Диалог: Семен Файбисович — Екатерина Дёготь

12 апреля в галерее «Риджина» открывается выставка Семена Файбисовича, которой он возвращается к живописи после десятилетнего перерыва — после того, как его картины 1980 —1990-х годов достигли высочайших ценовых рубежей на аукционах. Читайте фрагменты диалога Семена Файбисовича с Екатериной Дёготь, опубликованного в каталоге выставки

Покажешь сначала новые работы?

Конечно... Вот, видишь, такая богомолка странная, напомнила мне голландскую живопись XVII века. А вот женщина крупным планом, из-за пикселей это получилась практически мозаика, как будто поздний Дейнека делал. А вот две девушки...

...в стиле Ярошенко...

Ну да, передвижников. А это «Обиженный мальчик»...

...который напоминает китайскую пост-поп-артовскую живопись. То есть ты выступаешь каждый раз в новой стилистике? Визуальная отсылка каждый раз меняется? Это может быть старая живопись, образ из журнала?

Да, или из современного искусства, что угодно... Первоначально возбуждает меня жизнь, а не искусство. Фактура людей в троллейбусе. В этом смысле все как было, так и осталось. Только теперь я снимаю дрянным мобильником, потом работаю с фотошопом... Для меня как для реалиста существенно различаются медиальная фактура и бытовая. Именно взаимодействие этих двух реальностей — глянцевой и совсем не глянцевой — и создает для меня напряжение, которое раньше было между бесконечным театром советской реальности и подлинной реальностью. Они существовали параллельно, и это создавало поле между ними, которое тебя напрягало. Сейчас это поле между глянцевым и неглянцевым. Отчасти это еще и возвращение некоторой советской реальности в этих троллейбусах...

Как это — возвращение троллейбусов, куда же они девались на все это время? Вероятно, ты просто их не замечал все эти десять лет.

Почему не замечал? Я в них ездил.

Но тебе не приходило в голову их изобразить.

Из жизни ушло напряжение, этот взгляд в глаза советскому удаву. Я так чувствовал в девяностые годы. А сейчас оно возвращается.

Я это совершенно иначе бы интерпретировала. Мне кажется, ты просто не видел этих людей в троллейбусе, потому что после 1995 года мы на какое-то время все погрузились в либерально-консюмеристские иллюзии, в восторг перед медиальным спектаклем, перед капитализмом, в желание жить в нормальной (т.е. богатой) стране и вообще не видеть, что кто-то ездит в троллейбусе... Погрузиться в оптику своего зрения, в эстетизм, в некое чисто художественное пространство, оставив политику политикам. Мы решили не видеть социальной картины в принципе. И эта ситуация сейчас меняется, меняется наше зрение. Ты раньше писал небогатых людей и сейчас делаешь это снова.

Я-то всегда считал, что пишу заурядных людей. Тогда не было богатых, ты забыла уже... Была номенклатура. Но она не ездила в троллейбусе. И я с ними не имел ничего общего.

Но можно же было их с телевизора писать... А у тебя был интерес к простому человеку.

Да нет, просто к тому, что я вижу каждый день...

Правильно, но я настаиваю на классовом значении этого, хоть ты это даже и сейчас пытаешься отрицать. Но оно было. Ты писал простых советских людей. В том числе и интеллигентов, потому что слово «простота» следует понимать экономически, а не образовательно (чего интеллигенция не понимала). Горожан ты писал. И вот сейчас снова пишешь небогатых людей в троллейбусе. И кроме тебя их никто не пишет, обрати внимание. И никто не снимает.

Да, я в восьмидесятые годы ходил по Москве и не видел ни одного человека, который бы занимался тем же, что и я... Действительно, я противопоставлен во многом близкому мне соц-арту, концептуализму, потому что они оперировали знаками, символами, а я чувствовал лицо системы в каждом обшарпанном углу. Печать, которая на всем состояла.

Твои люди в троллейбусе находятся в ситуации ожидания — и не просто своей остановки, а лучшего будущего.

Да, одиночество в толпе. Поэтому люди и интересны в транспорте — их там много, и им кажется, что на них никто не смотрит. И вот в этот момент в них проявляется что-то очень пленительное. Может, они чего-то ждут, уходят в себя... Это их, выражаясь пафосно, духовное богатство, которое у каждого есть в той или иной степени, как и духовное ничтожество, — все это выписывается на лице. Оно в этот момент не загромождено эмоциями, активной мимикой...

Правильно. Но о чем еще нам говорят эти картины? Люди в состоянии дороги между частным и общественным, потому что едут они либо на работу, либо с работы домой. Сам этот переход между частным и общественным и есть тот переход, который совершает постсоветский человек — и даже уже совершил, потому что общественное практически умерло в нашем городе. Все общественные пространства почти исчезли или коммерциализировались... одно из немногих, что осталось — это и есть общественный транспорт. Троллейбус. Остаток советской системы. Скоро тоже исчезнет. Как ты знаешь, в Америке, например, общественный транспорт мало где подразумевается...

Тогда я дополню... Потому что у тебя все время социальные интерпретации, а у меня персональные... справедливо, что это осталось единственное общественное пространство, но при этом общения стало гораздо меньше. Раньше были склоки все время, я из-за этого начал живописью заниматься, — когда ездил в Ясенево в автобусе, там всегда были свары, и в какой-то момент через весь это ужас я вдруг увидел какое-то качество, с этого все и началось. А сейчас приватизировалось пространство общения, как-то тихо стало... Цивилизация.

А почему не остановиться на фотографии? Почему мусолить это в живописи? Ты встретил этих женщин в троллейбусе — мог бы сделать фото, и все.

А там нету ничего. В самом сюжете ничего нет. Фотография должна быть выстроена, в ней должно быть цветовое решение... Я же занимался фотографией лет пять. Это совершенно разные вещи. Сегодня я, как и в восьмидесятые, просто беру материал, потом вытягиваю его... Я уверен, что, если бы показал сюжеты, с которых начиналось, — все плечами бы пожали. Я специально беру мобильник плохой, чтобы пиксель торчал, чтобы это не было фотографией, а просто такой картинкой. Это мобилография, для меня это существенно.

Мобильник действительно дает возможность получить плохую фотографию. Плохую в том же смысле, в каком плох рисунок у авангардистов. Мы можем сказать, что это некая неакадемическая фотография. Этого качества достичь довольно трудно, если у тебя в руках нормальная камера. Кстати говоря, то, что у авангардистов «плохой», неумелый рисунок, должно было, по идее, сблизить их искусство с массами, потому что массы рисовать не умеют, но это почти никогда не получалось, потому что культура в целом сохраняла разделение труда. Точно так же и твоя пиксельная фотография является демократическим медиумом, рассчитанным на тех самых простых людей, но не факт, что они его примут.

Да, концептуально это для меня важно, что все предельно демократично на всех уровнях, язык предельно доступен.

У них у самих такие же телефоны.

У них лучше.

Но почему только троллейбусы? Ты же бываешь на всяких там презентациях... Я слышу от известных фотографов, что они не могут снимать русскую буржуазнию — неинтересно, не то. Все равно они предпочитают снимать другие классы. Не обязательно бомжей, но людей в каком-то переходном состоянии. Не приходило ли тебе в голову когда-нибудь написать картину, героями которой были бы твои покупатели?

Нет. Может, дело в лени. Я и не хожу на презентации. У меня кредо, что все самое интересное у меня перед носом.

А, допустим, судьба твоя изменится, и г-н А пригласит тебя на свою яхту, выпьет с тобой и подружится...

И всю оставшуюся жизнь я буду на этой яхте плавать...

Все бывает! Допустим, ты будешь там проводить много времени. Можешь ли ты себе представить, что ты написал картину об этом?

Нет. Хотя если это станет частью моей жизни, то, может быть, у меня там что то зашевелится. Но это настолько предположительно...


Москва, 5 марта 2008

©  Опубликованно с разрешения галереи Риджина

Профиль. Цикл "Троллейбус". 2007.

©  Опубликованно с разрешения галереи Риджина

Молодой человек. Цикл "Троллейбус". 2007

©  Опубликованно с разрешения галереи Риджина

В контражуре. Цикл "Троллейбус". 2007