АНАТОЛИЙ УЛЬЯНОВ беспощаден к участникам дискуссии о будущем. Современный художник – это «алчный лилипут с румяными глазками»
Имена:
Анатолий Ульянов
Василий Кандинский. Секущая линия. 1923
Дискуссия о будущем на OPENSPACE.RU
началась с моего тезиса: «левое вне будущего; оно исчерпано, впору двигаться дальше, позабыв водоразделы вчерашнего дня». Какова же была реакция художников, которым, как
мне думалось, следовало бы быть одержимыми идеями перемен и поисками новых горизонтов? Они — обитатели современности — принялись адвокатировать дихотомию, рожденную XIX веком, и, по сути, заняли классическую позицию тоскливого сноба: «Было. Знаем. Спать хочу».
«Искусство будет оставаться левым, или его не будет вообще», — на полном серьезе
пишет художник-цитатор Дмитрий Виленский в ответ на мое утверждение, что «левое превратилось в священную корову, кооптировавшую право на критическое искусство». Является Осмоловский, с
беспощадно грузным текстом, в котором за ненужными баррикадами слов — «глубокая» идея-
уроборос о том, что будущее искусства — за произведением искусства. Лишь куратор Дмитрий Булатов проявил свободу и свежую футуристическую чуткость в
своих оценках и прогнозах. Но в итоге дискуссия свелась к
артку — искусству
креативных графоманов производить «прикольные» серьги для собак.
Поскольку дискуссия предполагает цепной обмен позициями, хотелось бы как-то ответить на весь этот чудовищный реакционизм и профанацию. Совершенно очевидно, что на территориях брожения гуманитарной мысли назрел очередной конфликт поколений и мировоззренческих систем.
Искусство сегодня — хипстер, динозавр, занудаКогда-то при слове «художник» я наивно представлял себе романтического героя с пылающим взором — мятежное белое воронье, отвергающее границы и дихотомии, мыслящее за пределами общественного договора, порицающее любого из царей, непрестанно ищущее
Новое. Образ этот, собственно, и пригласил меня в искусство. Что же я увидел, оказавшись по ту сторону мифического зазеркалья? Я увидел художника. Не того, что жил в моих представлениях и общественных стереотипах о «свободных и необычных», но художника, какой он сегодня есть взаправду: алчный лилипут с румяными глазками, больше других желает стада, спешит на тусовку, ловит каждый блик от керамики зубов олигарха. Желает понравиться. Продается, завидует, творит интриги. Лицемер и проходимец. Мечтает найти успешную нишу, чтобы остаться там навсегда. Подлый и малодушный. Человек маленький.
Искусство сегодня представлено тремя фигурами. Это
хипстер, динозавр и политкорректный зануда.
Читать текст полностью
Казимир Малевич. Супрематизм (Supremus №56). 1916
Зануды — любимцы европейских арт-институций. Они питаются грантами, пытаясь обрести покой в условиях новых приличий — политкорректности. Попытки покоя — все эти симметрично расставленные камни в пустых белых комнатах солидных музеев. На входе — трехтомник, совершающий ювелирную аутопсию того, «что все это значит». В искусстве зануд есть только одно, что важнее документации проекта и самой пустой комнаты с симметричными камнями по центру. Это помпа репрезентации. Без огромных билбордов, зазывающих знамен и гигантских надписей перед пустой комнатой зануды не умеют. Искусство зануд иллюстрирует историческую тенденцию: европейская цивилизация пришла к неврозу, запретившему всякую эмоцию, радикальность, мятеж, мечту — всё, что полнится страстью. Причина — страх перед тем, что страсть, как некогда случилось в середине ХХ века, породит новый тоталитаризм; страстью как тоталитарным. Искусство европейских арт-институций — искусство стерильных, затосковавших от самих себя существ в стильной одежде.
Динозавры — художники-зомби, чье представление об искусстве и его природе черпается во вчерашнем дне — «старых добрых временах». Динозавры бывают двух видов. «Более свежие» и «совсем не свежие». К первым относятся мэтры 1990-х — разного рода Ройтбурды, Кулики и Осмоловские. К совсем не свежим — все эти загадочные тени, скользящие по стенам союзов художников.
Хипстеры — самые модные. Художник в понимании хипстера — это образ жизни. Этим адептам скорлупы важно, чтобы «прикольненько». Чтобы «креативненько» так. Жаба разноцветная на мотоцикле, ласточка с головой кролика. Чтобы клизма в виде iPhone. Баба с бородой — очень круто. Фотошоп круче Иеговы. Чичканство и шубинщина. Арток — искусство леопардовых лосин, которые светятся в темноте.
Есть еще четвертый вид художников, но о пене государевой, вроде Никаса Сафронова, говорить я тут не стану. Да и важно другое. К какому бы из вышеупомянутых типов ни относился современный художник, верховный кризис современного искусства звучит следующим образом: искусство более не интригует, а художники не создают новые живые миры и не продуцируют трансформирующих смыслов — искусство в растерянности.
Искусство завтра — киборг
Прогнозируя искусство будущего, я опираюсь на представление о ближайшей футуре как созвездии обществ, достигших стадии «когнитивного капитализма» и «точки технической сингулярности». Я настаиваю на утверждении, что непрестанно устаревающие, а значит, эволюционирующие технологии есть определяющий фактор влияния на все, что происходит с человеком, его социумом и практиками.
В идее того, что практическим эпицентром развития всего внутри человеческого общества являются технологии, нет ничего необычного. Вся история человечества состоит из переломов, спровоцированных технологиями. Возникновение пороха, парового двигателя, кинематографа, атомной бомбы, ракеты — все это радикальным образом перекраивало реальность, а главное, меняло то, как думает человек, и, значит, меняло самого человека. Бесспорно, на фоне каждой из таких технологий меркнет любое восстание.
Мой прогноз заключается в образе завтра как места, где имеет место повсеместная киборгизация человека, замена биологического пролетариата на автономные машины. Правительство — компьютер, валюта — контент. Эра искусственного интеллекта и виртуальных реальностей.
Александр Родченко. Техника. Коллаж. 1919-1920
Искусство будущего возникает из авангарда дня сегодняшнего. Что может являться авангардом искусства сегодня? Во-первых, искусство вне искусства. То есть то, что обладает качествами искусства в глазах смотрящего, но не принадлежит известной нам системе знаков и взаимоотношений внутри арт-машины. Во-вторых, искусство, пребывающее в предельном союзе с новыми технологиями.
В этом представлении произведение случается не там, где масло ласкает холст, но там, где сотня голограмм человека совершают прыжок с дома на глазах у прохожих; где пассажир в купе рядом с вами — нереален; где скульптура — это ледяная химера, созданная роботом; где художник начиняет себя микрочипами и вставляет глаза-рентгены, чтобы видеть мир радикально иначе; где реальность и виртуальность неразличимы. Мой тезис: будущее искусства — это киборг.
Всё это уже было
«Всё это уже было. Всё это мы уже слышали» — традиционная реакция волчар на стремление волчат обозначить контур нового горизонта без излишних почтений тотемам прошлого. Вина за такую реакцию — в отказе расставаться с освоенными и уже понятными территориями; замасленность интеллектуальной оптики, которая наступает по естественным причинам тогда, когда демиург поседел и стерилен. «Всё уже было» — фигура отчаянья, скрываемая за позой мудрости.
Можно бесконечно спорить о том, что идея превращения человека в киборга на мясных микрочипах — эхо 80-х; использовать в противовес ей утверждение из 60-х, что, мол, «творить = делать искусство политически». После чего и вовсе напомнить, что «Новое как идеал» — отрыжка модернизма. Но все это никоим образом ни учитывает того, что идея оживает не в форме, но в контексте, а разница между волчарами и волчатами проста: волчары поклоняются старому и живут во вчерашнем — волчата же строят новый мир и используют старое лишь тогда, когда это оправдывает императив «воплотить завтра».
Вернемся, впрочем, к вопросу контекста. Если в 80-х разговоры о роботе как произведении искусства, медиаарте и наноботах, курсирующих по венам, были лишь дерзкими мечтами фантастов, то сегодня порог достижения точки технической сингулярности уже обозрим. Цифровое бессмертие, гибридизация синтетических и биологических организмов, виртуальная реальность, активизирующаяся по щучьему велению индивидуальной волей, техномагия и полеты на Плутон — все это уже вопрос ближайшего будущего. Иными словами, контекст для воплощения новых футуристических утопий наконец-то вызрел.
Еще вчера мы спорили о том, стоит ли променять бумажную прессу на прессу из электрической плоти, а сегодня каждый из нас уже является пилигримом дигитального царства и обретает информацию не в лотке «Союзпечати», но за сакралом www. Здесь нет места для спора. Будучи гражданами киберэпохи, мы всё пуще обретаем виртуальные тела. Вопрос лишь в том, как скоро каждый из нас ответит этой своей новой природе и откроется для эволюционной трансформации.
Прогресс как протест
Варвара Степанова. Рукописный плакат. 1919
Я осознанно сопрягаю критические практики с технократизацией наших цивилизаций. Финансовый кризис стал точкой отсчета для клерикальной контрреволюции. И как все, что опирается на традицию, «святое вчера» и идеи «одинакового для всех», эта революция по сути своей регрессивна. Выступать против нее — значит быть мятежником Прогресса. Протестовать же в данном случае — это потворствовать эволюционным чаяньям, воспевать развитие, которое, в свою очередь, неотделимо от прогресса средств, что подтверждает вся история человечества. Без развития средств не будет ни трансформации сознания, ни трансформации общества как его следствия. Поэтому диалог со средством видится мне естественной практикой в рамках поисков новых территорий, форм и явленностей.
Миллионы мозгов получают сегодня twitter-инъекции, facebook-пилюли и ЖЖ-клизмы. Мы свидетельствуем рождение кибергосударств, где гражданин — автономный блогер, персонифицирующий информационный эфир. Дискуссии более не происходят в богемных кабаре и диссидентских подвалах — они происходят на порталах и пляжах Second Life. Постмодернизм достигает катарсиса в культуре ремикса. Все известные нам ландшафты и сущности смешиваются и преобразуются именно потому, что силуэт киборга все более настойчив и очертаем. Жонглируя идеями, мы находим новые смыслы. Новое рождается в игре, и игра эта соткана из того же материала, из которого сотканы сны. Я говорю о кибернетической чехарде.
Технологии и рынок
«Что может быть сегодня более стерилизовано рынком, чем очередной извод “техноутопизма” и вера “в торжество эволюции, коснувшейся постчеловеческого порога”?» — спрашивает Виленский. Но рынок как химера — существо из области левых неврозов. Техноутопизм, который я адвокатирую, не противопоставляет себя рынку. Не ужасается миражу скалящегося капитала. Техноутопизм не открещивается от рынка, как то делают «левые братья» в эфирах MTV, цитируя Мадонну или осыпая коктейлями Молотова в бутылке из-под кока-колы политкорректных европейских ментов, сотня которых не способна конкурировать — по меркам Сатаны — с одним-единственным участковым из Тамбова. Техноутопистские средства рождаются на дрожжах развития технологий. Рынок питает Техно. Или, если хотите, Техно доит Рынок.
Напомню, что сеть была создана американским военно-промышленным комплексом. И что же? Стоит отказаться от нее всем тем кибернавтам, которые сегодня открывают очередную Пиратскую Бухту? Техноутописты давно уже отобрали средство у своего отца. Они выросли и стали самостоятельными.
Священные коровы прошлого
«Левое наследие не исчерпывается фигурой Че Гевары и бородой Маркса — это и сюрреализм с дадаизмом, и теология освобождения, и тайный мессианизм Беньямина, и религиозный экстатизм Негри, и Yippie с их безумными ритуалами, и диалектика Брехта с Годаром, и экзистенционализм Сартра...» — сентенция понятная. Но можно ли надеяться на Новое в старом? Сколько еще продлится это поклонение великим титанам вчерашнего дня? Они мертвы. Пора оставить их в покое. Они сыграли свои блистательные роли. Их акты завершены. Спектакль продолжается. И каждый из нас сегодня впервые может корректировать его, а не в ужасе кончать жизнь самоубийством, как то сделал Дебор, не добравшись до пульта управления, страсть к которому он так яростно скрывал.
Техно и царь
© ICIF
Яков Чернихов. Архитектурные фантазии. 101 композиция. 1925-1933
Не исключено, разумеется, что микрочипы, которые я так настойчиво предлагаю вживить в брови художника, могут быть использованы архонтами государств и корпораций для трансляции круглосуточной рекламы прямо в мозг. Но это не значит, что такой микрочип не будет взломан и освобожден: крэки пишутся, патчи неизбежны. Мы все уже встретились с Прометеем. Мы все можем обжечься, но рано или поздно покорим пламя. И мой экстаз по поводу новых технологий пребывает в братстве с чаяниями первых футуристов по поводу заводов и фабрик, которые предлагалось захватывать для ночевки с гитарой. Мы все будем проапгрейдены. Наш Годар жаждет снимать в 4D.
Роман с техноутопизмом
Техноутопистский путь лишь одна из возможных дорог для критических и интеллектуальных практик в ситуации воспаления регрессивного. Я предлагаю не Истину, не единоправильную доктрину, но альтернативный сценарий. В рамках дискуссии о будущем хотелось бы услышать живые мысли, а не цитаты из прошлого.
Техноутопизм видится мне убедительным. Потому что то, что строит ракеты, не строит церквей. Потому что влюбленность в ракету куда пуще приближает нас к сути духовных поисков, о которых Левое попросту не способно помышлять, а Правое позабыло. Враг Левого — классовый. Мой враг — внутри каждого, и это то человеческое, что до сих пор не было превзойдено. То человеческое, что есть и у буржуазии, и у пролетариата, — страх мутации. Тот постыдный унизительный страх, который, будь он у рыбы, никогда бы не позволил ей покинуть водоем и принять участие в триумфе эволюции. Фетиш Левого — пролетариат. Мой — мутанты.
Вместо вектора-уробороса «вне левого невозможно освободиться / вне левого невозможно искусство» я предлагаю вектор иной — свободу человека от некоторого количества человеческого. Свободу от тысячелетней анатомии. Свободу от тела, склонного к верховной энтропии. Свободу от того самого несовершенного человеческого языка, который, в частности, возводит бастионы очередной деспотии дуализма. Деспотии, отвергающей диалектику точно так же, как левые отвергают чье-то право перечить левому. Деспотии, где присутствуют заезженные дихотомии — добро и зло, левое и правое, Том и Джерри.
Пора распрощаться со всем этим и приветствовать дивный новый мир, где вы отталкиваетесь не рукой «правильного класса», но дигитальной клешней существа, сумевшего стать чем-то большим, чем человек. Мир, где художник-киборг пишет не на холстах, но на железных амфибиях. Мир, где делать искусство политически — не значит делать искусство левое. Мир, где все титаны, боги, представления, нормы, законы и предрассудки — под подозрением.
{-tsr-}Пора освободиться не просто от доминирования класса над классом, но от власти фиктивных границ и схем над сознанием; от социополитических страхов, предрассудков и веры. От самой планеты, в конце концов. И отправиться домой. К звездам. К смыслам, не ограниченным вековыми помышлениями обитателей Геи. К пониманию, что, кроме левого и правого, существует измерение совершенно другого порядка, а именно глубина.
(не случайно у вас Кандинский с Малевичем в иллюстрациях)
Но за запал - спасибо.