонда Сандретто Ре Ребауденго, Турин; куратор Венецианской биеннале 2003 года
Массимилиано Джони, куратор; директор выставочных программ Нового музея, Нью-Йорк
Миран Мохар, художник; член группы ИРВИН, Словения
Мария Хлавайова, куратор; директор Центра современного искусства
BAK в Утрехте, Голландия; в этом году — куратор Цыганского павильона (существующий уже несколько лет проект павильона детерриториализированного народа ромалэ — европейских цыган. В его рамках в этом году с аншлагом выступал среди прочих
Салман Рушди)
1. Каково ваше впечатление от главного проекта куратора Биче Куригер, особенно в сравнении с двумя последними биеннале?
2. Как вам видятся национальные павильоны в контексте главного проекта? Какой павильон вам понравился больше других, какой разочаровал?
3. Каково ваше общее впечатление от дней превью в этом году? Какова динамика биеннале, по вашему мнению, куда она идет?
4. Удалось ли вам увидеть павильон России и другие русские и (или) украинские проекты в Венеции? Каково ваше мнение о них?
Франческо БОНАМИ1. Биеннале все больше становится одним из многих событий, что происходят в Венеции, а не «тем самым» событием. Главные выставки биеннале из года в год все более похожи.
Я думаю, неверен сам подход к Венецианской биеннале. Биеннале — это не выставка, это битва с архитектурой, и то, что город настаивает, чтобы это была «экспозиция», делает биеннале все менее интересной. На данном этапе я мечтаю о том, чтобы до конца жизни нога моя на биеннале не ступила, но знаю, что это невозможно.
2. Самым большим разочарованием явился
павильон США. Австрийский, швейцарский, аргентинский, немецкий, мне кажется, показали сильную идентичность. Через несколько дней поеду смотреть снова. Но в любом случае, павильоны — это опять-таки всего лишь «выставки».
3. Огромный перебор светской суеты; перебор искусства, болтовни, алкоголя, еды; все слишком дорого, слишком много идиотов вокруг. И, несмотря на все эти переборы, в итоге очень мало мысли, мало качественно проведенного времени с приятными людьми. Все рыщут в поисках пригласа на эксклюзивный ужин, чтобы в итоге понять, что ничего там эксклюзивного нет, а весь эксклюзив дико скучен. Также перебор по части консенсуса, стратегий и дипломатии. Мне недостает моей биеннале 2003 года, которую все просто ненавидели. Было так весело, а никто вокруг этого не понимал. Сегодня вся веселость тщательно организуется и щедро оплачивается, а в итоге все очень банально и скучно.
4. Нет, поеду в августе. А что, русский павильон надо смотреть? У меня на сетчатке места уже крайне мало, но если ты скажешь, что смотреть стоит, я поеду и посмотрю.
Читать текст полностью
Массимилиано ДЖОНИ (он несколько изменил порядок вопросов)
1. Выставку главного проекта в Джардини я нашел очень хорошей; возможно, слишком спокойной и музейной, но все же очень, очень хорошей. Диалоги между работами Керстин Брач (Kerstin Bratsch), Линн Фукесн (Lynn Foukesn), Фишли и Вайса, Джека Голдштейна, Зигмара Польке, Ребекки Квейнтман (Rebecca Quaytman) и Кристофера Вула (Christopher Wool), например, были очень сильны и захватывали. Я также очень оценил комбинацию работ Моники Сосновской, Дэвида Голдблатта и Харуна Мирзы (Harun Mirza), это было очень сильно, и мне понравился еще один временный павильон, Оскара Туазона. Арсенал был, возможно, более неровным, но у него был великолепный финал с произведениями группы «Желатин», [Элен] Стюртевант, Фрэнсиса Старка (Frances Stark), Триши Доннелли и Катарины Фрич. Что касается сравнения с предыдущими версиями, мне совершенно все равно: это такая типичная венецианская забава — критиковать нынешнюю биеннале и реабилитировать прежние. Но я в эту игру не играю. Пардон.
3. Я думаю, в Венеции происходит важный и, наверное, необратимый процесс: то, что было самой большой выставкой в мире, сейчас является платформой для сотен других выставок, и в особенности выставок, тесно связанных с частными коллекциями. Результат — это взгляд на искусство как на нечто гламурное, что, безусловно, расширяет аудиторию современного искусства за пределы арт-мира, но также постепенно сужает спектр того, чем искусство вообще может быть, чего мы от него ожидаем, что оно могло бы сделать. Не хочу звучать консервативным или чересчур встревоженным, но — особенно в дни открытия биеннале — начинает казаться, что искусство служит исключительно демонстрации богатства…
Еще важнее то, что размах события достиг той точки, при которой почти невозможно, а наверное, и бессмысленно пытаться пробить пузырь консенсуса, который окружает каждую из выставок. Если быть очень пессимистичным, то придется сказать, что Венецианская биеннале — это просто микрокосмос, в котором отражаются изменения в самом искусстве. Если это так, то мы живем в эру гиперразвлекательности, в которой от искусства ожидается, что оно будет просто искусством, и не более того, и будет довольствоваться тем, что его показали, и при этом весьма пышно. В лучшем случае искусство может репрезентировать власть и деньги. Опять-таки, не хочу ностальгировать, не хочу быть идеалистом, но нам нужно стремиться к тому состоянию, когда потенциал искусства будет более сложным, чем просто культура гламурного показа…
Возможно, это противоядие в Венеции уже есть: тот факт, что так много стран все еще хотят найти тут место для презентации своего искусства и культуры, свидетельствует о том факте, что искусство играет все-таки большую роль, нежели закуска на банкете…
2. Что касается национальных павильонов, то они все еще представляют собой один из наиболее интересных элементов Венецианской биеннале, и Биче Куригер сама старалась это подчеркнуть. Именно в национальных павильонах становится видно сложное представление о современном искусстве сегодня: они описывают идею «быть современным» как полифоническую и крайне гетерогенную. На самом деле Венеция — это не про глобализацию, а скорее про гиперлокализацию; я думаю, мы про эту ее особенность слишком часто забываем.
© Валерий Леденёв
Артур Баррио. Records+(Ex)tensions y points. Бразильский павильон на 54-й Венецианской биеннале (вид экспозиции)
Вот почему мне понравились не только самые поразительные и наиболее интегрированные в интернациональный дискурс павильоны (как, например, аргентинский, с Адрианом Вилар Рохасом, одно из самых больших открытий), но также и те, что представляли специфичные, локальные истории. Например, павильон Бразилии, с Мигелем Рио Бранко; румынский — с Ионом Григореску; сербский, хорватский, литовский. Не обязательно они были всегда успешны, но они помогают нам обогатить фактуру и историческую перспективу современного искусства, расширить и усложнить канон последних 20—30 лет. В этом смысле, я думаю, чешский павильон, где Доминик Ланг исследовал национальное и личное прошлое художника, был особенно важен. Я, конечно, не называю многие другие блестящие павильоны — немецкий с Шлингензифом, австрийский с Шинвальдом или польский с Бартаной.
4. Я большой поклонник Монастырского, и я был полон предвкушений, когда узнал, что он приглашен представлять Россию, при том что эта роль была трудна для художника, который всегда старался быть почти невидимым и гордился своей неофициальностью. Причисление к лику святых — это всегда непросто. Хотя выставка как-то колебалась между ретроспективой и новым проектом, мне особенно понравилось, что художник рискнул сделать новую сложную инсталляцию, избежал искушения самодовольной репрезентации «творческого пути».
Я, конечно, также видел выставку «Модерникон», которую уже посмотрел и в Турине, и нашел венецианский показ более энергичным и точным. Увы, я слишком близок и к фонду «Виктория», и к Фонду Сандретто, чтобы быть объективным, но эта выставка мне кажется очень впечатляющей. И меня очень тронул тот факт, что от входа на выставку была видна Набережная неисцелимых, которую так любил Бродский; я, наверно, единственный придурок, который на это обратил внимание :)
Выставка премии Фонда Пинчука Future generation prize тоже приятно удивила: должен признаться, что в принципе я не восторге от учреждения очередной премии, но выставка хорошо справилась с задачей показать работы многих молодых авторов.
Миран МОХАР
1. Я бы сказал, биеннале средняя. В сравнении с двумя предыдущими особой разницы нет.
2. В этом году национальные павильоны были приятным сюрпризом, разница в качестве между главной выставкой и павильонами, которая всегда была, теперь исчезла. Но это заняло почти два десятилетия. Так что национальные павильоны были в этом году в хорошей форме. Мой фаворит — Польша с проектом Яэль Бартаны. Я также отметил, что многие восточноевропейские страны показали своих концептуалистов (Сербия, Россия, Румыния, Хорватия, Черногория). К чему бы это?
3. О биеннале трудно говорить как о целом — только о разных выставках. Это уже не компактное событие, но, впрочем, она все еще очень важна. В этом году все опять соответствовало моим ожиданиям. Другие биеннале, не венецианские, в последние десять лет бывали обычно интереснее. Имею в виду в особенности Стамбул, где я видел несколько последних биеннале.
4. Я видел две выставки двух очень хороших русских художников: Андрея Монастырского и «КД» в павильоне и Дмитрия Пригова в Ca’ Foscari Esposizioni. По моему мнению, концептуальные работы «КД» показать на таком зрелищном мероприятии, как Венецианская биеннале, почти невозможно — по самой их природе. Работы прекрасные, но, может быть, их следовало точнее экспонировать. Понимаю, что это очень трудно в силу герметичного, нематериального их характера. В случае Пригова же мы имеем пример того, как можно сделать плохую выставку из хороших работ. По-моему, в контексте дворца это все не работало. В Венеции это обычная проблема, но вопрос экспозиции слишком важен, чтобы его игнорировать.
Мария ХЛАВАЙОВА
1. Я, на самом деле, смогла лишь бегло посмотреть главный проект, потому что мой проект в Цыганском павильоне состоял из трехдневной непрерывной программы устных и уже записанных свидетельств, что как раз совпадало с превью. Эта ситуация требовала полной концентрации и присутствия в павильоне, и это было необходимо, выставка создавалась как раз благодаря этому. После превью я смогла посмотреть главный проект чуть подробнее, но, честно говоря, и особенно в сравнении с тем, что я испытала в нашем Цыганском павильоне, — чувство у меня было такое, что меня перенесли куда-то в прошлое. Выставка Биче Куригер — это безопасный, формалистический и чисто западный экзерсис. Я понимаю, что курировать такой проект — неблагодарное дело, что бы ты ни предпринял. Но все же: если завести зрителя в парк со скульптурами или показать картины Тинторетто (пусть даже прекрасные и исторически значительные) — это сегодня самый радикальный жест, на который мы способны, — тогда, я думаю, у нас большие проблемы. Может, это и жестко с моей стороны, но что у этой биеннале общего с двумя предыдущими — так это то, что они вообще не запомнятся.
© Victor Nieuwenhuys
Эрнут Мик. Архитектурная выставка (по мотивам «Дизайна цыганского лагеря» Константа). Проект «Вызовите свидетеля» в цыганском павильоне на 54-й Венецианской биеннале
2. Я так поняла, что Куригер пыталась создать связь между главным проектом и павильонами, задав участвующим художникам пять вопросов. Эти вопросы касались тем нации и национальности, но были довольно проблематичны, учитывая время, в которое мы живем. Но — и это неудивительно — оказалось, что на национальные представительства это не оказало никакого влияния, это создало только чисто формальную связь — ответы художников появились в каталоге. Так что, я думаю, на павильоны надо смотреть совершенно индивидуально, вне зависимости от главного проекта. В целом я бы хотела отказаться от цинизма, с которым мы обычно говорим о глобальных проектах типа этого, но я чувствую, что мы должны найти выход из всего этого раздутого спектакля, всех этих предсказуемых жестов, забальзамированных в золото и националистические идеологии, к чему Венецианская биеннале обычно склоняется. В этом отношении мне показалось, что немецкий павильон был очень важен. Я следила за творчеством Кристофа Шлингензифа с начала 1990-х и всегда находила его потрясающим. Как и прежде, в этот раз его работы представляли собой разрушение рутины современного искусства (business as usual) — внезапный разрыв в механическом ритме арт-консума. Вместо этого перед нами была атмосфера встречи с искусством, поэтической и политической. У меня было очень сильное чувство, что в этом пространстве мною овладели идеи Шлингензифа, и я почувствовала себя одновременно пристыженной и вдохновленной этой освободительной этикой. Групповая выставка в датском павильоне была тоже интересная, хотя и не настолько рискованная. Но в целом у меня есть сомнения, что в формате павильона на биеннале в принципе работает модель групповой выставки с международным участием, как бы она ни была хорошо сделана.
Если меня что-то разочаровало, то не отдельные павильоны: я привыкла, что в большинстве своем они посредственны. Что было огорчительно, так это то, что мы так и не нашли пути по-другому позиционировать себя политически. Большинство рецензий на биеннале отмечали некую якобы беспрецедентную связь искусства с политикой сегодня. Но на самом деле нам давно пора было признать, что война, бедность, глобализация и т.д. — это темы, которые стали абсолютно обычными в современном искусстве вообще, и уж точно на глобальных биеннале. И что в большинстве случаев они, несмотря на, вероятно, намерения художника быть критичным, функционируют как реклама неолиберализма и его способность инкорпорировать эту критику. Я считаю, нам надо приложить усилия к тому, чтобы найти пути выхода за пределы такого искусства, которое либо всего лишь продукт, либо всего лишь пропаганда, глобальным примером чего и является Венецианская биеннале par excellence.
Проект в Цыганском павильоне для меня был возможностью поэкспериментировать в этом направлении. Конечно, первым и главным импульсом, стоящим за этой инициативой, была необходимость справедливости. До первого Цыганского павильона в 2007 году ни один художник-цыган не выставлялся ни в главном проекте, ни в национальных павильонах в Венеции. Сила Цыганского павильона, я считаю, состоит, во-первых, в невероятно интересной сети отдельных художников, живущих по всей Европе, которые работают исходя из своей цыганской субъективности. Они не просто ромалэ — проблемы этого народа являются их исходной точкой и важной темой. Во-вторых, очень важно, что в контексте Венеции это по определению экстранациональный павильон, он не принадлежит какой-то одной стране. Я думаю, это открывает совершенно новое поле возможностей для нас для всех — возможностей думать об искусстве и его потенциале в современном и завтрашнем мире. Цыганский павильон создан сотрудничеством, которое работает вне рыночной экономики и вне нации-государства в традиционном смысле, и вместе с самыми значительными рома-художниками и мыслителями мы хотя бы попытались представить себе, каким могло бы быть сегодня искусство за пределами рамок продукта или пропаганды.
© Victor Nieuwenhuys
Проект «Вызовите свидетеля» в цыганском павильоне на 54-й Венецианской биеннале
Проще говоря, Цыганский павильон в Венеции был создан как место художественного эксперимента, щедрости; как пространство искусства, мысли и действия, которые мы можем предложить в ответ на тяжкие политические реалии вокруг нас. Он был задуман как выставка, создающаяся прямо в дни превью биеннале через серию свидетельств: произведений, перформансов, лекций, бесед, чтений, которые проводят художники, мыслители, активисты, как ромалэ, так и не ромалэ. Они свидетельствуют о несправедливости и лишениях, которые выпадают на долю цыганского народа, об опыте солидарности, о преодолении дискриминации и недружественности, о выборе в пользу активизма и борьбы за права человека, а также, естественно, о художественных достижениях. Эти свидетельства мы снимали на видео и постепенно добавляли к экспозиции в Палаццо Дзордзи (венецианский офис ЮНЕСКО), основу которой составляли произведения искусства и выставочная архитектура, концептуально основанная на нереализованном проекте «кочевого поселения» для общины цыган, сделанном в 1950-е годы голландским художником Констаном. Записанные на пленку свидетельства, информацию о выставленных произведениях и другие материалы можно также посмотреть на «дигитальной площадке» проекта.
3. Ты знаешь, так легко влиться в общую лавину жалоб на то, что биеннале слилась в экстазе со всем мировым злом — со спектаклем, жаждой наживы, националистическими идеологиями, не говоря уже об олигархах и знаменитостях, с их бесконечными яхтами. Кто ж этого не знает? Что тут нового? Несмотря на все это, я все еще думаю, что Венецианская биеннале — это платформа, где появляется возможность быть увиденными для тех вещей, которые доминирующий консенсус держит в невидимом состоянии. Поэтому я верю, что имеет смысл настаивать на создании пространства внутри биеннале, где могли бы быть высказаны срочные, неотложные вещи, которые мы считаем необходимым артикулировать именно внутри такого престижного, high-end-контекста. У меня другого ответа нет: надо сохранять верность этой возможности, продолжать вырубать внутри биеннале это пространство, где мы могли бы сберечь основное право — право на рассказ с разных позиций и перспектив — и дополняющее его право быть услышанным.
© Валерий Леденёв
Андрей Монастырский и группа «Коллективные действия». Пустые зоны. Российский павильон на 54-й Венецианской биеннале (вид экспозиции)
4. Русский павильон для меня был приоритетом, особенно из уважения к Борису Гройсу (из-за нашего многолетнего с ним сотрудничества в проектах о возвращении религии, о посткоммунистическом состоянии, о «бывшем Западе»). Я нашла это место одним из самых важных на биеннале. Как и в немецком павильоне, здесь тоже была сделана попытка порвать с конвенциями биеннального взгляда на искусство, здесь тоже были исторические работы, инсталляция была сделана для этого случая и по-другому. Применительно к вопросу о том, как изменить нынешнюю систему, которую мы так критикуем и все-таки принимаем в ней участие, что из нее исключить, мне показалось важным {-tsr-}задуматься о «пустом действии» и «пустых зонах» Монастырского и «КД». Понятие неощутимого события, очищенного от правил и контроля, каким бы моментальным и кратким оно ни было, создает маленькую нишу, одновременно бессмысленную и многоосмысленную — вот, я считаю, то, чему мы можем сегодня научиться. Такие жесты коммунистическим идеологам могли казаться глупыми и ничтожными, но сама невозможность их контролировать означала, что на каком-то уровне в них есть потенциал смещения, изменения вещей и поэтому влияния на идеологию. Это, конечно, урок, который мы можем извлечь из теперешнего напоминания.
Перевод и подготовка материала Екатерины Дёготь
