Работ, замкнутых в стеклянные контейнеры, предостаточно и внутри самого здания PinchukArtCentre. Инсталляция «Приобретенная неспособность убежать» (2008) — это белый офисный стол, два стула, несколько сигарет, зажигалка и пепельница. Вопросы курения поднимаются не только в ней, но и в изрядном множестве других выставочных работ, причем до такой степени, что иногда кажется, будто оказался свидетелем профинансированной государством кампании за здоровый образ жизни. В других контейнерах — медицинские инструменты, таблетки, отражающиеся от зеркальной поверхности, сигаретные окурки, коллекция скелетов маленьких животных. Некоторые из работ демонстрируют столь же завораживающую энергию движения и пространственную двойственность, как и акулы, при этом сохраняя маниакальный привкус таксидермии, атмосферу музейной экспозиции викторианской эпохи и пыльный душок школьного учебника.

На выставке представлены работы почти двадцати последних лет. Одна из самых ранних — «Тысяча лет» (1990): в двух сообщающихся посредством отверстия стеклянных контейнерах хранится отрубленная голова коровы, в которой размножаются мухи, стоят блюдца с сахаром и подслащенной водой, которые служат им пищей, и электронная мухобойка, где мухи гибнут. Это классический Херст: история жизни и смерти, ярмарочный гран-гиньоль и ощущение, будто буквально на наших глазах материализуются страницы из учебника по биологии. Однако мы имеем дело с обновленным вариантом работы. Когда она демонстрировалась впервые, голова коровы была настоящей и разлагалась, источая невыносимый смрад, теперь же — голова от чучела животного, а лужа крови, в которой она лежит, отлита из пластмассы. Объект шок-арта воссоздан так, чтобы не оскорбить обоняние. Что, кстати, довольно интересный комментарий на тему человеческой природы: мы вроде как способны созерцать самую отвратительную сцену, но неприятный запах вынести не в силах.

Если «Тысяча лет» все еще выглядит убедительно, то в «Жажде наживы» (2003) Херст явно перестарался: гиперреалистичный муляж коровы подвешен за шею на фиолетовом шнуре, живот распорот, кишки вывернуты на зеркало. Среди выпотрошенных внутренностей разбросаны иракские банкноты — заключительный и нелепый жест политкорректности. Задником к инсталляции служит большое полотно из серии «в горошек» (spot paintings), которое только подчеркивает ее велеречивость. Инсталляция «Я хочу провести остаток жизни повсюду, с каждым, один на один, всегда, навечно» (1991), в которой шарик для пинг-понга завис в воздухе, очаровательна так же, как ее название. Но к идее этой работы Херст вернулся в 1999 году, результатом стала до смешного зловещая «История боли», в которой большой белый надувной мяч балансирует на струе воздуха над полем направленных кверху лезвий ножа. Бу-у-у, как страшно. В общем, в работах Херста чувствуется движение от трюкачества и беспечности к банальной и грубой символичности. Претенциозность названий его работ в какой-то момент просочилась непосредственно в его искусство.

На выставке огромное количество живописи: картин «в горошек», с бабочками, с эффектом вращения (spin paintings), фотореалистических работ, увеличенных фотографий, с мазками краски, нанесенной посредством осколков стекла и лезвий скальпеля. Все эти приемы уже стали почерком Херста. Однако о личных отношениях Херста с холстом до этой выставки можно было лишь строить догадки. С одной стороны, он постоянно делал живописные полотна, с другой — они производились механическими средствами и с помощью подмастерьев. Вполне в ногу со временем. Но так же, как скитания героя по Лондону в поэме «Бесплодная земля» Томаса Элиота, все эти дороги и проселочные тропы ведут нас к одному всепоглощающему вопросу: в данном случае — умеет ли рисовать сам Дэмиен Херст? На выставке в Центре Пинчука он ответил на этот вопрос, представив коллекцию из сорока картин маслом, которые в отличие от ранних серий  продукт не трудов подмастерьев, но его собственного столкновения с холстом один на один.

На первый взгляд новые картины вызывают прежде всего ассоциации с некоторыми ранними работами Фрэнсиса Бэкона, особенно его изображениями Папы Римского на темном фоне, которые в свою очередь явно наследуют портрету «Папы Иннокентия Х» кисти Веласкеса. На черно-синем фоне вырисованы объекты, как правило, белой краской — они парят среди абстрактных линий, напоминающих пространственную раму (space frame — структура в современном выставочном дизайне. — OS). Иногда на фрагменты образов нанесены равномерные ряды белых точек (по словам экскурсовода, проинструктированного Херстом, эти точки символизируют регламентированность человеческой жизни). Масляная краска наносится по влажному слою на манер экспрессионистов. Присутствует и своя иконография: повторяющиеся черепа, пепельницы и ярко-желтые лимоны. Совершенно ясно, что эти работы повествуют о значимых для Херста вещах. Один триптих, к примеру, посвящен его университетскому другу, художнику Ангусу Фэрхерсту, который покончил с собой в прошлом году. Картины заключены в рамы, украшенные иногда позолотой, иногда обильным резным декором черного цвета, как те, которые окаймляли работы старых голландских мастеров. Некоторые картины находятся за стеклом (Бэкон тоже «застеклял» свои работы).

Новые картины Херста бессмысленны и неумелы, их недостатки служат довольно убедительным доводом в пользу той версии, что Киев был выбран по принципу убежища, в котором можно опробовать эти картины на публике. Такое ощущение, что перед зрителем — стилизация под Бэкона, сделанная студентом. Скорее перегруженные символами иллюстрации, нежели объекты искусства, передающие эмоциональный заряд. Херст не только не имеет внятного представления о выстраивании живописного полотна и пространства картины, он даже не понимает практику обрамления Бэконом картин. Тот помещал перед своими работами стекло, потому что ему нравилось, как отражение вмешивается в изображение. Это был радикальный и продуманный жест против всех правил. Картины же Херста обрамлены неотражающим стеклом.

В прошлом году в Лондоне я был на ужине в гостях у хорошо известного коллекционера Пола Йозефовича, за столом гости обсуждали, кто из ныне живущих художников является современным аналогом Бернара Бюффе (французский коммерческий реалист 1960-х годов, объект острейшей критики в мире современного искусства. — OS). Кто-то предложил Херста, но сравнение казалось притянутым за уши. Но не теперь. Именно с ним сравнивало Херста после открытия выставки арт-сообщество Киева, вдохновленное схожестью угловатого стиля Бюффе и рваных пространственных рам Херста в его новых «бэконовских» работах.

Есть ли до этого дело Пинчуку, который, как мне сообщили, потратил 100 млн евро на работы Херста? Есть ли у него ощущение, что, устроив эту выставку, он купил кота в мешке? Не знаю. Однако никаких свидетельств тому, что он планирует продавать свои contemporary art-активы, нет, поэтому вопрос рентабельности вложений вряд ли его волнует. Безусловно, выставка Херста, как и концерт Пола Маккартни, — часть политической стратегии, ход конем в большой игре, суть которой — борьба Пинчука за интеграцию Украины в Европу. «Не важно, плохи или хороши» работы Херста.

В качестве постскриптума расскажу про вечеринку. Проводилась она в китчевых позднесоветских интерьерах кукольного театра, и она как раз была хороша. Для исторических анналов: там были Джефф Кунс, Даша Жукова, Андреас Гурски, который заправлял танцполом, десант из Лондона (Николас Серота, Норман Розенталь, Джей Джоплинг) (соответственно директор Тейт, бывший директор Royal Academy, владелец галереи White Cube .— OS), несколько друзей Херста и прочие сопровождающие лица, а также десант из Москвы: Владимир Овчаренко, Екатерина Дёготь, Мария Байбакова и Кейт Саттон. Была и музыкальная интермедия. Знаменитость вечера номер один, Дэниел Крэйг, сидел в первом ряду и наблюдал, как сверходаренный ребенок пел Ave Maria на фоне видеопроекции, изображающей Херста с новорожденным на руках. Пинчук, имеющий репутацию единственного украинского олигарха, хорошо говорящего по-английски, трогательно рассказывал об открытии в Киеве больницы для недоношенных детей на деньги, вырученные от продажи подаренной Херстом работы. Чуть позже Пинчук прогуливался в толпе веселившихся гостей в окружении полудюжины охранников, словно английский лорд, выгуливающий свору гончих в деревне. После искусного радикализма Херста все это смотрелось как реалити-шоу: в Киеве телохранитель нужен даже Джеймсу Бонду, в данном случае это был парень с шеей сплошь из складок и щетины, словно у шарпея, сторожевой собаки при дворе китайского императора. Вечеринка удалась на славу.

Перевод с английского Алены Бочаровой


Другие материалы рубрики:
Макс Седдон. Письмо из Дубая: contemporary art для шейхов, 8.04.2009
Макс Седдон. В отсутствие искусства, 23.03.2009
Давид Рифф. С кризисом туфты станет больше, 23.01.2009